– Принято, – отозвался уже выходивший из расселины прапорщик. Жмурясь от яркого света, он сделал несколько осторожных шагов, моргнул, привыкая, выбрал нужное направление и, все еще щурясь, зашагал среди больших и малых камней, устилающих общую скальную поверхность. Постепенно Банников ускорил темп до максимума. Все его внимание было уделено выбору лучшего пути, и лишь изредка он оборачивался, чтобы убедиться, что цепь идущих за ним разведчиков не растянулась слишком сильно. Солнце поднималось все выше, его лучи, вначале ласково согревавшие продрогших к утру спецназовцев, теперь нещадно жгли. Пот пропитывал одежду, мутными потоками тек по лицам, смывая с кожи осевшую на ней пыль.

Перейдя очередную каменную гряду, Банников подошел к почти отвесной каменной стене – вверх пути не было. Лишь впереди метрах в пятидесяти «стена» покрывалась огромными трещинами, а чуть дальше и вовсе разламывалась на куски, осыпаясь разновеликими валунами каменной осыпи. Вот только путь туда шел по узкому, в самом широком месте не более чем пятидесятисантиметровому, карнизу, нависавшему над многометровой пропастью. Банников остановился, будто примериваясь к предстоящему переходу, перекинул ремень автомата через плечо, обернулся назад и негромко произнес:

– Оружие на ремень! – скомандовал и буркнув себе под нос: – не хватало, чтобы кто-нибудь оружие проворонил, – направился к карнизу. Говорить бойцам что-то типа «не смотрите вниз» не стал. У каждого позади не по одному прыжку с парашютом, так что голова не закружится. «Вот только бы никто не оступился», – мелькнула и ушла в небытие случайная мысль.

Сказать, что сам Банников ступил на узкую каменную дорожку без душевного трепета – значит покривить душой. Сердце прапорщика забилось чаще, особенно на полпути, где тропа карниза не только становилась уже, но и наклонялась к пропасти. Прежде чем пойти по этому участку, Петрович поставил на него одну ступню, пробуя, не заскользит ли по камню подошва его берца. Сцепление оказалось надежным. Удовлетворенно хмыкнув, Банников обернулся назад и обратился к Абрамову:

– Роман, ты понял, что я делал?

Тот кивнул.

– Передай по цепи.

Тот снова кивнул, и Петрович пошел вперед.

До конца карниза оставалось десяток метров, когда над головой что-то загремело.

– Камень! – крикнул кто-то из спецназовцев. Прапорщик, не раздумывая, прижался к стенке и машинально прикрыл рукой голову. Тут же совсем рядом, обдав лицо потоком воздуха, просвистел огромный валун, следом за ним посыпались многочисленные камни помельче, один из них ударил Банникова по прикрывавшей голову руке. Удар оказался не столь силен, чтобы нанести увечье, но его достало для того, чтобы вывести тело человека из шаткого равновесия – прапорщик качнулся вперед. Доли секунды, показавшиеся вечностью, он колебался на грани падения, но сумел выровняться и удержаться.

– Мать вашу, – выдавил он и, чувствуя, как уже было остановившееся сердце начинает стучать, сделал очередной шаг, еще один, еще… Струи пота бежали по телу все сильнее. Еще шаг, и карниз остался за спиной. Не оборачиваясь, Банников продолжил движение и, лишь отойдя от пропасти на пару десятков шагов, остановился, чтобы оглянуться назад, – личный состав, незадолго до этого растянувшийся на добрые две сотни метров, подобно сложенной гармошке, столпился перед препятствием.

«Была бы хоть одна веревка», – подумалось Банникову. Теперь, когда он оказался на этой стороне пропасти, веревку можно было использовать и как страховку, и как перила одновременно. Но веревки не было, и прапорщику ничего другого не оставалось, как с содроганием следить за идущими по карнизу бойцами. Он бы никогда в жизни в этом не сознался, но, когда кто-то из спецназовцев вдруг случайно отклонялся от вертикали или пошатывался, его обдавало холодом страха. Он физически чувствовал, как этот переход приносит ему очередные седые волосы. Может быть, он потому и брился наголо, что в свои тридцать с небольшим имел их излишне много?

