Секунду спустя портфель вместе с ним бесцеремонно шмякнули на пол. Шаги человека затопали в сторону, тихо скрипнула еще одна дверь (наверное, дверца шкафа), прошуршала снимаемая куртка, потом шаги приблизились и смолкли возле него.
— Ну что, — явно обращаясь к нему, прозвучал молодой насмешливый голос. — Будем скандалить, сопротивляться или достойно, по–человечески поведем себя?
Вранцов, притаившись, молчал в портфеле.
— Молчание — знак согласия, — сказал голос.
Замок щелкнул, створки широко распахнулись, и Вранцов оказался в какой–то большой пустоватой комнате на ярком свету у ног следователя, стоявшего над ним в джинсах и бежевом свитере, растянутом на локтях. Инстинктивно он сразу взлетел и забился в углу, на верху какого–то книжного шкафа, среди вороха пожелтевших бумаг и пыльных папок, рядом с накренившимся школьным глобусом, готовым вот–вот упасть.
— Ну что ж, я не формалист. Располагайтесь, как вам удобней, гражданин подследственный, — сказал насмешливо молодой человек, провожая его взглядом. — Устраивайтесь свободно, непринужденно. Сейчас кофейку сварим, бутерброды соорудим.
Он включил в сеть блестящую никелированную кофеварку, достал хлеб и развернул тот самый сверток с колбасой, на который поймал Вранцова. Пока он умело, сноровисто варил кофе и готовил бутерброды, Вранцов успел оглядеться в этом помещении, куда так внезапно попал. Это было просторное помещение с высоким потолком, что–то среднее между спортзалом и классной комнатой. У одной стены стоял книжный шкаф, с которого и осматривал ее Вранцов, у другой письменный стол с пишущей машинкой и компактным, похоже, японским компьютером. На экране дисплея все время мелькали какие–то цифры и цветные значки, смысла которых Вранцов не мог понять. Там же висела классная доска и учебные пособия на гвоздиках: карта обратной стороны Луны, скелет грача, схема подземного атомного бомбоубежища, таблица логарифмов. А повыше снимок десантника в «афганке», выпрыгивающего из вертолета, и голая девица с мощным бюстом — по животу косая надпись фломастером «СПИД».
Угол напротив был занят «шведской стенкой», а под самым потолком баскетбольный щит, в кольце которого застрял мяч, но странно, собственно, и не застрял даже, а словно бы завис там, как Сатурн в своем кольце, ничем не поддерживаемый. Словно, брошенный чьей–то рукой, так и застыл в полете, не падая вниз.
Все это походило и на классную комнату, и на спортзал, но могло быть и тюрьмой для несовершеннолетних преступников. Через зарешеченные окна видна была улица, близко проезжающие машины и силуэты прохожих, мелькающих в ту и другую сторону. «Значит, не тюрьма, — сообразил Вранцов. — Какой–нибудь следственный отдел районного управления внутренних дел». Но из коридора через запертую дверь доносились по временам звонкие юные голоса, звуки музыки и торопливые шаги, не похожие на шаги надзирателей.
— Ну вот и порядок, — сказал следователь, выключая кипящую, благоухающую кофейным ароматом машинку. — К столу не приглашаю. Полагаю, на месте вам будет удобнее перекусить.
Прихватив два бутерброда с колбасой и чашечку кофе, он поставил все это перед Вранцовым прямо на верхнюю крышку шкафа. Вранцов пугливо подался в сторону, но молодой человек и не собирался трогать его. Вернувшись к столу, он пододвинул к себе кофе и тарелочку с бутербродами, сел и с аппетитом принялся за еду.
На колбасу эту (действительно таллиннскую) Вранцову противно было даже смотреть, но аромат кофе неудержимо притягивал. Сколько дней он мечтал о нем, тосковал без него. И едва выждав, пока кофе чуть–чуть остынет, он, обжигаясь, с жадностью выпил всю чашку до дна.
— Ну вот, — бодро сказал, допив свой кофе и стряхнув крошки с колен, следователь. — Теперь можно и за дела.
Он перенес посуду на подоконник, достал и положил перед собой чистый лист бумаги и простую школьную ручку за сорок копеек.
— Итак, — потирая руки, сказал он. — Прежде всего необходимо выяснить, к какому биологическому виду вы в данный момент относитесь.
