— И ты, значит, приезжал на прошлой неделе в монастырь по делам своей мастерской? — спросила она с полным ртом.

Лоуренс рассмеялся, глядя на нее.

— После сегодняшней ночи у тебя проснулся могучий аппетит, моя маленькая птичка, — сказал он, не обращая внимания на ее испепеляющий взгляд. — А с настоятельницей нас связывает давняя дружба. Когда я собирался в поездку по дальним владениям, то специально захватил для нее ниток.

— И ты, конечно, сказал ей, что тебе нужна еще одна работница. И она решила, что я могу тебе пригодиться, раз уж нет возможности меня содержать… — Оливия остановилась, заметив его строгий, предупреждающий взгляд.

— Оливия! Довольно! Я не желаю больше вести с тобой эти бессмысленные разговоры. Никто не собирается заставлять тебя работать в мастерской, если только ты сама этого не захочешь, но я как раз решил туда сходить и, если пожелаешь, буду рад все показать тебе, как почетной гостье.

— Я буду рада посетить твою мастерскую, сэр, — важно, в тон ему ответила Оливия, невольно улыбнувшись его хитрости, прозрачной, как хрустальный кубок в ее руке. Он засмеялся, и ей стало ясно, что он опять заставил ее поступить именно так, как ему хотелось.

Несмотря на воскресенье, в мастерской кипела работа. Покрывала были сняты, и три пары рук трудились над вышивками. Когда сэр Лоуренс и его молодая жена вошли в комнату, две мастерицы и молодой подмастерье почтительно встали. Они с любопытством разглядывали Оливию, ожидая, когда их ей представят, И Анет Петерсон, и Тоня Маглер работали в мастерской со дня ее основания девять лет назад и были умелыми и опытными мастерицами. В отличие от них, восемнадцатилетний Джордж Элвуд, красивый, сильный парень с кудрявыми каштановыми волосами и синими глазами, не проработал еще и двух месяцев. Женщины трудились над ризой и митрой, а Джордж толок в ступе французский мел для приготовления угольного порошка, которым на полотно наносили узор для вышивания.

— Все это входит в один комплект, Тоня? — спросила Оливия, чувствуя себя в своей стихии.

— Да, миледи, а другую ризу и ленту к ней мы уже закончили.

Увидев, что Оливия прекрасно разбирается в их ремесле, мастерицы принялись оживленно обсуждать с ней работу. Лоуренс молча любовался ею, восхищенный ее знаниями и умением мгновенно найти общий язык с работницами. Если он не будет давить на нее, а позволит делам идти своим чередом, то она, несомненно, примет участие в работе мастерской. Он этого, искренне желал, и прежде всего для нее.

Оливия обрадовалась, когда к ним вскоре присоединились Арчибальд и Элизабет, и тепло обняла их обоих.

— Значит, ты впервые в «Корнуэллских вышивальщицах»? — спросил Арчибальд, выпуская ее из своих медвежьих объятий.

Оливия обменялась с Лоуренсом понимающими взглядами, и пока Элизабет показывала ей в мастерской то, что она еще не видела, — образцы рисунков, ткани и уже готовые вещи, — Лоуренс и Арчибальд просматривали рулоны новых итальянских материалов, привезенные из последней поездки и сложенные в дальнем конце большой комнаты.

— Подойди сюда, юный Джордж, и помоги нам проверить этот список, — позвал Арчибальд. Джордж, широко улыбаясь, принялся за дело. За время их посещения он успел разглядеть Оливию и вволю полюбоваться ею. Она показалась ему еще красивее, чем вчера вечером, когда он увидел ее в саду.

В ожидании, пока мужчины закончат свои дела, Оливия решила прояснить для себя еще одну загадку.

— Скажи, Элизабет, почему ты скрыла от меня, что и ты, и Лоуренс, и Арчибальд связаны с золотошвейным ремеслом?

— Нам было велено не говорить тебе ни слова, — улыбнулась Элизабет, — а идти наперекор моему брату никто не посмеет, даже я.

— Но почему он не хотел, чтобы я узнала?

Ответом ей были только приподнятая бровь и загадочная улыбка Элизабет. Тот же вопрос она позже задала Лоуренсу.

