— Я в это не верю, Финкельберг.

— Еще вчера, Мако, я ответил бы то же самое.

— Сварц — идиот. Почему он вовремя не остановился?

— Вы еще спросите, почему утопающий хватается за соломинку.

— Да вздор это, вся эта роковая, неизбежная любовь.

— Для вас, Мако. Для вас, да, вздор. А для Сварца нет. Я не могу точно сказать, в чем тут разница. Может быть, в том, что вы человек внутренне более свободный, чем он.

— Вы имеете в виду, что полукровный обычно стремится приблизиться к белым?

— Нет. Здесь это совершенно отсутствует. Для Сварца Сари Вильер прежде всего женщина. То, что она белая, ему не важно. Он очень старался об этом не забывать. Целую неделю вдалбливал себе в голову. А сегодня она на моих глазах разом свела на нет все его старания. Потому что ей самой безразлично, белая она или цветная. Да, сегодня она на моих глазах смахнула всю эту расовую и национальную проблему, словно клочок грязной паутины. И они стали просто мужчиной и женщиной.

Лицо Мако осветила одна из его редких улыбок, разглаживая волевые черточки в углах его рта. Губы изогнулись в мягкой усмешке. Ироническая искорка блеснула в глазах.

— Мой друг, вы становитесь романтиком и поэтом.

— Последнее время я каждый день виделся со Сварцем, — без улыбки ответил Исаак. — За эту неделю он совсем замучился. Устал, изнервничался. А ведь в Кейптауне у него есть другая девушка. И собой красавица и любит его… Ах, да что об этом говорить. Это не важно. А важно то, Мако, что это у них серьезно.

Мако посмотрел на своего собеседника, и лицо его тоже стало серьезным.

— Вы не пробовали с ним поговорить, когда вместе пошли гулять?

Исаак отрицательно помотал головой.

— Это бы ничему не помогло.

— Кто еще был в лавке, когда она пришла?

— Только я и мой отец. А с ней был Сумасшедший Сэм.

— Этот Сумасшедший Сэм все видит и все замечает, — медленно проговорил Мако.

— Вы думаете, он станет болтать?

Мако пожал плечами.

— Мы тут ничего не можем сделать, — сказал Исаак.

— Надо добиться, чтобы он понял.

— Как?

— Не знаю. Можно мне завтра повидаться с ним у вас в доме?

Исаак вспомнил об отце, и глаза у него стали виноватые.

— Хорошо, — кивнул он.

— Скажите Сварцу, чтобы непременно пришел… Ну, мне пора. Доброй ночи, друг.

Мако ушел, а Исаак остался. Но оба продолжали думать об одном и том же.

Фиета сидела, опершись подбородком на руку, устремив неподвижный взгляд в угол маленькой кухни. Какое-то глухое беспокойство гнало ее из дому, но она старалась побороть себя. Опять, думала она. Так, видно, всегда будет, это крест ее жизни. Опять она будет бороться с собой, бороться до тех пор, пока голова не станет раскалываться, — а потом встанет, оденется, пойдет на станцию и возьмет билет в Кейптаун. А там отдастся первому попавшемуся мужчине, только бы изгнать из памяти изуродованный облик того человека, которого она любит, которого любила всю жизнь, которого будет любить до последнего своего вздоха.

Почему бог так жесток? Зачем он оставил Сэма в живых? Лучше бы он умер, чем жить такой жизнью, которая хуже смерти. Бог! Как она иногда ненавидит всех и все на свете. Как она ненавидит самую память об этой белой девушке, которая и после смерти владеет любовью Сэма. И как она любит Сэма…

Кейптаун. Там можно все забыть. Выбросить из головы эту умершую белую девушку. Выбросить из головы Сэма и его муки. Кейптаун. Там спасенье.

— Я должна с этим бороться, — сказала Фиета. Она произнесла это вслух, как молитву! Но она знала, что это бесполезная молитва. Она молилась и раньше, а какая польза? В доме четверо детей — живое доказательство бесполезности всех таких молитв. Она стиснула кулаки так, что ногти врезались в ладонь и обагрились кровью. К чему бороться? Все равно в конце концов она поедет, потому что она не из камня, а из плоти и крови. Плоть и кровь не в силах выдержать.

Она встала и пошла к выходу, но в эту минуту дверь распахнулась — и на порог ступил Сумасшедший Сэм. Глаза у него были тусклые, как будто подернутые пленкой. Одна сторона лица болезненно дергалась.

