Но переехали, и пришлось не воспитанием заниматься, а бесконечными недоделками и хлопотами с обстановкой. Все это обернулось такой нервотрепкой, что было не до него — сын своим шумом и приставаниями лишь отвлекал и раздражал. Чаще хотелось скрыться куда–то, побыть в комнате одному, чем поиграть или поговорить с ним. Когда видел, как Борька груб с матерью, как ленится и отстает в учебе, как слабо развит физически, то морщился, говоря себе: надо, надо заняться его воспитанием — но немного позднее, потом. Всерьез надо, а не абы как, и значит, нужно подготовиться, выбрать время.
Теперь времени было сколько угодно, и никто приставаниями ему на чердаке не мешал, но даже словом перекинуться с сыном уже не дано.
Правда, видеть его мог теперь даже чаще, чем раньше. Часами наблюдал, когда Борька играет с ребятами во дворе, летал по утрам вслед за ним в школу и как–то, сидя на суку под окном, даже слышал через форточку, как сын отвечает у доски в классе. Узнал за это время своего Борьку лучше, чем за все прежние годы. И только теперь понял, до чего же мало знал его, меньше, наверное, чем вахтера Савельича у себя на работе. И если бы не это превращение, так бы, наверное, толком и не узнал.
Оказалось, что даже по характеру Борька совсем не такой, каким
Вранцов его себе представлял. Капризный и требовательный дома, готовый помыкать родителями, упрямо требовать своего, на улице с ребятами он оказался неожиданно тихим и робким, склонным к зависимости, к подчинению. Сначала Вранцов не хотел этому верить, но, наблюдая его в играх с ребятами, убеждался в этом не раз. «Вранчик! — кричали ему, если мяч в игре перелетал через забор и надо было кому–то достать. — Вранчик, а ну моментом!..» И Борька не спорил, не качал права, как другие, а покорно лез, хоть и не он закинул мяч туда. «Вранчик лишний!.. Ты, Вранчик, посиди, подожди себе пару», — говорили ему, если выходил нечет при дележке на команды. И Борька отходил в сторону, ждал на лавочке, тоскливо наблюдая со стороны за азартной игрой. Вранцов возмущался, переживал, сердце сжималось при виде этого, но что он мог сделать теперь, если раньше ничего сделать не мог?
Подслушивая Борькины разговоры с ребятами во дворе, Вранцов надеялся узнать что–нибудь о себе; как сын относится к его исчезновению, сильно ли переживает, помнит ли о нем? Но об этом, как и вообще о родителях, разговоров не было — так, болтали всякую чепуху или спорили по–мальчишески из–за какого–нибудь пустяка. Но однажды речь зашла о нем. Парнишка, по кличке Грицай, хвастал, как ездили летом с отцом в Ленинград, как он там на «Авроре» бывал. А Борька встрял, что «Аврора» в ремонте — он об этом по радио слышал. Парень разозлился. «Ты, Вранчик, помолчи! У тебя у самого батя–то где? Убежал и даже лапку не пожал. Он у тебя летун, перелетная птица?» — «Не твое дело, — сказал Борька угрюмо. — Он в длительной командировке», — «Ха–ха! — засмеялся тот. — Может, он у тебя в космосе летает? Длительный орбитальный полет…» Эта шутка понравилась, и другие ребята начали издеваться над Борькой. «А чего же его по телевизору не показывают?» — «А он у него на засекреченном спутнике летает, ха–ха!..» Борька сначала огрызался, а потом сжал губы и со слезами убежал домой. А у самого Вранцова надолго испортилось настроение — пожалел, что подслушивал этот разговор.
Совсем иначе относился теперь Вранцов к тому, что у него в этом мире есть сын. Теперь, когда его самого уже нет среди людей, было хоть утешение, что остался на свете сын. Может быть, ему больше повезет, может, не наделает отцовых ошибок, лучше, счастливей будет жить. Но будет ли?.. Если не предаваться иллюзиям, то шансов на это немного. Разве он сделал для этого все, что обязан был? И половины не сделал. Все откладывал и откладывал, пока вот не сделался пернатым.
А вдруг это передается по наследству, и когда–нибудь с его сыном может случиться то же самое?.. Если, прочие качества и наклонности передаются от отца к сыну, то почему же это передаваться не может?.. Мысль эта, нелепая и в то же время элементарно простая, поразила его, обдала холодом. Какие–то таинственные законы природы, еще не познанные человеком, могут сломать судьбу каждого, а тем более сына, если беда уже настигла его самого. Допустить, что и с Борькой когда–нибудь может произойти то же самое, было ужасно, но и совсем исключить этого он не мог. Но что нужно сделать, чтобы не допустить, уберечь сына от этой беды?.. Прежде всего, он должен найти причину аномалии, и если уж не себе помочь, то хотя бы Борьку предупредить, уберечь. Но как найти ее среди тысячи возможных причин? Как отыскать одну–единственную нить в тысячекратном переплетении причин и следствий?..
