Войдя в дом, он поднялся по невысокой лестнице к себе в комнату. Он сел на диван и обвел ее взглядом. Целых четыре года она была его домом. Он растянулся на диване и закрыл глаза. Он очень устал за последние дни — жил все время в большом душевном напряжении, и сейчас напряжение сказывалось. Однако мысль продолжала работать, — он силился хоть немного оживить прошлое, чтобы родной дом, когда он туда приедет, не оказался для него совсем чужим. Но ничто не оживало, кроме лица матери, — а оно жило само по себе, отдельно от всего остального. Он попытался дорисовать картину, но ничего не вышло.

Он задремал.

Проснулся он оттого, что Селия трясла его за плечо и тихонько звала по имени. Он провел пальцами по своим жестким курчавым волосам, приподнялся, сел.

— Смотри, пожалуйста, заснул, — проговорил он. — Это я нечаянно.

— Устал, вот и заснул. И очень хорошо, что поспал. А теперь ополосни лицо, чтобы не видно было, какой ты соня. Наши сейчас придут.

Она взяла его за руку и повела к двери.

— И что это они вздумали приходить, — сказал он. — Совсем некстати.

— А я очень рада, что они придут, — сказала Селия. — Так легче. При них мне нельзя будет раскисать. Для меня это, видишь ли, большое горе, что ты уезжаешь.

— Прости, голубка, но я должен уехать. Ведь община давала средства на мое учение. Мать сама бы ни за что не смогла.

— Я знаю, Ленни. Я согласна, что ты должен ехать, а все-таки мне грустно. — Она погладила его руку, глядя вниз, на свои туфли. — И ты даже не предложил мне поехать с тобой.

— Но, Селия…

— Хорошо, хорошо, Ленни. Не буду раскисать и не буду больше тебя уговаривать. Ну иди, мойся, а я пойду помогу матушке Смит, она там печет печенье для твоих гостей.

Она подтолкнула его к дверям в ванную и побежала вниз по лестнице. Умываясь, он услышал звонок, потом голоса. Ага, это Ларри со своей подружкой, хорошенькой евреечкой Розой. Потом послышались новые голоса. «Герцог» и Мэри. И, наконец, Томас со своей подругой Фанни. Теперь все были в сборе. Вся их компания. Тесный маленький кружок. Они все делали вместе. Сколько бывало смеху! «Цветное знамя», упоминая о них, называло их «восьмерка». И вот сегодня последняя встреча «восьмерки». Завтра останется уже только «семерка». Бог весть, какая судьба ждет их всех в будущем. Но в прошлом было хорошо, в прошлом, по крайней мере, было весело.

Он вышел из ванной. Селия поднималась по лестнице, неся угощение. Ларри и Роза ей помогали. «Герцог» нес корзинку с пивом.

— Вот он, изменник, — воскликнула Фанни и взяла его под руку. Все вошли в комнату и расположились где кому удобнее. Все были как-то искусственно веселы, болтали о пустяках, ели печенье, стакан за стаканом пили пиво. Потом все вдруг приумолкли. Ларри поглядел на Ленни и Селию. Та взяла Ленни под руку, насильственно улыбаясь.

— Вот и конец «восьмерке», — сказал Ленни. — Вспомним же, что у нас было хорошего, подсчитаем напоследок наши счастливые минуты… Помните, как мы…

И он припомнил какой-то веселый случай из их общего прошлого. Роза припомнила другой. Кто-то напомнил третий. Под общий смех и говор принужденность рассеялась, мягкая грусть зазвучала в голосах, мягким светом затеплились глаза…

Время прошло незаметно — и вдруг оказалось, что Ленни уже пора ехать. Он быстро уложил в ручной чемоданчик разную мелочь, которая не пошла в багаж. Селия странно поглядела на него, когда он сунул в чемоданчик ее фотографию, стоявшую на столике возле кровати…

Потом на двух такси поехали на вокзал. Поезд уже был подан. Все — каждый на свой лад — попрощались с Ленни. Последней простилась Селия. Трудно было с ней расставаться!.. Они держались за руки и молча глядели друг другу в глаза. Раздался свисток. Поезд уже трогался. Ленни неохотно отпустил ее руку, а она на миг прижалась к его плечу. Поезд пошел быстрее…

Ленни возвращался домой.

