— Не могу вам передать, что это было за кошмарное время, — сказала она.

— Я, знаете ли, еврей.

— По вам никогда не скажешь, — удивилась она.

Четыре года спустя мы с Флоренс вынуждены были признать, что и Рейн, и замки, выступающие из мглы, — само очарование, в деревенских гостиницах, где мы останавливались, супы были выше всяких похвал, а их хозяева неизменно милы с Дэниелем. Сердца наши умягчились. Но вот как-то вечером, когда мы ужинали в на редкость gemütlich Gasthaus[91], за соседней дверью грянули песню. Официант открыл двойные двери, ведущие в отдельный кабинет, и нашим глазам предстало сборище старых вояк. Эти раздобревшие, благодушные, с виду степенные деревенские жители пели «Хорста Бесселя»:

Во Франкфурте меня встретил канадский чиновник Арт Рейнер, небрежно одетый житель Виннипега средних лет. Я сразу расположился к нему. Мы откочевали в бар: до поезда на Трир, где мне предстояло читать первую лекцию, осталось два часа и их предстояло как-то убить.

— Воевали? — спросил я.

— Я попал в плен в битве за Дьепп[93].

— А разве на вас не надели наручники?

— Ну да, на какое-то время и наручники надели, и в кандалы заковали. Я провел в плену два года.

— В таком случае какого черта вы тут?

— А что, страна как страна. Есть хорошие люди, есть и плохие.

Глянув на счет, я от удивления присвистнул.

— Вы увидите — здесь все очень дорого. У немцев, у японцев — вот у кого сейчас денег навалом. Дикость какая-то.

По дороге в Трир, на родину Карла Маркса, мне предстояло сделать пересадку в Кобленце, куда в декабре 1944-го Гитлер стянул танковые войска для операции, известной как Битва в Арденнах. Эта операция имела целью разрезать Третью армию США и оттеснить канадцев и англичан к бельгийско-голландской границе. Руководил этим последним отчаянным ударом в числе прочих генерал СС Зепп Дитрих[94] — впоследствии его приговорили к двадцати пяти годам тюрьмы за резню американских солдат, последовавшую за операцией. Мой друг Джон Дуги участвовал в этой битве. По дороге к фронту, рассказывал Джон, им то и дело попадались трупы американских солдат, во множестве лежавшие по обочинам дорог, у одних были отрублены ноги, у других вспороты животы, а в это же время мимо них в лагерь военнопленных за линией фронта вели колонны немцев. Разъяренный солдат разбил одному из немцев лицо прикладом винтовки.

— До этого времени мы не испытывали к ним ненависти, — рассказывал Джон, — но война, как мы считали, была практически выиграна. Так к чему эта напрасная бойня? Нас обуяла ярость, мы налетели на немцев, дубасили их винтовками.

В Трире — он раскинулся в долине Мозеля — сохранились лучшие памятники римской эпохи в Германии. И сегодня, когда река мелеет, профессора и студенты процеживают ил в поисках монет, ваз и прочих артефактов. Поздно вечером я зарегистрировался в отеле «Вайнхоф Петрисберг», взиравшем с высокого горного склона на город и реку.

После проведенного в пути дня мне захотелось помыться, но мыла в ванной, к моему удивлению, не нашлось.

— Ну да, вы же иностранец, — сказала хозяйка гостиницы. — Немецкие отели мылом не обеспечивают.

Все же она принесла мне брусочек мыла величиной со спичечный коробок. Оно и понятно, почему у них нехватка мыла, подумал я: жир, вытапливаемый из евреев — главный источник, — иссяк.

Не в силах заснуть, я стал читать «Интернэшнл геральд трибюн» и в ней обнаружил доказательства — требовались ли они? — что в убийстве шести миллионов повинны не одни немцы. Седьмого ноября в Гааге Вим Аантьес[95], парламентский лидер голландской правящей партии Христианско-демократический призыв, подал в отставку: причиной ее послужил доклад, доказывавший, что во время оккупации Нидерландов он состоял в СС.

Репортер разыскал Луи Даркье де Пеллепуа в Мадриде, где тот проживал в роскошных апартаментах. Восьмидесятилетний Даркье, приговоренный французским судом in absentia[96] к смерти, в войну был уполномоченным правительства Виши по еврейским делам. Нам пришлось депортировать французских евреев, разъяснил он репортеру, чтобы «очистить страну от этих чужаков, этих полукровок, этих миллионов людей без гражданства, этих людей, навлекших на нас всяческие бедствия. Евреям была нужна война, и они втянули нас в войну. Нам пришлось как можно скорее очистить от них страну». Когда Даркье указали на то, что в газовых печах Аушвица погиб миллион евреев, Даркье ответил: «Евреям лишь бы привлечь к себе внимание — на что только они не идут ради этого. Да, они (немцы) применяли газ, но газом они истребляли вшей. Когда евреи прибывали в лагерь, им, перед тем как принять душ, приказывали раздеться — как же иначе? Их одежду тем временем дезинфицировали. А после войны евреи повсюду распространяли фотографии, на которых были сняты груды одежды… и скулили: „Смотрите, это исподнее наших убитых собратьев“».

Я был не первым жителем Квебека, которого пригласили читать лекции в Трире. Моим предтечей был министр поддержания и развития культуры Камилл Лорен, он поведал студентам, что из всех жителей Северной Америки лишь квебекцы сохраняют связь с европейской культурой. Я отметил, что в библиотеке квебекской литературы, которую Лорен преподнес в дар университету, не было как книг Хью Макленнана, Ирвинга Лейтона, Мэвис Талант, Леонарда Коэна[97], так и моих. В новом Квебеке, каким он мыслился Лорену, безусловно, должны были быть исключительно ein Volk, ein Kultur[98].

После лекции мой радушный хозяин, профессор Циркер, пригласил меня посетить музей, где мне показали собрание средневековых рукописей, какому можно было только позавидовать. После чего нас провели в другой зал, где куратор специально для меня разложил на длинном столе еврейские артефакты. Пока мы разглядывали документы, относящиеся к раннему Средневековью, я цинично предположил, что после 1933 года никаких еврейских документов у них быть не может. Однако я недооценил куратора. Он подвел меня к плакату, доводившему до сведения граждан Нюрнбергские законы от 15 сентября 1935 года, по которым евреи лишались немецкого гражданства, а браки между евреями и арийцами запрещались. А затем показал мне фолиант, где содержались еврейские удостоверения личности. Фотографии, отпечатки пальцев, основные сведения.

— Обратите внимание на этого бедолагу, — сказал куратор, — он надел медаль, полученную в Первую мировую войну: наверное, думал, что это ему поможет.

В конце концов мы подошли к стопке разлинованных страниц из ученических тетрадок — на них печатали имена и адреса трирских евреев. Все имена были перечеркнуты по линейке красными чернилами, затем следовали примечания полицейских. После первых имен стояло — «ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ ЛОДЗЬ» — эвфемизм Аушвица, далее и того проще — «ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ НЕИЗВЕСТЕН».

Заметив, что мне в лицо кинулась кровь, куратор сказал:

— Кое-кому, знаете ли, удалось бежать во Францию.

— Кое-кому?

— Единицам.

Меж тем у большинства трирских евреев надгробий нет, лишь красная черта, перечеркивавшая их имена в полицейских тетрадках, — вот что от них осталось. Только черта — и в конце душ с «циклоном Б».

— Добро пожаловать в Оттаву-на-Рейне, — так приветствовал меня сотрудник канадского посольства Пол Адамс, когда я сошел с поезда в Бонне.