— Ну, от мертвой они точно ничего не получат, — вздохнул Тощий.

Блондинка ахнула. Брюнетка уставилась на него во все глаза.

Дунский, чувствуя дурноту и легкую слабость, прервал молчание:

— Ты все это время намеревался убить ее?

Тощий прикусил губу и посмотрел на Сник. Теперь ее рот был закрыт, и она как будто спала. Она и вправду красива, подумал Дунский. Этюд в коричневых тонах, нежная и невинная, как детеныш котика. А ведь судя по ее досье, она быстрый, решительный и даже изобретательный сыщик.

— Я не хочу этого, — сказал Тощий. — Я никогда еще не убивал, мне противна сама мысль об убийстве. Я сделаю это, только если не останется иного выхода. Но я не могу позволить кому-то принять решение за меня, увернуться от ответственности, переложив ее на своего начальника…

Он умолк. Дунского опять охватила слабость. Однако это не было реакцией на слова Тощего. Произошло озарение. Яркий свет и тепло окутали его. И хотя «замыкание» — а как еще назвать то, что возникает внезапно и быстро проходит? — длилось недолго, он ощутил великую любовь к Тощему, замышляющему убийство, и великую любовь к Сник, которая могла стать его жертвой.

Свет, тепло и слабость покинули его. Дунский потряс головой, как человек, стряхивающий воду с волос. Что за черт?

На миг у него возникла и пропала мысль, что это прорвался отец Том Зурван. Дунскому не хотелось думать об этом. Если Зурван сумел это сделать, значит, он, Дунский, допустил слабину в защите, промах в умственном фехтовании. А еще это доказывает — ему опять-таки не хотелось думать об этом, — что двойники, отстоящие от него на несколько дней недели, так же близки к нему, как те, из соседних дней, если не ближе. Во времени не всегда путешествуют в хронологическом порядке.

Что бы ни вызвало это явление, теперь светящаяся оболочка обратилась в едва заметное мерцание.

— Я не думаю, что ее надо убить, — сказал Дунский. — Ну что ей известно? Она преследовала Кастора, и он ее оглушил. Она очнулась в каменаторе и увидела человека в маске, который снова лишил ее сознания. Она вполне может подумать, что это был тот же Кастор…

— А что, Кастор такого же роста и сложения, как и я? — спросил Тощий. — И так же одет?

— Нет, — медленно выговорил Дунский. — Но тебя она видела только мельком, частично скрытого дверцей. И откуда ей знать, что тут замешан кто-то кроме Кастора? Что такого она сможет сказать властям, даже если ее найдут и раскаменят? — Он проглотил слюну и продолжил: — Да и нужно ли каменировать ее перманентно? Разве не лучше было бы для нас, если бы ее нашли завтра же — нет, не завтра, а в следующий четверг. Сколько они — Мартин и Банблоссом — будут отсутствовать? — спросил он блондинку.

— Они вернутся завтра — я имею в виду их завтра, следующий четверг.

— Это дает нам неделю до того, как ее найдут, — сказал Дунский Тощему.

— Не нам, а тебе. Нас всех каменируют незадолго до полуночи.

— Говоря «нам», я подразумеваю иммеров. До того времени мы должны будем убрать Кастора. Непременно должны — и лучше, если это случится сегодня. Мы только попусту теряем время со Сник. Нам всем сейчас следует выйти на улицу и искать Кастора.

Тощий взглянул на тихо дышащую женщину и сказал, обращаясь будто бы ко всем, но не сводя глаз с Дунского:

— Вы не продумали вопрос как следует. Вы позволяете чувству человечности пересилить логику, чувство долга и справедливости — высшей справедливости. Кастор послужит нам прикрытием в этом деле — деле Сник, хочу я сказать. Органики знают, что он убил и расчленил двух женщин. Если Сник… тоже найдут расчлененной, органики решат, что это сделал Кастор. Это отведет подозрение от кого-либо другого. А замену ее правительство вышлет только в следующее воскресенье — если вообще вышлет.

Блондинка выдохнула, поднеся руку ко рту:

— О Боже! Ты хочешь разделать ее на куски?

— Ты… не сделаешь… этого, — сказал Дунский.

— Это… почему? — передразнил его Тощий.

— Это не очень-то просоциальный поступок, — сказала блондинка.

