Вошли Исаак и Мако. Ленни поднялся им навстречу.

Улыбаясь, Мако протянул ему руку. Ленни пожал ее, одновременно всматриваясь в гостя. Впервые он видел его на свету и так близко.

Перед ним стоял стройный и гибкий юноша с темно-коричневой кожей, с улыбкой на губах, с задумчивыми темными глазами. Кожа у него была гладкая, ровная, только широкий лоб прорезала маленькая вертикальная морщинка.

Ленни представлял его себе совсем иным. Насмешливый голос, который в тот вечер, три недели тому назад, прозвучал из темноты, не вязался с этим мягким юношеским обликом. Голос как будто принадлежал другому человеку, крупному, рослому. А этот был чуть повыше Ленни. Но в эту минуту он заговорил — и голос был тот самый.

— Я вас все время ждал. Думал, вы зайдете к нам в школу.

Да. Это Мако. Тот же голос, что Ленни слышал в темноте.

— К сожалению, был занят. Школа, знаете ли, да то да се.

Разговаривают, как на шпагах фехтуют, подумал Исаак.

— Как поживает ваш проповедник? — спросил Мако. — Все молится своему белому богу, чтобы он помиловал мою черную душу?

Исаак снял очки и принялся усердно их протирать, покачиваясь на носках.

— Откуда же у него белый бог, — сказал он, — когда он сам не белый?

Ленни метнул на него быстрый взгляд. Куда они оба клонят?

Исаак надел очки и торопливо стал объяснять:

— Для людей естественно персонифицировать свою религию в каком-нибудь привычном образе. И мне интересно, какой цвет кожи придают неевропейцы своему богу.

Мако засмеялся, откинувшись на спинку стула. Он заговорил медленно, улыбаясь про себя, словно стараясь вспомнить какую-то забытую картину.

— Мой бог, конечно, был иноземец: так ведь все про него говорили. У нас в деревне убили одну девушку за то, что она приняла христианство. Очень опасно было поклоняться этому богу, которого к нам привезли миссионеры в длинных рясах. Он внушал страх — и страх-то и привлек меня к нему, так же как и других мальчишек из нашей деревни. И бог был страшный, и верить в него было опасно, — ну и любопытно было узнать, что же это за такой необыкновенный бог.

А миссионеры — белые в длинных одеждах, рассказывали нам про него такие чудесные истории, что я и думать забыл, какой он, белый или черный. Особенно мне нравилась история о том, как он превратил воду в вино, и о том, как он мертвого человека сделал опять живым. А еще лучше — чудо с пятью хлебами. Было мало еды, а он сделал так, что стало очень много! Вот это хорошее чудо! И я поверил в него, потому что он был добрый и потому что его забили чуть не до смерти. Но я поверил еще и потому, что миссионеры ласково обращались со мной.

— А потом, однажды вечером, мне захотелось узнать, какого же он цвета. — Мако тихонько рассмеялся. — Кажется, в тот день кто-то обозвал меня черномазой обезьяной и плюнул мне в лицо. Я пошел в часовню и стал на колени перед черной статуей святого Петра. Я молился очень долго, но ни бог, ни святой Петр не ответили мне, какого цвета у бога кожа и правда ли, что он белых людей любит больше, чем черных. Представляете себе? Маленький черный мальчик один в темной пустой часовне. Но ответа я так и не получил. Мне было очень горько. Ах, как мне было горько! — Мако опять тихонько рассмеялся.

— У ног святого Петра стояла чаша с водой. Я посмотрел на чашу и сказал: «Господи, преврати эту воду в вино, тогда я буду знать, что ты меня тоже любишь, хоть я и черный». Я немного подождал, но вода по-прежнему оставалась водой. Я повторил свою молитву и еще прибавил «пожалуйста». И опять ничего не произошло. Тогда я подумал: «Может быть, бог думает, что я хочу выпить это вино». И я сказал: «Господи, да я совсем не для этого. Честное слово, я не буду пить это вино». Но ничего не случилось. Вот и все. С тех пор я уже не мог верить в него по-прежнему…

— А теперь?

— Мы говорим не о том, что теперь.

— А у вас как было, Сварц?

Ленни посмотрел на Исаака и покачал головой.

— Меня этот вопрос никогда не интересовал.

