— Очень хорошо.

— Приятно слышать. А как вам нравится тут, в нашей глуши? Должно быть, очень тоскливо после Кейптауна. Вы не скучаете по кейптаунской жизни?

— Сам не знаю, — с некоторым раздражением ответил Ленни.

Старик усмехнулся. Славная девушка. Не гнушается разговором с цветными, а к учителю относится с уважением, — понимает, значит, что всякий учитель заслуживает уважения, будь он белый, зеленый или синий. Старик вдруг почувствовал симпатию к Сари.

— Я старый человек, — сказал он, — и я не так начитан, как эти молодые люди, или как вы, мисс Вильер. Но я знаю кое-что, чего не найдешь ни в каких книгах. Вы спросили мистера Сварца, не тоскливо ли ему здесь, в глуши. А он ответил, что сам не знает. А сказать вам, почему он не знает? Потому что об этом в книгах не написано.

Исаак улыбнулся и еще усерднее принялся протирать очки. Ленни закурил и прислонился к прилавку.

Старик покачал головой.

— Улыбайся, сынок, улыбайся! Ты, верно, думаешь: «Вот старик опять бредит вслух». Но я тебе кое-что скажу, и ты об этом подумай, потому что это не из книг, а из жизни.

Да. Здесь у нас глушь. Сегодня, как вчера, вчера, как сегодня. Тишина да ветер. В этой стране много таких глухих углов. Долина, кучка домиков, горсточка людей. И тишина. И везде человек бьется за свой кусок хлеба, за кров над головой и за своих детей. Много на свете таких глухих углов, куда больше, чем городов. И всюду такая же тишина, как здесь у нас.

Но я хочу сказать о другой долине. О долине сердца. Это тоже глухой угол. Потому что в жизни много зла, а зло опустошает сердце: делает его унылым и безгласным. Даже в большом городе у человека в сердце может быть такая же глушь, как у нас в Стиллевельде. И только тогда уныние покидает долину сердца, когда вокруг любовь, доброта и участие, когда ненависти и злобе нет места, когда слышится детский смех… Вот у меня — У меня и в Стиллевельде тоска на сердце, и в Кейптауне, и где бы я ни был. Это вам, мисс Вильер, говорит старый человек, у которого нет ни дома, ни родины.

Старик смущенно усмехнулся и стал водить пальцем по прилавку. Исаак с изумлением смотрел на отца.

Ленни стало неловко. Он хотел уйти, но Сари стояла в дверях, загораживая ему дорогу.

В глазах Сумасшедшего Сэма плясали огоньки. Старик посмотрел на него и кивнул. Они поняли друг друга.

Взгляд Сари скользнул куда-то повыше головы Ленни.

— Так я буду ждать, — сказала она. — До свидания.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке, — проговорил старик, относя ее слова к заказанной муке. Сумасшедший Сэм еще раз испытующе взглянул на Ленни и следом за Сари вышел из лавки.

Исаак опомнился первым. «Размышления о долине сердца лучше пока отложить», — подумал он и улыбнулся Ленни.

— Давно вы не показывались.

— Очень занят был.

— Я слышал про Мейбл. Очень жалко.

Ленни пожал плечами.

— Что ж тут поделаешь! Но хотелось бы хоть знать, где она. Надо было мне дать ей письмо к одной моей приятельнице.

«Ты был слишком занят собой все это время», — подумал Исаак. Вслух же он сказал:

— Мако заходил вчера. Спрашивал про вас.

Ленни решительно тряхнул головой.

— Ну, мне пора. У меня вечерние занятия. Еще увидимся.

— Приходите.

Ленни пошел к двери, но на пороге остановился.

— Не хотите ли немножко пройтись? — спросил он, не глядя на Исаака.

Исаак оглянулся на отца.

— Пойдемте.

— Если вам некогда, то не стоит, — поспешно сказал Ленни.

— Нет, отчего же.

Исаак снял фартук и вышел из-за прилавка. Он видел, что отец смотрит неодобрительно, и у него невольно сжались кулаки.

— Я скоро вернусь, отец.

Старик печально покачал головой.

Они обогнули лавку и направились в сторону от Стиллевельда. Долгое время оба молчали. Ленни шел, глубоко засунув руки в карманы, опустив голову. Исаак слегка сутулился, но голову держал прямо, и глаза за толстыми стеклами очков мечтательно смотрели вдаль.