Дунский невольно разразился истерическим смехом.

— О Господи, просоциальный! — едва выговорил он. — Речь ведь идет о живом человеке.

— Да, — сказал Тощий. — Но это необходимо для высшего блага. Все, хватит разговоров! В жизни не видел такой языкатой компании, прямо попугаи, Боже правый! Считаетесь иммерами, а сами…

Дунский почти буквально взял себя в руки. Чьи-то невидимые руки протянулись откуда-то и сомкнулись вокруг чего-то внутри. Отец Том?

— Я принял решение, — сказал Тощий, — и я здесь старший. Вы должны делать то, что я скажу.

— Мне никто не говорил, что старший ты, — сказал Дунский. — Кто это тебя назначил?

Тощий раздул ноздри и покраснел.

— Твой начальник не сказал тебе, что командую я?

— Мой начальник старается говорить мне как можно меньше, — отрезал Дунский. — Как видно, он не все мне сказал. И все же…

Дунский повернулся и направился к своей сумке, стоявшей в углу. Он поднял ее, открыл и надел ремешок на правое плечо. Тощий, хотя и был взбешен, сообразил все же, что этот жест таит в себе скрытую угрозу. Он помнил, что у Дунского есть пистолет.

Голова Тощего слегка дернулась, но голос остался твердым:

— Ты сам говорил, что у нас нет времени препираться. И я действительно старший. Мы поступим со Сник так, как я сказал, потому что логика не оставляет иного выбора. И потому что я так решил.

— Ты расчленишь ее сам или прикажешь другому?

— Какая разница, кто это сделает! — выкрикнул Тощий. — Это будет сделано, вот и все!

Он бросил взгляд на свою сумку, стоявшую на столике в ногах у Сник. Дунский предполагал, что у Тощего там тоже есть оружие. «Что я буду делать, — спросил он себя, — если тот полезет за пистолетом? Готов ли я застрелить своего товарища-иммера ради того, чтобы предотвратить убийство органика? Я узнаю ответ лишь в самый последний момент, и лучше бы этот момент не наступал».

Время, однако, шло, или ползло, или летело, или что там оно делает, Время, превращая Тогда в Сейчас. В следующие несколько секунд будет выбрано одно из двух альтернативных будущих. Будет выбрано или случится само — не всегда дело решает выбор.

— Не могу поверить, что это происходит на самом деле! — тонким голосом сказала блондинка.

— Я тоже, — сказал Тощий, пятясь от Дунского и подбираясь к своей сумке. — Возможно, мне придется доложить совету о вашей эмоциональной неустойчивости.

— Дело не столько в убийстве, — солгал Дунский, — сколько в твоем намерении расчленить труп. Меня тошнит от этого. Ты должен понять. Меня вот-вот вырвет. Но раз надо…

— Да, надо, — немного успокоился Тощий. — И я сделаю это сам. Никого не стану просить. — Он посмотрел на Сник. — Поверь мне, если бы существовал какой-то другой выход… Вы двое, — сказал он блондинке и Дунскому, — отнесите ее в каменатор.

Тощий действует умно. Если у Дунского будут заняты руки, он не сможет достать оружие.

— Здесь ее нельзя убивать, — сказала блондинка. — Органики проверят всех жильцов и могут напасть на мой след.

— Знаю, — холодно ответил Тощий. — Ее увезут в другое место. И никому из вас незачем знать в какое.

Дунский поднял Сник за плечи. Какая она теплая и мягкая. И как скоро станет холодной и твердой. А потом снова станет теплой и мягкой, а потом ее разрежут на части. Он чувствовал скованность во всем теле, будто разделял с ней ее смерть.

Блондинка взяла Сник за ноги, и они вдвоем отнесли ее к каменатору. Поставили на ноги, поместили в цилиндр в сидячем положении и поправили торс, который валился вперед. Дунский приподнял ее ноги, согнул их и плотно прижал ей к груди. И выпрямился, а блондинка закрыла дверцу Тощий включил энергию и проследил, чтобы диск вернулся на ВЫКЛ.

— А теперь уходите все, — сказал он. — Идите и займитесь своими делами. С вами свяжутся, когда будет нужно.

Блондинка расплакалась, вызвав недовольство Тощего. Дунский потрепал ее по плечу.