Н. А. Булганин.

Николая Александровича Булганина я впервые встретил в августе 1937 г. в кабинете Г. М. Маленкова. Булганин работал тогда председателем Совнаркома РСФСР и сразу произвел на меня весьма приятное впечатление. В июле 1938 г. в результате состоявшихся выборов в Верховный Совет РСФСР я стал его депутатом. Мне шел тогда тридцать четвертый год. На первой сессии Верховного Совета РСФСР я вошел в состав правительства Российской Федерации в качестве председателя Госплана РСФСР. Главой же правительства республики был утвержден Н. А. Булганин.

С этого времени и развернулась наша совместная работа. После каждого выходного дня она начиналась с вызова к председателю СНК РСФСР. Булганин по натуре интеллигентный человек, довольно строго спрашивал о состоянии дел и без каких–либо упреков указывал на ошибки, давал нужные советы. В простой и достаточной пониманию форме он говорил о необходимости проявления чуткости к новым явлениям жизни, чтобы лучше решатись первоочередные задачи, стоявшие перед наркоматами и ведомствами.

В последующем, когда я стал заместителем председателя Комиссии Советского Контроля (КСК), а затем и управделами СНК СССР, Николай Александрович уже как один из заместителей Председателя Совнаркома СССР нередко привлекал меня к выполнению важных поручений правительства. В частности, по его заданию мне пришлось на месяц отключиться от дел в КСК и заняться вопросами сокращения штатов снабженческо–сбытового аппарата наркоматов и ведомств.

С начала Великой Отечественной войны был направлен в действующую армию в качестве члена Военного совета Западного фронта, Западного направления и позднее — ряда других фронтов. Кабинет Н. А. Булганина в его отсутствие никем не занимался, и когда Николай Александрович изредка приезжал в Москву, то заходил в кабинет и занимался своими делами.

Вечером 18 июня 1942 г., когда я находился у Н. А. Вознесенского в связи с подведением экономических итогов первого года войны, позвонил кремлевский телефон. Вознесенский взял трубку и, обратившись ко мне, сказал, что меня просит зайти Булганин, который через час уезжает на фронт.

Полагаю, что моя запись этой встречи с Булганиным будет небезынтересной для полноты его характеристики. Тем более что речь в ней пойдет и о Н. С. Хрущеве.

Булганин, как и прежде, встретил меня тепло и приветливо. Только, видимо, забыл мое отчество и называт меня Яковом Еремеевичем. Он попросил меня помочь его помощнику В. И. Савкину решить ряд вопросов. Сам же Булганин вновь отбывает на фронт. Николай Александрович добавил:

— Был у товарища Сталина. Он чуть было не поручил мне одно деликатное дело.

Я тут же поинтересовался, что это за дело?

— По расследованию причин провала Харьковской операции. Поскольку тут дело касается Н. С. Хрущева, а мы с ним в какой–то мере приятели, я еле упросил товарища Сталина не давать мне этого поручения. Он долго не соглашался, а потом все–таки уважил мою просьбу. При разговоре со мной уж очень неодобрительно отзывался Верховный об этой операции, которая закончилась трагически с огромными для нас потерями. Неудача под Харьковом нанесла и большой моральный удар советским людям.

После некоторой паузы Булганин заговорил еще более откровенно:

— Тяжелый человек этот Никита Сергеевич. Все в его представлении всегда предельно просто — из невозможного сделать возможное. Худо ли, плохо ли, но эта операция была проведена по настоянию Военного совета Юго — Западного направления и фронта. Оказалось, что подготовляемое наступление наших войск не явилось неожиданным, внезапным для противника. Уже только это не могло гарантировать ее успешный исход. Одной из главных причин данной катастрофы, по мнению товарища Сталина, явилась явная недооценка Военным советом Юго — Западного направления сил врага. Эта ошибка усугублялась тем, что Военный совет направления проявил большое упорство, настаивая на своей правоте, хотя на заседании Ставки Верховного Главнокомандования, на котором присутствовали маршал С. К. Тимошенко и генерал И. X. Баграмян и раздавались голоса, трезво оценивавшие реальную обстановку на харьковском направлении. И Ставка, видя настойчивость и решимость командования Юго — Западного направления, согласилась с его предложением разгромить имевшимися в его распоряжении силами и средствами харьковскую группировку противника и освободить весь промышленный район. Она доверилась докладу командования, опыту и авторитету маршала Тимошенко и многократным заверениям члена Военного совета Хрущева, считая, что «на месте виднее». Если бы оценка была правильной и отражала действительное соотношение сил под Харьковом, Ставка ВГК приняла бы энергичные меры, чтобы усилить группировку наших войск и упредить удар врага. Все здесь обстояло бы по–иному.

— А кому же товарищ Сталин поручил миссию относительно Хрущева?

— Думаю, что он, наверное, никому не поручит. Дело в том, что товарищ Сталин всегда поддерживал Никиту Сергеевича. Некоторые соратники высказывали недовольство Хрущевым. Хотя товарищ Сталин соглашался с ними и, в частности, даже говорил о том, что Хрущев не может разбираться в статистических данных, не может анализировать их и оперировать ими, но, подчеркивал товарищ Сталин, нам приходится мириться с ним. Дело в том, что у нас в составе Политбюро ЦК только двое собственно из среды рабочих — это Хрущев и Андреев, ну, может, еще и Калинин.

Подумав немного, Булганин добавил:

— Мне кажется, именно эти соображения удержат товарища Сталина от принятия и на этот раз каких–либо крутых мер в отношении Хрущева. Ведь товарищ Сталин способен беспощадно критиковать любого руководителя, но в то же время ему хочется, чтобы человек понял свою ошибку, исправил ее… Для меня, как, видимо, и для товарища Сталина ясно, что Хрущев хотел сделать как лучше. Было бы уместно и, пожалуй, справедливо отдать ему должное в этом. Он самоучка, видимо, мало читает, но несомненно одно — он хороший организатор. Смел, не боится новых начинаний. Однако не всегда его начинания оказывались обоснованными. Так получилось и в Харьковской операции: далеко не все оказалось тщательно продуманным, слабо был прощупан противник. Конечно, если бы наступательная операция удалась, она сразу же во многом изменила бы ход Великой Отечественной войны.

Булганин тяжело вздохнул и глубоко задумался. Потом посмотрел на часы и сказал:

— Ну, мне скоро уже пора. Так я Вас очень прошу помочь товарищу Савкину.

Я еще раз заверил Николая Александровича, что сделаю максимально возможное, и мы тепло попрощались.

Конец 80‑х — начало 90‑х гг. XX века было в нашей стране бурным, во многом непредсказуемым временем, когда горбачевская «катастройка» все более обнажала свою сущность, продолжался процесс подтачивания и разрушения СССР, организовывались «пустые полки» в магазинах, падала дисциплина на предприятиях и в учреждениях, снижался жизненный уровень населения, вспыхивали «стихийно организованные» митинги и шествия…

Характерным явлением этих лет в общественной жизни, в том числе научном мире было проведение так называемых «круглых столов», на которых их участники сообщали жадной до сенсаций аудитории немало доселе неизвестных и интересных фактов и документов, многие из которых еще до недавнего времени находились в закрытых архивных фондах, были под строгим запретом. Но на подобных заседаниях некоторые ораторы рассказывали и истории из разряда «жаренных домашних заготовок», не подкрепленных серьезными свидетельствами, документальными источниками.

Вот на один такой «круглый стол», проводившийся в марте 1989 г. в Институте военной истории Министерства обороны СССР, был приглашен и я как член его Ученого совета. На этом мероприятии присутствовал заместитель наркома вооружения СССР военных лет, Герой Социалистического Труда, генерал–майор инженерноартиллерийской службы Владимир Николаевич Новиков.