— Да потому, девчонка, что я хотел сделать тебе сюрприз! Нет, совсем не тот, что ты подумала! — И он строгим взглядом остановил резкие слова, готовые сорваться с ее уст. — Я просто хотел тебя обрадовать, доставить удовольствие.

Оливия почувствовала раскаяние. Было видно, что он действительно искренне хотел ее порадовать, хотя многое все еще оставалось для нее неясным.

— А я испортила тебе сюрприз, увидев мастерскую вчера вечером! Прости меня, Лоуренс. — Она накрыла его руку ладонью, и он взял ее и легонько поцеловал.

— Ничего страшного. Ты же видела ее только снаружи.

— Нет, Лоуренс, внутрь я тоже заходила.

— А как же ты нашла ключи?

— Они мне не понадобились. Я гуляла по саду, где растут травы, и вышла на дорожку, ведущую к дому. Я увидела дверь и решила, что через эту дверь смогу попасть обратно. И зашла.

Лоуренс нахмурился.

— А ключи были в двери?

— Не знаю. Я была так рассержена, когда выходила вон… И ничего не заметила. Но ты хочешь сказать, что дверь должна была быть заперта?

Лоуренс помолчал, о чем-то задумавшись.

— Я сам запер ее, перед тем как пойти в церковь…

— Тогда кто же?..

— Наверняка все объясняется очень просто. Я дознаюсь. Не беспокойся об этом, моя маленькая птичка, — улыбнулся он. — Пора осмотреть твой новый дом и представить слуг. Ты должна, как следует познакомиться со своим гнездышком.

Вскоре не осталось ни малейших сомнений в том, что Оливия сумела завоевать сердца всех обитателей Виндроудхауза. Но завоевала ли она сердце Лоуренса, спрашивала она себя. Проходили дни и ночи, но о любви не было сказано ни слова. Оливия не могла дольше обманываться в отношении собственных чувств к нему. Ее постоянное, непреходящее желание видеть и слышать его, было, несомненно, не что иное, как любовь. И все же он, хотя и всегда был рад ее обществу, ни разу не сказал, что любит, и ей оставалось только прийти к выводу, что она нужна ему разве что в мастерской и в постели. Он же говорил — его интересует ее искусство! Но желание ощущать его прикосновения, его поцелуи и объятия не пропадало, хотя она и притворялась, что принимает их неохотно. Она надеялась убедить его в том, что любит его еще меньше, чем он ее. И так каждый вечер они сходились в постели, и каждый пытался взять верх над другим, далеко не уверенные в исходе схватки их воль.

Иногда Оливия проливала сердитые слезы из-за того, что ей никак не удавалось заставить Лоуренса поступать так, как хотелось бы, отчасти оттого, что он действительно был сильнее, но также и потому, что собственное тело перестало ей повиноваться и слушалось только его рук. Она начала всерьез задумываться над тем, как долго могут двое жить вместе и заниматься любовью при том, что одному из них приходится все время притворяться и таить тяжесть, лежащую на душе. Как признаться в своей любви и сказать, что ее гордость побеждена, если ему не очень-то нужны эта любовь вне постели и эта победа над гордостью человека, к которому он равнодушен?

Как-то раз Лоуренс повел ее к большому собору Корнуэлла. Они вошли через западные врата. Оливия подумала, что она никогда в жизни не видела такого огромного здания. Лоуренс, не отводивший глаз от ее лица; увидел, как ее золотисто-карие глаза широко раскрылись от изумления.

Соединенные в одной точке наверху совершенными в своей симметричности арками, группы белых колонн, словно собранные в букеты стебли дудника, шли вдоль центрального нефа по всей его длине. Над арками располагались окна, через которые все заливало ярким светом.

У Оливии от восхищения захватило дух. Лавируя в толпе пилигримов, строителей и зевак, заполнявших собор, Лоуренс провел ее к дверям и показал вверх. Оливия охнула, увидев прекрасные витражи над дверями. Тонкий, изящный узор ажурной работы в верхней части стрельчатых окон был словно тончайшее кружево.

— Видишь, какой формы узор в центре рисунка?

— Да, это сердце, — улыбнулась она.

Вдоль по нефу еще были расставлены строительные леса, а в центре валялись груды каменных плит и резных деревянных украшений для крыши, мотки канатов, блоки и шкивы. Посетители торопливо обходили их, спеша скорее пройти к покрову святого Уильяма.