Фиета взяла его за руку, потянула в комнату и заперла дверь.

— Что с тобой, Сэм?

— Голова болит.

— Да ведь у тебя недавно болела?..

Она усадила его на стул и склонилась над ним.

— Это не то. Сейчас по-другому, — невнятно пробормотал он.

Фиета закрыла глаза, собираясь с силами. Голова Сэма поникла на грудь.

— Я хочу вспомнить, — сказал он.

— Тебе будет больно, Сэм.

— Я хочу вспомнить.

Так. Значит, ему опять захотелось вспомнить. Это уже бывало. Два раза. Что-нибудь разбудило в нем мысль об умершей, и теперь он хочет, чтобы Фиета помогла ему вспомнить.

Нет, этого она не в силах вынести, этого никто бы не вынес, ни одно живое существо. Но она понимала, что вынесет. Для него она готова вынести все, что угодно, для него она готова сто раз умереть, для него она вытерпит любое страдание. Сэм у нее в сердце. Всегда так было; всегда так будет.

Мысленно она уже подбирала слова. Надо начать так: «Она была очень красива». С этого начать, а остальное пойдет легче. Она взялась за спинку стула и так ее стиснула, что стало больно рукам.

— Она, была очень красива, Сэм. — Голос Фиеты был чист и звонок, но на измученных глазах выступили слезы.

— Ну?.. — нетерпеливо отозвался Сэм.

Она закрыла глаза, судорожно сжимая веки.

— Ты сейчас увидишь ее, Сэм. У нее тонкое, узкое лицо. Волосы разделены на пробор. Косы длинные, черные. А сама маленькая. Маленькая, легкая, стройная. На подбородке, когда улыбается, ямочка. А зубы… Тебе всегда нравились ее зубы, Сэм… Ты говорил, что они как самая лучшая слоновая кость.

Фиета оперлась на спинку стула, ловя ртом воздух. По подбородку поползла струйка крови из прокушенной губы.

Сэм поднял голову и выпрямился. В его осанке появилась гордая уверенность. В глазах тусклым светом засветилась нежность. Сейчас он жил в прошлом. Он перестал быть калекой. Он снова видел, как перед ним проходит его Сари. Снова слышал от нее, что она его любит.

— Когда она ходит, то немножко поднимает правое плечо. Видишь ты ее, Сэм?

Она говорила и говорила, пока тусклая пленка не спала с глаз Сэма. Взгляд его вдруг стал ясным, острым, проницательным. И огромное страдание отразилось в этом умном взгляде.

— Не надо больше, Фиета, — сказал он с болью в голосе. — Все прошло.

Он неловко повернулся и заглянул ей в глаза. Фиета хотела улыбнуться, но лицо ее исказилось, из глаз полились слезы. Она навалилась на спинку стула, сползла на пол, удержалась на одном колене, хотела встать, Сэм подхватил ее здоровой рукой и привлек к себе. Секунду она сопротивлялась, потом спрятала лицо у него на груди, кусая пальцы, чтобы удержать рыдания.

Сэм погладил ее волосы, навил их на руку и тихонько потянул назад, пока лицо ее не поднялось и глаза не взглянули ему в глаза.

Рыдания понемногу стихли, дрожь прекратилась.

— Фиета, дорогая, — проговорил он. Фиета почувствовала боль в корнях волос. Она увидела страдание в обращенных к ней блестящих глазах. Но она увидела там еще и что-то другое.

— Я тебя замучил, — сказал он.

— Не беда, — коротко ответила она и вытерла слезы.

Он долго смотрел на нее, потом отвел взгляд.

— Я так мучаю тебя, как никто бы другой не сумел. Горше этой боли тебе никто и ничто не причинит. — Он попытался улыбнуться. Одна сторона лица у него искривилась. — Если бы я был мужчиной, а не жалким калекой, я бы сказал: «Фиета, я люблю тебя». Но я только тень, рехнувшийся призрак. Видишь ли, Фиета, то, что они сделали надо мной, навсегда связало меня с ней более крепкими узами, чем любовь. Я люблю тебя, одну тебя, но она всегда будет со мной. Я ничего не помню из своей прежней жизни, до того, как это случилось. Помню только ее. Не как человека, которого видишь, а как что-то, что только чувствуешь. А дальше ничего нет. Пустота. И всякий раз, как на меня находит припадок, она тут, возле меня. И всегда будет.