— «Нет ничего опаснее, как заниматься мистическими науками и ничего труднее, как не впасть при том в сумасбродство… Тысячи людей доведены были мистикою до умоисступления… Не праздность, но истинная деятельность любви есть наше назначение… Не должно забывать, что сила воображения имеет над человеком больше силы, нежели разум, и потому легко может его уродовать… Испытывать сокровенное с терпением есть упражнение разумного. Попускать себя увлекать мечтам есть свойство безумца…»

Что же это? — слегка, но чувствительно этот Терсит из 12й роты сечет праздного интеллигента, который от нечего делать силится подсмотреть от века утаенные таинства природы, куда подходит с священным трепетом и благовением мистик 18-го века? Или, наоборот, он верит в напряженность моей мистической пытливости и лишь предупреждает меня от крайности?

Я читал настолько тяжело и медленно, что едва успел кончить растянувшуюся на шесть небольших листков главу любопытной книги к тому времени, как у дверей стариковского кабинетика показалась и Вера, и хиромант. Мельком я увидел её побледневшее и совершенно серьезное лицо и перевел взгляд на сверкающие точки в очках её спутника.

— Теперь попрошу вас!

В кабинетике — то-же отсутствие эмблем чародейского ремесла, но много книг, в самом деле, производящих впечатление.

Перед ним на столе в углу разогнутая еврейская библия, которую, может быть, он до нашего прихода читал и отодвинул, а теперь он сидит у простого, покрытого черной клеенкой стола и нервно перебирает странички небольшой рукописной тетрадки, с закруглившимися и скатавшимися уголками. Письмо в ней, очевидно, не русское, а не то греческая вязь, не то еврейский усатый штрих.

Теперь он сидел не против огня, и сквозь мутное стекло его очков я видел его умный взгляд, пытливый и чуткий, скрывающий много наблюдательности и, может быть, еще больше проницательности.

Лицо, несомненно, восточного склада носило отпечаток энергии и ума, но известковая белизна и блеск лба производили отталкивающее впечатление, точно это был не живой человек, а восковая фигура.

— Сполосните руки… Вот здесь… Оботрите платком… Позвольте левую руку. Покойная ладонь. Рука удовольствия. Кривая линия жизни— берегите здоровье… И разорванная, — лет в двадцать перенесли болезнь, едва не стоившую жизни… Берегитесь сорокового… Орел на головной линии — потеря глаза в старости^ Полукруглая линия печени — склонны к предчувствиям. Кольцо Венеры разорвано, и остров на Юпитеровой линии— бурное прошлое… Крест на Юпитере — супружество по любви… Испорчен Марс— невоздержны и запальчивы… Луна царит на воде… Один… Два… Три несчастных знака. Бойтесь воды… Раз уже тонули… тринадцати-четырнадцати лет… Можете не бояться железа, тюрьмы и эшафота… Крест на Сатурне — мистицизм и, может быть гибельный… Избегайте женщин с влажными руками… Видели в жизни один вещий сон, — увидите еще два… Сестра у жизненной линии… Много друзей… Запомните две вещи — сороковой год и — луна царит на воде^ Размышляйте над сказанным и обращайте ваши роковые знаки в счастливые предопределения… Нет ничего непреложного. Кресты печали обращаются в звезды радости. Только согласуйте жизнь с тем, что предуказывает природа. Homo sapiens dominabitur astris… И если угодно, уделите нечто от своих избытков бедным.

Передо мной звякнула копилочка с надписью: «на нищих». Я опустил в нее приготовленный полтинник и потянулся с рублем к другой копилке, стоявшей на подоконнике. Старик отвернулся, сделал шаг к двери, прикрыл ее и, понизив голос, сказал:

— Ваша спутница… Я ей не сказал… Но у неё ясный крест на конце линии жизни… Signum mortis.. Крест смерти… Не пугайте ее, но блюдите осторожность… Если эта неделя пройдет, пусть боится следующего седьмого года…

Как подобает любезному хозяину, он, ковыляя проводил нас до вешалки, подождал, пока мы оделись, и глядя уже на одевшуюся Веру, улыбнулся и сказал:

