Мы, т. е. те, кто помоложе был и не подвергался репрессиям, работали более смело, меньше обращали внимания на эти органы. И надо сказать, они, зная наши отношения с Берией, даже пытались нам в чем–то и больше помогать. Может быть, побаивались, как бы мы не нажаловались на них Берии, что плохо нам помогают.

Поэтому у нас установились с работниками «спецслужб» в целом нормальные, деловые контакты.

Необходимо отметить, что в целом мобилизационная готовность нашей промышленности вооружения перед фашистской агрессией была очень хорошей. А вот сейчас, мне представляется, вопрос о мобилизационной готовности военной промышленности как–то рассыпается. Потому что раньше военпреды следили: вот допустим, я технологию на винтовки поменял, они следили, чтобы я обновил боезапасы, заменил соответствующие сорта металла в запасе, заменил заготовку в запасе, заменил станки в запасе. За всем этим следило и Главное артиллерийское управление. Жестко следили, чтобы была хорошая мобилизационная подготовка. И что она была неплохая, подтверждает тот факт, что в первые месяцы войны (особенно в июле, августе, сентябре 1941 г.) у нас рост военного производства шел необычно высокими темпами. Он увеличивался за названные 3 месяца от полутора раз (например, производство пушек) до 9 раз — выпуск автоматов. Поэтому, повторяю, мобилизационная подготовка была вполне хорошей.

А потом все это полетело из–за вынужденной эвакуации. Поскольку в октябре–ноябре полным ходом шла эвакуация, почти все эти первые результаты мобилизационной подготовки в большой степени рухнули, кроме уральских заводов и других предприятий, которые находились в глубоком тылу.

Нажим на нас в это время со стороны ГКО, правительства, лично Сталина, да и Берия был колоссальный, чтобы мы быстро развивали производство на Урале.

Приведу такой пример. У нас обычно производство винтовок колебалось от тысячи до 1,5 тыс. в сутки. Тула столько же давала. Но тульские заводы осенью 1941 г. оказались на колесах. В Ижевск еще накануне войны мы дотянули их выпуск до 2 тыс. в сутки, а теперь в тяжелые осенние месяцы перед нами поставили задачу достигнуть выпуска до 12 тыс. винтовок в сутки. Между тем согласно мобилизационного плана оба завода должны были производить ежесуточно 5 тыс. винтовок.

Теперь же боевое задание только по одному заводу — выйти на 12 тыс. в сутки, поскольку все запасы винтовок фактически потеряли.

Нагрузка поэтому была, конечно, невероятная, колоссальная. Но что выручало нас? В самом худшем положении, по моему мнению, оказалось производство боеприпасов, потому что и заводов было мало, а пороховые заводы были вообще слабо развиты. Промышленность боеприпасов у нас занималась большей частью мелкими боеприпасами: патроны винтовочные, пистолетные, для противотанковых ружей. Но в целом боеприпасы, особенно для пушек были поставлены на производство до войны, конечно, наша армия в отношении боеприпасов испытывала громадные трудности. Это первое.

Второе. Конечно, в начале фашистской агрессии не было запрета брать кадры с заводов на военную службу. Там был определенный контингент забронированных, но это были люди очень высокого разряда, высококвалифицированные: 8‑го, 7‑го разряда. А вот 9‑й, 4‑й и 5‑й разряды — сильные массовые профессии — не были забронированы и их стали во всю забирать в армию. Ну, мы потом, конечно, опротестовали это дело.

Часть нам вернули, часть даже задержали. Но все–таки много людей с заводов мобилизовали. А производство оружия надо увеличивать. Кем же заполнялось производство? Прежде всего женщинами и подростками (начиная с 14–15 лет). Возвращались на производство и старики.

