Вранцов точно так же, как и раньше, умел, а вот листать книжку было нечем. Осторожно оглядевшись по сторонам, он начал клювом переворачивать замусоленные страницы. Ветер мешал ему, отбрасывал странички обратно, но, придерживая их лапой, он с грехом пополам нашел, что искал.

«ВОРОН, ВРАН — (согvus согах) — размеры 60–65 см, окраска черная с металлическим отливом. Водится в полях и лесах, в стороне от населенных пунктов. Питается падалью…»

Нет, это не совсем то, на него не похоже. Он перевернул еще одну страницу и прочел:

«ВОРОНА — (согvus согоnе) — цвет черный или серый с черным

(согvus согоnе соrniх), размеры 45–50 см, всеядная птица. Водится в лесах и вблизи населенных пунктов… Кладка с конца марта по конец мая, 4–5 яиц…»

Дальше ему неприятно стало читать, он отпихнул книжку и улетел.

Да, это был удар! Сомнений не оставалось, Оказывается, он даже не ворон, мрачная загадочная птица, к которой люди относятся с какой–то опаской и почтением, а всего–навсего вульгарная серая ворона, пошлая ничтожная тварь, хоть и носящая столь звучное латинское наименование. Будучи далеким от биологии, он понятия не имел о различии видов и предполагал почему–то, что ворон — это просто самец, более крупный и с темной окраской, а ворона — самка. И вот оказалось, что все не так, что он сам «ворона», что в мужском роде для него и названья–то нет. Это был ужасный момент. «Корвус короне», — с горечью повторял он про себя гордое название свое, звучавшее для него как насмешка.

«Корвус короне корникс» — вот его визитная карточка на земле.

Он все–таки вернулся на следующий день и прочитал о воронах до конца, чтобы хоть что–нибудь узнать о повадках своих новых собратьев. Познать самого себя предстояло с иной стороны, и здесь не обойтись без орнитологии.

«Из всех птиц ближайшими родственниками райских птиц являются вороновые птицы (согvidае), — читал он. — Верхняя створка клюва у них чуть длиннее нижней, ноздри прикрыты волосовидными перьями.

Ноги большие и сильные. Хорошо ходят, летают довольно быстро.

Внешние чувства развиты у них равномерно, зрение и слух весьма хорошие. Обитают во всех частях света. В умеренных странах водятся в большом количестве, и только в холодном поясе их значительно меньше. В Европе черная ворона водится к западу от Эльбы, серая к востоку. Большинство этих птиц ведут оседлый образ жизни, живут в одной местности, по которой, однако, любят бродить. Некоторые особи странствуют. («Все как у людей», — подумалось ему.) Держатся в гнездовое время парами, а в остальное — стаями. Птенцов оба родителя воспитывают с величайшей любовью, кормят их и мужественно защищают. Вечером собираются на известных местах, словно с целью обменяться друг с другом событиями протекшего дня».

Оказалось, что вороны и в самом деле долго живут (значит, и ему долго жить, долго еще мучиться), что ворона очень умная птица (радуйся, что хоть не глупый индюк). Приводились выдержки в подтверждение этого из разных древних и новых авторов, от Плиния–старшего до Брема. Говорилось, что популяция ворон распространена по всему земному шару, кроме Арктики и Антарктиды, а на территории нашей страны они водятся повсеместно, что насчитывается 50 различных видов ворон, из которых у нас обитает свыше 20. («Я, надо полагать, московская ворона, — желчно думал он. — А есть и другие: подмосковные вороны, вороны из провинции, есть северные вороны и южные, уральские и сибирские»). Еще он вычитал, что вороны боятся темноты (это уж и сам заметил) и потому не летают ночью; что самый страшный их враг — сова, что молодые особи поддаются дрессировке и даже могут выучиться говорить. Чем питаются эти птицы, он читать не стал.

Неприятно было, да и не касалось его — для себя лично он уже эту проблему решил.