— А по вашей руке я бы ошибся… Я бы так полагал, что вы не замужем… Иногда и Гомер дремлет, — и хиромантия ошибается…

Ваша спутница… у неё ясный крест на конце линии жизни…

Я вышел из конуры Паганако в полном недоумении. Чорт возьми, кто же он, — мудрец, чутким глазом подсмотревший сокровенное, или наглый шарлатан, которому пустяк отравить человеческую душу тоской, ожидания смерти? Но в таком случае, как же он безошибочно бьет как раз в нужные точки, и откуда ему известно, что я тонул, что я в двадцать лет умирал, что мне грозить слепота, которую мне так дружно сулят и люди науки, откуда у него, с его пиджачком, латинские термины, которыми он бросается с искусством ученого медика!..

Обращаюсь к спутнице.

— Ну, что скажешь?

— Представь, — отвечает, — я никак не могу разобраться. Много он сказал мне правды, иного я и сама о себе не знаю, но он меня расстроил тем, что велел эту неделю молиться. «Только эту неделю! Молитесь, чтобы миновала напасть». И испугал меня тем, что по какой-то линии нашел, будто у меня на веку будут три удара в голову. «Два уж, говорит, были, а от третьего помрете». И еще— «отсчитывайте себе шесть лет и бойтесь седьмого». Знаешь, какая странность, — у меня в детстве действительно была расшиблена голова. Подбежала под раскачавшиеся качели— «меня, меня!» — И от удара так и легла пластом без сознания. А тебе что сказал?

— А мне, смеюсь, не легче: ослепну на один глаз и помру от гибельного мистицизма. Однако, странно, что он угадал в тебе незамужнюю!

В этот день я проехал в эту родную семью. От впечатлений визита память долго не могла отделаться и в особенности еще из-за одной частности.

Рассказала Вера в семье про свои удары и отмечает верность замечания.

— Только, говорит в счете ошибся, — не два, а один.

А мать поправляет:

— Если хочешь, Верочка, то и действительно два. Когда тебе было лет пять, тебе делали трудную операцию над ухом. И думали, что уж тебя не отходим. Это так старо, что ты об этом не можешь и помнить.

Пришлось опять удивиться, но еще больше удивился я дня через три, получив от Вериной сестры письмо.

— «Над нашей семьей едва не пронеслось несчастье.

Вчера Верочка ехала на извозчике и, несмотря на её предупреждения, негодяй помчал лошадь наперерез конке и вывалил бедняжку под самые ноги лошадей. Каким-то чудом удалось остановить их. Уж копыта измяли ридикюль у неё в руке. Представь ужас, если-бы несчастье совершилось! Она нервно потрясена, но это пустяки перед тем, что могло быть»…

Прочитал я и отер пот, выступивший на лбу. Типун бы тебе на язык, хромоногий маг из двенадцатой роты!..

Может быть, это странно и неправдоподобно, но через шесть лет сестра Вера умерла, и умерла, разбив голову об острую тумбу, поскользнувшись в гололедицу.

Если хотите, все это ряд простых случайностей, сложившихся удивительно выгодно для колченогого «настройщика», который сам, может быть удивился и засмеялся бы, узнав что он так правдоподобно налгал. Жизнь иногда прихотливее всякой выдумки, нелепа и забавна, и играет в руку шарлатанам.

Трагический случай с двоюродной сестрой, конечно, оживил впечатления нашей поездки к Паганако. Вдвоем, с одним приятелем мы снова съездили в Измайловский полк. Было любопытно, что сказал бы Паганако теперь, разумеется, позабыв то, что говорил шесть лет назад.

Но мне не суждено было удовлетворить свое любопытство. Было поздно. За шесть лет утекает много воды. Даже убогого домишки Паганако не было следа. Приблизительно на его месте вырос питейный дом. На улице было шумно. Где ютился старый мистик, развертывались сцены живой действительности, которые, впрочем, никак нельзя было бы назвать трезво реальными…