Ранним утром поезд подошел к маленькой станции. Ленни спрыгнул на платформу и глубоко вдохнул утренний воздух. Вот он и дома — или почти что дома. Еще немного — и он будет там. Еще немножечко. Он улыбнулся. Он улыбался оттого, что воздух был такой чистый и свежий, и оттого, что он разнежился от смутных мыслей о доме и чувствовал себя сейчас как блудный сын после долгих странствий, возвращающийся к родному очагу. Он сделал все, что от него ожидали, — и даже больше. Его послали в Кейптаун, чтобы он окончил среднюю школу и стал учителем. А он сделал больше. Он получил стипендию и кончил университет, а потом опять получил стипендию и добился ученой степени. Он бакалавр искусств.

Сын возвращался на родину, преуспев даже больше, чем от него ждали.

Он улыбался и тому, что в воздухе пахло землей, даже тому, что сухая, мелкая бурая пыль забивалась в ноздри и мешала дышать. Что за беда! Пыль это тоже частица родины, частица детства, которое уже почти изгладилось из его памяти. Он опять в родной степи, на родных южноафриканских холмах — вот что важно. Строки из стихов Тотиуса[4] зазвенели у него в ушах, строки поэта, который уловил самую душу широких, волнистых просторов южноафриканского вельда[5]. Принглю тоже удалось кое-что передать:

Да и это неплохо. Но только поэты-африканеры[6] по-настоящему запечатлели самый дух страны. Они лучше его чувствовали, чем те поэты, что говорили и писали по-английски.

Паровоз пронзительно засвистел и медленно стал отходить от станции. Поезд продолжал свой далекий путь — на Блумфонтейн, потом на Йоханнесбург, потом еще дальше на север.

Ленни прошел на другой конец платформы, куда сбросили его вещи. На этой крохотной станции не было даже билетной кассы, не было и камеры хранения, где он мог бы оставить свой багаж, не было и носильщиков, которые помогли бы ему нести чемоданы. Ленни усмехнулся. Да, это не Кейптаун, где только мигни, и тут тебе и такси и носильщики — все к твоим услугам. Это вельд — совсем другая жизнь, и вот он снова к ней вернулся. Скоро он будет среди тех, кого знал когда-то, скоро он опять услышит их простую речь, не по-английски, а на языке африкаанс. Это будет очень приятно, после английского говора в Кейптауне.

Кейптаун? Он уже где-то далеко. Даже трудно поверить, что только ночь езды отделяет его от здешних мест. Кажется, что это где-то в другом мире. Да, но то был знакомый мир, где он знал все до последней мелочи, а здесь он на родине, но ничего не знает, и всему еще придется учиться.

Он поднял свои чемоданы и направился к низенькой ограде, за которой его нетерпеливо поджидал контролер. Подойдя, он поставил чемоданы на землю и стал рыться в карманах в поисках билета. Контролер холодно смерил его взглядом.

— Славный сегодня денек, — сказал Ленни. — Я семь лет здесь не был, а теперь вот наконец возвращаюсь домой. — Контролер по-прежнему молчал, глядел на него холодным, враждебным взглядом.

И вдруг Ленни вспомнил. Это ведь не Кейптаун. Это вельд, а в вельде не полагается первому заговаривать с белым, надо ждать, пока белый с тобой заговорит. Как он мог это забыть? Очень глупо. Нет, кейптаунские замашки тут придется оставить. «Запомни, — сказал он самому себе, — запомни, Ленни, мой дружочек: никаких разговоров с белыми. Изволь этого не забывать!» Он хмуро усмехнулся и подал билет контролеру. Его встретил все тот же холодный, враждебный взгляд.

«Ну нет, меня не запугаешь», — подумал Ленни. Он поднял чемоданы и прошел мимо, все время чувствуя, как эти холодные глаза сверлят ему затылок. Ладно. Он сделал ошибку. Больше это не повторится.