— Насчет цвета кожи?

— Да. Я ведь очень рано уехал в Кейптаун.

— Но ведь национальный вопрос должен интересовать и цветных.

— Неужто? — сказал Мако.

— Не знаю, — проговорил Ленни. — В среде цветных вы никогда не услышите разговоров о национальности, расе и цвете кожи.

— Не понимаю, почему, — сказал Исаак.

Ленни прочитал вызов в его глазах и отчего-то весь насторожился, словно ожидая удара.

— Может быть, потому, что сами они и не белые и не черные, — ответил он с деланным спокойствием.

— Боятся они, что ли, думать об этих вещах?

— Тут не о чем думать, — вмешался Мако, бросив быстрый взгляд на Ленни. — Сварц дал вам исчерпывающий ответ. Они не белые и не черные. Племенная традиция, груз исторического прошлого, равно тяготеющий и на белых и на моих соплеменниках, для них не существует. У них нет прошлого, а только будущее.

— Но групповое чувство все-таки есть. Этого же нельзя отрицать, — сказал Исаак.

Ленни успокоился. Пусть себе обсуждают расовые проблемы, это ничего.

— Групповое чувство есть, — сказал он.

— Это одно воображение, будто оно есть, — ответил Мако.

— Цветные женятся на цветных, — возразил Исаак.

— Да. Но темнокожая девушка всегда стремится выйти за мужчину, у которого кожа посветлей; а темнокожий мужчина — жениться на девушке с более светлой кожей.

— Все равно, оба цветные. Они не выходят за пределы группы.

— Но оба стремятся передвинуться поближе к белым. Почему?

Мако выжидательно поглядел на Ленни и на Исаака, но и тот и другой молчали. Он подождал еще немного, затем сам ответил на свой вопрос:

— Потому что у них нет корней. Нет прошлого, нет традиций — такие, какие есть и у белых и у черных. Поэтому они тянутся туда, где выгодней. Власть у белых, они хозяева. Черные в невыгодном положении, против них действует расовая дискриминация, к ним примыкать нет смысла. Потому цветные тянутся к белым. Один писатель, сам цветной, назвал их «пограничными людьми»; он был прав. А один английский поэт сказал: «Только призраки могут жить между двух огней»; он тоже был прав. Цветные живут между двух огней. Они стремятся вырваться из этого пограничного существования. В этом, по-моему, и заключается вся их проблема…

Он умолк, и некоторое время никто не нарушал молчания. Ленни сидел, опустив подбородок на грудь, думая о том, что сказал Мако, и удивляясь, как он много знает.

У Исаака от напряженного внимания даже рот приоткрылся и на лбу собрались складки. Потом он передернул плечами и вскочил с места.

— Об этом надо подумать, — сказал он, направляясь к двери. — Кофе проясняет мозги. Сейчас я его принесу, и мы выпьем по чашечке.

Ленни протянул Мако папиросу и поудобнее уселся в кресле. Ему очень хотелось сказать Мако, как он удивлен его ученостью, но он постеснялся и промолчал.

В кухне Исаак что-то бормотал, разливая кофе.

Вдруг растворилась дверь в спальню к старику Финкельбергу, и он сам показался на пороге.

— Ну-с, молодые люди, — сказал он, входя, — как идет ваша беседа? Я услышал, что мой сын возится в кухне, и решил — дай-ка пойду выпью с ними чашечку кофе, а потом уйду, не буду им мешать.

Мако улыбнулся и протянул ему коробку с папиросами.

— Зачем же уходить? — сказал он. — Вы нам не помеха.

— Как же не помеха, — ответил старик, хитро покачивая головой. — Недаром говорится: где молодежь, там старому нет места, иди к таким же, как сам, старикам, либо сиди один. Не знаю, кто это сказал, но это правда. Положим, вы захотите поговорить о девушках, ну как же не помеха, если старик тут сидит и слушает?

— Но мы говорим совсем не о девушках, — сказал Ленни.

Старик усмехнулся и ответил ему взглядом, полным мудрости, мудрости человека, который сам был молод и не забыл об этом.

— Молодые говорят о разном, — сказал он. — О звездах или о том, как сеять хлеб, — а потом и оглянуться не успеешь, как уже разговор перешел на женщин. Уж это всегда так.