Солнце уже зашло. Только по краю неба горела яркая оранжевая полоса. Вечерняя прохлада опустилась на землю, и синие холмы на горизонте подернулись туманной дымкой.

Исаак время от времени поворачивал голову и смотрел на Ленни, но заговорить с ним не решался.

Долина и людское жилье остались далеко позади, и теперь они с Ленни были двумя точками среди пустынных просторов. Кругом не было никаких признаков человеческой жизни. Безмолвие господствовало над вельдом, в небе и на земле.

«Ему вовсе не хочется говорить со мной, — думал Исаак, — но ему нужно, чтобы кто-нибудь его понял».

Он снял очки и посмотрел куда-то в сторону.

— Когда она сказала: «Я буду ждать», это относилось к вам?

Они прошли еще с десяток шагов в молчании.

— Да.

И снова несколько минут ничего, кроме тишины вельда. Вдруг Исаак порывисто обнял Ленни за плечи.

— Вы не хотите мне ничего рассказывать, Ленни. Вам просто нужно, чтобы кто-нибудь вас понял. Я понимаю.

Словно по безмолвному уговору, они повернули и тем же путем пошли назад.

Когда Ленни расстался с Исааком у дверей лавки, на душе у него было легко. Мысль, что кто-то знает и понимает, успокаивала. Но не это создавало душевную легкость. Тут было что-то другое, чего он не мог определить. Что-то неуловимое. Впрочем, он и не старался уловить. Это было не важно. Все вообще было не важно.

Он пошел дальше к сбившимся в кучу домишкам, которые составляли Стиллевельд. Мир вокруг него вдруг стал прекрасным. Он видел красоту вечера, мягкую игру теней у пригорков и в оврагах, он мысленно осязал шелковистость зеленой травы. И над всем царила мирная тишина земных просторов. Он поднял глаза к небу, ища вечернюю звезду. Увидел ее. И ему стало радостно оттого, что она уже мерцает на своем месте. Он сунул руки в карманы и, насвистывая веселую песенку, зашагал по Большой улице.

Теперь мир Ленни был полон радости и веселья. Кто-то пожелал ему доброго вечера. Он сердечно ответил. Потом остановился послушать старика, рассказывавшего анекдот с непристойным окончанием. Старик рассказывал так неумело, что вся соль пропала, но Ленни от души посмеялся с ним вместе, а потом и сам рассказал какую-то смешную историю. Подошли еще несколько человек, и веселье стало всеобщим. Кругом уже зашептали о том, какой учитель сегодня веселый.

Вскоре уже полдеревни высыпало из домов; начался импровизированный праздник, как это нередко бывает у цветных. Всякий старался что-нибудь рассказать, и слушатели хохотали до упаду.

Старик проповедник выскочил из церкви, где он беседовал с богом в ожидании начала вечерних занятий, тоже наскоро рассказал анекдот, потом напомнил своей пастве, что время занятий близко.

— Благодарю тебя, боже, — шептала сестра Сварц. — Благодарю тебя, милосердный боже. — Она тоже вышла на улицу вместе с другими и вдруг увидела, как смеется Ленни. Слезы радости и облегчения выступили у нее на глазах. Слава богу, Ленни опять такой, каким был, когда приехал, только еще веселее, еще счастливее. Совсем не тот, что час или два назад вышел из дому и пошел в лавку. Словно его подменили. Тогда у нее сердце болело от горя, потому что она видела, что он несчастен. А теперь болит от радости. Ленни счастлив. Ее сынок счастлив. Она даже ослабела от радостного волнения и прислонилась к стене, чтобы не упасть. Но это быстро прошло.

Проповедник положил ей руку на плечо. Она посмотрела ему в глаза и вдруг увидела, что он все знает. Слезы заструились по ее щекам.

— Я тоже это видел, сестра, — сказал старик. — Как и вы. Но теперь все прошло. Не показывайте ему, что плакали. Время начинать! — крикнул он, повернувшись к прихожанам, и первый поспешил в церковь.

— Пойдем, сынок, — сказала старуха и взяла Ленни Под руку — Я приготовила тебе чаю. Выпьешь, и в Школу.

Ленни погладил ее руку и с улыбкой заглянул ей в глаза. Обнявшись, они вошли в дом.

— Велика милость господня, — прошептала она про себя в порыве благодарности.

Сари Вильер откинулась в своем удобном кресле и закрыла глаза. Герт встал и молча вышел. Они редко разговаривали друг с другом, она и Герт.