В этот вечер я вынул ящик с двумя револьверами и посадил в каждый по пяти пуль. И один я положил под подушку, другой — на письменный стол, под правую руку, и прикрыл газетой.
XII.
В тот памятный вечер Ульт был годен для опытов, т. е. трезв и в жестоком похмелье и тоске. Приступы галлюцинаций возвращались к нему периодически. Он был весь в тревоге и настораживался поминутно. Стоял августовский вечер. В открытое окно кабинета вливалась теплая тьма…
Около одиннадцати Ульт тревожно вскочил с хриплым лаем и бросился в двери. Словно чувствуя за нею чье-то присутствие, он ощетинился, осел и замер. Эта поза уже была запечатлела у меня десятком фотографий. Движение было настолько резко, что заставило меня вздрогнуть и просыпать на стол химическое соединение, какое я вешал на аптекарских весах. Это, наконец, раздражало. Пес вел себя так, точно в этот вечер должно было произойти что-то необычайное и трагическое!
"Глупый пес, — подумал я, вставая, — ничего не может произойти здесь, и ничто не произойдет, и, если у тебя расстроены нервы, я помогу тебе их настроить"…
И я взял дорогой гибкий жгут, с каким обычно ходил в "зверинец" и на псарню, и больно хлестнул Ульта по спине. Он взвизгнул от острой боли и отпрянул в сторону, но, к удивлению, не переменил позы и не отвел загипнотизированных глаз от двери.
В углах кабинета уже оседала тьма. Может быть, иной на моем месте испытал бы чувство жуткости. Но громким, без дрожи, голосом я сказал:
— Кто здесь?
XIII.
Ответа не было. Тогда я подошел к двери, повернул, ключ, и сам открыл ее. За нею стоял, и, не дожидаясь зова, вошел мой фельдшер,
— Я пришел с вами переговорить…
Он сказал что-то подобное, и голос его дрожал, как голос человека, поднявшегося на седьмой этаж. Вдруг он взвизгнул: "Вы не имеете права издеваться над животным!" — значит, он слышал визг, — и я не успел мигнуть, как хлыст выскользнул из моей руки, и что-то огнем обожгло мою щеку…
Я не наблюдал его дальше, — так я был занят в ту минуту собой, и зато помню хорошо каждый свой шаг и каждое движение. Они были полны достоинства и даже красоты. Из-под газеты на столе, я взял револьвер и, не целясь выстрелил в него в уровень лица.
Помню, я нажал курок трижды и тогда подумал: "Довольно". Ибо он взмахнул рукой, как поскользнувшийся на льду, и упал. Повторяю, я действовал не в аффекте. Каждое движение мое было сознательно. Так покажу я и тогда, когда меня будут судить.
Я отвел глаза от убитого на единственного свидетеля нашей ссоры. Ульт стоял на окне и, смотрел на меня глазами, полными ненависти. Миг, — и все туловище его взмахнуло в воздухе.
Он выбросился в окно и напоролся животом на острую пику решетки. Я утверждаю, что это был не несчастный случай, а самоубийство, не неудавшееся бегство, а сознательное харакири, — "сухая беда".
Он не спасался от моего раздражения, он не действовал в панике, видя кровь и смерть. Один я могу это утверждать, ибо один я видел его глаза. Наука тоже признала самоубийства животных. Он хотел, чтобы я всегда вспоминал его и "каялся". Он знал, что от того, кто видел собаку на пике, побежит сон.
Потом, так же сознательно и наружно спокойно, я сел к столу, взял телеграфный бланк и написал:
"Извещаю ваше превосходительство. Во время наглого покушения я убил своего служащего выстрелом револьвера. Прошу, оградить меня крестьянского самосуда"…
ГОМУНКУЛ
I.
— Вы видите пред собой человека, который, так или иначе, был однажды прикосновенен к делу рождения Гомункула.
— Ах, это должно быть очень интересно, — сказала дама с мечтательными глазами.
— Это очень страшно, профессор? — спросила другая.