Борька за зиму вытянулся, вырос из всех одежек. Ходил без шарфа, без перчаток, пряча в карманы озябшие руки, уткнув в воротник вечно шмыгающий нос. Но этот лопоухий и тощий, жалкий в своей некрасивости подросток был ближе и роднее Вранцову, чем прежний упитанный, разодетый бабушкой мальчуган. В нем появилась какая–то сиротская забитость — взгляд исподлобья, несмелость жестов, готовность стушеваться, отойти в сторону. Среди Борькиных сверстников сирот не было, и помнил их Вранцов лишь по годам своего детства, когда много было во дворе и в классе ребят, чьи отцы не вернулись с войны. Да и сам он в шестнадцать лет остался без отца, умершего от сердечной болезни. И хотя тогда казался себе уже взрослым и сиротой себя не считал, теперь понимал, что тоже задет был сиротством.
Вглядываясь в сына, он все больше находил в нем своих черточек, тогда как раньше казалось, что Борька больше походит на мать. Иногда неудержимо хотелось окликнуть его, сказать какое–то ободряющее слово, но спохватившись, что и в самом деле может что–нибудь крикнуть, лишь покрепче сжимал клюв.
Только теперь ощутил он в душе настоящее отцовское чувство, почти неведомое дотоле ему. Прежде он не знал этой заботливой жалости к сыну, смешанной с тревогой за его судьбу, этого мучительного желания вмешаться, разгадать, что его ждет, уберечь от каких–то неведомых, стерегущих его напастей.
Нередко видел Вранцов, как Борьку обижали другие ребята. Конечно, у подростков это в порядке вещей — толкаться, щипаться, вечно друг на дружку кричать и замахиваться, но Борьке больше щипков и тычков доставалось при этом. Может, родительское сердце болело, но Вранцову казалось, что сына буквально заклевывают. Он так переживал, что раз не выдержал и вмешался. Трое подростков по дороге из школы все время задирали Борьку, а потом, зажав в уединенном ту пичке, начали бить ранцами по спине и по голове. Разъяренный Вранцов бросился с крыши на обидчиков и так долбанул клювом одного из них, что парень с перепугу упал и завопил благим матом. Хорошо еще, что в глаз не попал. Защищать своего птенца — тут у вороны и человека инстинкт одинаковый.
Но вскоре у Борьки появился новый дружок и защитник. Раза два или три Вранцов замечал его во дворе с высоким конопатым парнишкой по кличке Сухой. Парень этот уже учился в ПТУ, но вокруг него обычно табунились ребята помладше — похоже, он любил покровительствовать и командовать ими. Сперва казалось, что Борька случайно затесался к ним. Но нет, с Сухим у него явно наладились какие–то дружеские отношения. Стоило тому хлопнуть Борьку по плечу — сын расцветал, стоило послать куда–нибудь — мчался сломя голову.
Открытие это вызвало у Вранцова противоречивые чувства. С одной стороны, Борька явно уверенней и смелее вести себя стал, его уже не задирали, как раньше, побаиваясь кулаков Сухого. Но с другой стороны, чем это влияние могло обернуться, было неясно. Сухой отнюдь не был пай–мальчиком: он в открытую курил, лихо ругался матом, вызывающе вел себя со взрослыми. Свои лохматые волосы он обесцвечивал перекисью водорода, черную куртку уснастил доброй сотней кнопок и металлических блях и, по всем приметам, в свои пятнадцать лет уже кое–какие видывал виды. Куда такая дружба могла Борьку завести, был вопрос не пустой.
Как–то в марте, когда в последний день перед каникулами ребятишки разбегались из школы веселые, Вранцов встретил сына на улице по дороге домой. Борька плелся один, и почему–то грустный, подавленный. Может, троек за четверть нахватал, может, из–за него все еще переживает. Хотелось порадовать сына каким–нибудь подарком, но что он в нынешнем своем положении мог подарить? И тут его осенило. Быстренько он слетал к себе на чердак, когда–то найденный на улице трояк и незаметно подбросил ему на дороге — пусть купит себе конфет или какую–нибудь игрушку. Боялся, что Борька не заметит, пройдет мимо, но тот увидел на тротуаре деньги, поднял, удивленно повертел в руках и положил в карман.