Обогатившись такими сведениями, он, по крайней мере, знал теперь, что в биологическом смысле собой представляет, но по–прежнему неясно было, отчего случилась с ним эта напасть, и неизвестно, как от нее избавиться. Случись какая–то иная беда, обыкновенная, человеческая, было бы понятно, как ее перемочь, как с ней бороться. Как бы ни горько пришлось, какая–то надежда оставалась все же. Но то, что стряслось с ним, было настолько чудовищно, абсурдно, настолько противоречило всем законам естества, что избавиться от своей беды у него не было никакой надежды, путей к этому не виделось никаких.

Скольких вещей он раньше боялся (болезней, неудач, неприятностей по службе), и только теперь осознал, какие же это были пустяки. Как бы плохо ни складывались прежде его дела, оставаясь человеком, он многое еще мог поправить, переделать, изменить. У него оставалось еще много шансов найти выход, исправить ошибку и начать новую жизнь. А что предпринять, что делать теперь, пребывая в положении вороны? И помощи просить неоткуда, и пожаловаться нельзя никому.

Да и на кого жаловаться? На судьбу, на людей, на себя?..

«Если бы такое случилось со мной в прежние века, в эпоху всяческих суеверий, — горько размышлял он, — я бы счел себя просто заколдованным. Насколько было бы проще и легче морально. А главное, оставалась бы надежда, реальным казалось избавление. Была бы цель — найти живую воду или волшебную мазь, способную разрушить это заклятье. Будь я верующим, увидел бы в этом козни дьявола. Молился бы тогда, искал защиту у Бога… А что сейчас? Абсурд и безнадежность. Я ведь материалист и знаю, что вороне никогда не стать человеком — так что и надеяться не на что…» Но тут ему пришло в голову, что и обратное превращение с естественно–научной точки зрения немыслимо — однако же случилось вот с ним. Так что же выходит: если с тобой случилось нечто абсурдное, то и надеяться можно лишь на такой же абсурд? «Абсурд абсурдом вышибай», — желчно иронизировал он, но и какое–то слабое облегчение ощутил от этой усмешки.

Временами он сильно обнадеживался: раз в облике вороны ему еще оставлено человеческое сознание, это неспроста — значит, и человеческий облик со временем могут вернуть. Но кто вернет? Тот, кто отнял?

Но кто же он, этот таинственный и всемогущий, о ком он понятия не имел, в чье существование не верил? Как библейский Иов вскричал на гноище своем, так и ему впору воззвать было теперь: «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу его! Я изложил бы перед Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями. Узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Но вот я иду, вперед, и нет Его; назад, и не нахожу Его».

Если даже праведный Иов не знал, где найти Его, то что же мог знать он, Вранцов, который всерьез даже и не задумывался о Нем никогда. Воспитанный в атеизме, идею Бога он представлял себе лишь абстрактно — идея эта была чужда ему. Ну, а если не Бог, то кто же еще?.. Волшебник? Еще того хуже — какие–то детские сказки, язычество какое–то, дичь. Да и как представить себе подобные вещи, если даже в детстве он сказок не любил, предпочитая детективы и научную фантастику. А здесь какая–то ненаучная фантастика, какой–то немыслимый Абсурд — именно с большой буквы. Он так часто употреблял в мыслях это слово, что научился его выговаривать, вернее, выкаркивать: «Абсур–рр–р-д!..» Как человек, умевший логически мыслить, он понимал, что если Бога нет, то и какой–то провиденциальной причины его превращения быть не может, причиной мог быть действительно только Абсурд.

И все–таки он не мог полагаться на Абсурд, а продолжал невольно искать пути к спасению, хотя неизвестно было даже, в каком направлении искать. Где этот путь? Что же он должен сделать? Какое заклятье произнести, какой ритуальный жест совершить? Какой заплатить выкуп?.. Много раз вопрошал он об этом в отчаянии и не находил ответа.

Ничего в ответ. Не знал даже, кого вопрошать. Никто не предъявлял к нему никаких требований, никто не торговался с ним. «Но за что?

Почему? За какие грехи?..» — горько восклицал он в мыслях не раз.

Чем провинился, какой запрет преступил, какое нарушил табу?.. Каких только преступников на свете нет, какие только мерзавцы вокруг не ходят! А он что? Что он такое совершил?.. Не убивал, не воровал, не грабил. Жил, как все, был не лучше и не хуже других. Он же не девиант какой–нибудь. За что же такое наказанье ему?..