— Это не очень неприлично? — обеспокоилась третья.
— Я бы попросила предварительно объяснить мне, кто это Гомункул, — сказала четвертая, очень хорошенькая, но довольно глупенькая.
Дамы всегда говорят вчетвером, если их в комнате не больше четырех, и для светских людей нет большой трудности ответить им всем сразу.
— Это интересно, — сказал профессор. — Это не дальше от страшного, чем от смешного, и не более неприлично, чем современная беллетристика, Впрочем, это хорошо, что все здесь присутствующие замужем. Что же касается Гомункула, то для интеллигентного человека обязательно знать только то, что такого химического человечка создает доктор Вагнер в реторте во второй части «Фауста». — есть такая поэма, mesdames.
II.
— Видите ли, сударыни. В средние века думали, что человека возможно создать еще и путем кристаллизации, и над этим ломали головы тогдашние химики и врачи, которым казалось мало обычного способа появления на свет.
Штопая дырки мироздания, они хотели поправить и эту маленькую ошибку природы.
Знаменитый Парацельс, о котором вы, вероятно, слышали…
— Да, я читала его сочинения! — невпопад сказала хорошенькая, но глупенькая дама.
— О, я не предполагал, что вы так хорошо владеете латынью!.. Так вот знаменитый Парацельс исследовал этот вопрос в своей книге «О происхождении вещей» и раз чуть не отравил на-смерть своего ученика, понюхавшего паров из реторты. Парацельс мечтал найти Архей, — жизненную силу, поддерживающую бытие всего животного. Ему казалось, что надо так соединить серу соль и меркурий, чтобы создалась жизненная теплота.
III.
— Какая чепуха! — сказала одна дама. — Это глупо, как святочный рассказ.
— И что же, вы в наш век повторили опыт Парацельса? — спросила другая.
— И вам это удалось, профессор?
И серые глазки хорошенькой дамы стали большими.
— Мы делали это несколько иначе, — отвечал рассказчик, на этот раз только троим. — В какой мере нам это удалось— вы увидите. Что же касается до чепухи, то по тому младенческому времени это было простительно.
Видите ли, человечеству искони была свойственна вера в особое самобытное рождение.
Платон оставил изречение, что живое родится от смерти. Аристотель думал, что насекомые родятся сами.
Плутарх уверял, что земля Египта рождает крыс. Еще в XVII веке Кирхер доказывал, что из сушеной и истолченной змеи выйдут после дождя мелкие змейки, если этот порошок посеять в землю.
— Кажется, что это будет что-то очень умное, и я ничего не пойму, — улыбнулась себе хорошенькая, но глупенькая дама, закрыла глаза и сказала — Какой вы умный!..
— Я не думаю, что не поймете, — утешил профессор. — И вот точно так же думали о человеке. В сущности? mesdames? мечта современной науки очень близка к этой мечте о «философическом человеке». Современная наука мечтает создать искусственную человеческую клетку…
— Клетку? — с ужасом спросила хорошенькая дама.
IV.
— Да, сударыня, не пугайтесь, — человеческую клетку, ту первичную основу тела, из которой создается организм. Найти секрет клетки, значит— найти секрет бессмертия.
Заболевшие, одряхлевшие, умершие клетки мы заменяли бы в себе новыми и новыми.
Солдату, у которого выхватило бы бомбой бок, вставляли бы новый кусок мяса, и он продолжал бы отбывать второй срок повинности.
Что для вас не совсем безразлично, mesdames, был бы вместе с тем найден секрет вечной молодости, и дамы были бы прекрасны, пережив сто тридцать пятую весну.
Четыре слушательницы вздрогнули и навострили ушки.
К великому сожалению, наука до сих пор не может ни подделать клетки, ни создать хоть одну каплю крови, отлично зная, сколько в нее идет белковины, фосфору, поваренной соли или железа.
Из человеческого железа можно сделать брелок. Но из железа, соли и пр. до сих пор не удалось никому создать каплю крови.