— Я человек! — возмущенно вскричал Вранцов. К нему вдруг вернулся прежний человеческий голос и способность хрипло, но говорить; однако, взвинченный предстоящим допросом, он даже не очень удивился этому.
— Кто бы мог подумать, — иронически оглядывая его, хмыкнул следователь. — Сходства, откровенно говоря, маловато.
— Но я же был человеком!..
— Возможно… В прошлом, вероятно, да.
— Но ведь я не ворона. Я мыслю, а вороны мыслить не умеют.
— Ну что ж, — засмеялся тот. — Значит, вы мыслящая ворона, «корвус сапиенс». — Идея эта ему понравилась, и он слегка развил ее, потешаясь. — Возможно, произошла мутация, и вы представляете собой новый вид вороны. Или новый вид человека. А что, это даже карьера в своем роде! Можно стать родоначальником нового биологического вида, еще неведомого в природе. Вот только найти подходящую самку, и можете яйца высиживать, и дело пойдет.
— Попрошу не издеваться! — вскрикнул обиженный Вранцов. — Вы не имеете права!..
— Ну ладно, шутки в сторону, — посерьезнел тот. — Ближе к делу, как говорится. Фамилия, имя, отчество?.. — произнес он официальным тоном.
— Тогда или теперь? — спросил Вранцов с вызовом.
— В каком смысле? — переспросил следователь.
— Прежде звали Аркадием Петровичем. Фамилия была Вранцов. А теперь не знаю. Ворона без роду без племени. В общем, «корвус короне»…
— Вороньи дела меня не интересуют, — сказал следователь, черкнув что–то на листе. — Я занимаюсь лишь человеческими вашими делами…
— Ну, это дела давно минувших дней, — сказал Вранцов с горечью.
— Ничего, — продолжая писать, обронил следователь. — У нас срока давности не существует… Итак, что побудило вас изменить свой человеческий облик и жить, скрываясь от людей? Покинуть службу, семью, вести тунеядствующий образ жизни? — Изменить свой облик, скрываться!.. — возмущенно захлопал крыльями Вранцов. — Я что, этого хотел?.. Сообразить не можете, что я здесь ни при чем?.. — хрипло выкрикнул он. (Голос хоть и вернулся к нему прежний, человеческий, но звучал с какой–то простудной хрипотцой.) — Это случилось без моего ведома, без моего согласия! Вы что, не понимаете? С человеком несчастье, а вы издеваетесь…
На следователя все это не произвело никакого впечатления.
— Бросьте, Вранцов, — сказал он строго. — Запираться бессмысленно. Все преступники одинаковы. Сами они всегда ни при чем. Виноваты семья, школа, дурная компания, несчастные обстоятельства — кто угодно, но только не они сами. Вы же интеллигентный человек, Вранцов, и должны понимать, что все это слабые доводы.
Не может человек превратиться в ворону ни с того ни с сего. Нельзя превратить человека в пернатое без его ведома… Конечно, есть факторы способствующие, — поднял он руку, предупреждая возможные возражения. — И все–таки вопреки вашей воле ничего такого случиться не может… Итак, не будем тянуть резину. Какова цель вашего превращения? Его мотивы? Каков ваш теперешний образ жизни, modus vivendi, так сказать?.. Какие преступные деяния совершены прежде и в уже измененном облике? Есть ли сообщники? Словом, выкладывайте все начистоту…
— Ничего не знаю, не понимаю! — угрюмо отрезал Вранцов, недовольный, что этот юнец, намного младше его, разговаривает с ним так напористо и развязно.
— …Ничего никому не скажу, — насмешливо продолжил за него следователь. — А ведь зря вы так, Вранцов. Нам ведь тоже кое–что известно об этом деле… Напали же мы на ваш след, хотя, сами понимаете, было нелегко. Как вы думаете, не будь у нас веских улик, выдали б нам санкцию на ваш арест, то бишь на вашу поимку?.. Так что выкладывайте все. Чистосердечное признание облегчит вашу участь. Стать ли вам опять человеком или же навечно остаться пернатым — во многом зависит от вас.
— Я могу на это рассчитывать?! — встрепенулся Вранцов.
— Sublata causa, tollitur morbus,[5] — ответил следователь загадочно. — Многое от вашей искренности зависит.