Г. А. Куманев: И все они или по крайней мере в своем абсолютном большинстве достойно трудились. В. Н. Новиков: Да, это так. Обстановка тогда помогала тому, что нам не надо было пропагандировать разные там арендные подряды, особые сдельные работы, разные привлекательные меры, чтобы поднять эффективность производственного процесса, хотя социальным вопросам уделялось большое внимание и социальная политика была очень продуманной. Дело в том, что во время войны (да и в довоенный период) советский народ был настроен чрезвычайно патриотично. С чем это было во многом связано? Прежде всего с тем, что мы были единственной социалистической страной, находившейся в полном капиталистическом окружении и не имевшей никакой помощи извне. Просить у какого–либо государства помощи было совершенно бесполезно. Весь капиталистический мир смотрел на нас как на заразу, которую надо уничтожить. И в этих условиях партия сумела сплотить вокруг себя весь народ, сплотила в духе готовности встать на защиту социалистического Отечества и отстоять его. Народ, еще раз повторяю, был настроен очень патриотично.

Б. И. Зверев: Но ведь были и негативные проявления и ответные репрессивные меры?

В. Н. Новиков: Конечно, имелись и некоторые отклонения, особенно в деревне. Известно, что душу сельского труженика, деревню Сталин плохо знал и понимал. Наше земледелие оказалось в тяжелых условиях. Поэтому там встречались всякие эксцессы, были и отдельные попытки со стороны жителей села в 1936–1938 гг. попридержать продукты и не поставлять их в государственные фонды. Это вызвало со стороны властей известные репрессивные меры, в больших размерах, чем в городе. На заводах было все же не так много репрессий. Правда, обстановка, общая атмосфера на заводах не везде была одинаковая. Например, в Туле было порядочно арестов, а в Ижевске

— сравнительно мало. Вот, скажем, в тот период, когда я был в Ижевске директором завода, могу засвидетельствовать, что на оружейных предприятиях этих вещей было мало.

До более массовых репрессий, т. е. еще в 1932–1936 гг., проходила везде чистка партии. И в этот период под соусом чистки много все же людей невиновных пострадало. Например, в Ижевске два раза был Колчак. Часть населения, молодежь забрали в колчаковскую армию по мобилизации насильно. Часть народа переметнулась на сторону Колчака и в добровольном плане.

Многие коммунисты, честные рабочие старались спасти от белогвардейцев заводское оборудование, спрятать ценные материалы и т. д. На них колчаковцам доносили, и немало этих рабочих пострадало. А когда Колчака изгнали, начали выявлять, кто ему помогал. И снова «рубили дрова», только с другой стороны. И честным людям от клеветников снова доставалось.

Лично я стал работать на заводе уже в послеколчаковский период. Были аресты. Допустим, кто–то сказал: в каком–то цехе плохо, с продуктами плохо обращаются, с дисциплиной плохо, не экономят продукцию и т. д. На другой день узнаем: начальник этого цеха сидит в тюрьме. Спрашиваешь: «А за что арестовали?»

— «Хотим, мол, в нем разобраться». Но как там «разбирались», можно догадаться…

Вот этот период чистки партии был для Ижевска похуже, чем даже годы пика репрессий, которые сейчас особенно предаются проклятию, т. е. 1937–1938 гг.

В 1939 г., когда в партию был восстановлен прием, безобразий с репрессиями в Ижевске было не так уж много. Например, в 1937 г. остановили производство винтовок. Почему остановили? Перестраховка. Где–то идут аресты в других городах, а потом кое–где у нас, тогда начали браковать стволы. Под видом «повышения бдительности». Ведь качество ствола, канала ствола определялось не измерительным инструментом, а опытный рабочий на глаз смотрел, есть там дефект или нет. Чтобы его определить на такой длине в 7‑мм дырочке, надо быть большим специалистом. Вот и браковали. Делали такой эксперимент. Браковщик из 100 стволов забраковал половину. Военпред прекращает прием винтовок, поскольку большой процент брака и нет гарантии, что бракованные винтовки не попадут в армию. Передаем эту тележку другому контролеру. Тот бракует совершенно другие винтовки.

Словом, создалась такая тенденция перестраховки: как бы чего не вышло. Я в это время работал начальником лаборатории по обработке металла.

Когда остановили производство винтовки, неделю нет выпуска, две недели нет выпуска, как следствие — 17 работников завода посадили: начальников цехов, начальников производства. Производство начало лихорадить. А дальше стало еще хуже, еще браковать стали. В общем в течение двух месяцев выпуска винтовок не было: сплошная браковка стволов.