– Петрович, не стоим, топаем, топаем, – махнул рукой преодолевший пропасть Немирович, и Банников по осыпающимся под подошвами ботинок камням зашагал к виднеющемуся впереди пику.

Солнце припекало все сильнее, а вскоре начал сказываться и разреженный воздух. Петрович чувствовал, как пытается вырваться из груди сердце. Каждый последующий метр высоты давался все труднее и труднее. Солнце близилось к зениту, его лучи жгли, и не было тени, чтобы укрыться. Пить хотелось все сильнее, но приходилось экономить.

– Товарищ прапорщик, долго еще? – нагнал Банникова тяжело дышащий Абрамов.

В ответ прапорщик неопределенно пожал плечами.

Но уже вскоре, видимо решив, что они прошли достаточно, Немирович остановил группу и, приказав занять круговую оборону, объявил двадцатиминутный отдых. Люди устали. Капитан и сам все сильнее ощущал сковывающую мышцы тяжесть. Присев в падающей от большого валуна тени, он обратился к расположившемуся рядом командиру группы:

– А с непривычки в горку-то лезть хреновасто получается.

– Ну да, – согласился тот. – Я себя как в парилке чувствую. – Иванов расстегнул на груди разгрузку, а следом и рубаху, явив миру мокрую от пота и поросшую редкими, рыжими волосами грудь. – Еще часок таким темпом, и я ноги протяну.

– Не протянешь. – Немирович достал флягу и, открутив крышку, приложился к горлышку. Пил он медленно, нарочно заставляя себя смаковать буквально каждую каплю. Сделав десяток небольших глотков, отстранил фляжку и блаженно прищурился.

– Сейчас бы в речку, – мечтательно сказал он.

– Воды хотя бы побольше, – старший лейтенант тоже достал флягу.

– Кто бы спорил, – капитан сделал еще глоток и убрал фляжку в чехол. Закрыл глаза, и некоторое время сидел молча, слушая, как шепчутся расположившиеся неподалеку бойцы. Затем, словно спохватившись, поднялся, и, внимательно оглядевшись по сторонам, опять обратился к командиру группы:

– Сергеич, что-то я нашего конструктора не вижу?

– Да тут он был, – лениво отозвался Иванов.

– Отправь кого-нибудь поискать, – потребовал Немирович.

– Да куда он денется? – вновь отмахнулся группник. – Не заблудится, не в лесу.

– Отправь! – капитан продолжал настаивать.

– Товарищ капитан, – к Немировичу обратился пулеметчик Минин, – он отлить пошел.

– Куда?

– Да как мы шли, так в обратку и пошел.

– Давно? – отчего-то в душе капитана все сильнее и сильнее стала нарастать тревога.

– Да как мы сели, так сразу и отошел.

– Что, до сих пор так писает? – тревогу в душе Немировича стал сменять гнев, он вновь повернулся к группнику: – Кто должен был его охранять?

– Так то в буран. – Иванов, прильнув к фляге с водой, сделал очередной глоток. – А сейчас-то с чего?

– Кончай болтать, – заместителю командира роты надоело спорить. – Людей за ним отправляй. Живо.

Старший лейтенант услышал в голосе капитана угрозу и желание спорить у него тотчас отпало.

– Карелов, – Иванов окликнул старшего радиста, – дуй за конструктором. Тащи его сюда.

– А если у него запор? – усмехнулся радист.

– Ушел, трепло, блин. В темпе вальса, – группник замахнулся на Карелова пустой фляжкой. Тот в ответ усмехнулся, взял автомат и отправился выполнять приказание, а сидевший неподалеку от споривших командиров ефрейтор Седых поглядел ему вслед и небрежно заметил:

– И чего его искать? Тут потеряться негде. А если и потеряется, то ненадолго – Семен не такое окопное быдло, как мы, он эсэмэску кому следует отправит, и его где хочешь найдут.

– А что, гражданским специалистам разрешается оставлять у себя и пользоваться на задаче сотовыми? – поинтересовался примостившийся на соседнем камне Ткаченко.

– Сотовые? – удивился сидевший тут же Бурцев. – Откуда на фиг сотовые? Сотовый здесь все равно работать не будет. Какие здесь операторы связи?

– Да уж не знаю какие, – лениво потянулся Седых, – а работает у него телефон. Он даже эсэмэски отправлял.