Поездка наша была, как всегда строго секретной. Знали о ней только представитель Ставки маршал С. К. Тимошенко, командующий фронтом Ф. И. Толбухин, начальник штаба С. С. Бирюзов и начальник военных сообщений фронта П. А. Квашнин — он ехал с нами.

Ранним утром автомотрисса въехала на паром, и он повез нас через Дунай с румынского берега на болгарский. Я приказал закрыть окна занавесками, и никому не выходить из автомотриссы. Подоплека этих таинств все та же: если немецкая агентура отметит меня, профессора Земблинова или других известных ей железнодорожников, то в Берлине могут быстро определить цель, к которой устремилась автомотрисса, а следовательно угадают и направление переброски войск.

На железнодорожной станции Рущук, уже в Болгарии, автомотрисса наша встала. Коля Туровников выглянул, доложил, что болгары толпой стоят на пути, в руках цветы и красные флаги. Пошел к ним Квашнин, вернулся с болгарином громадного роста. Он сказал, что он коммунист, что болгары рады приветствовать в Рущуке первого советского генерала. Я пытался втолковать ему, что нас нельзя обнародовать. Он отвечал:

— Понимаю! Но они не поймут и с дороги не уйдут, пока не увидят и не услышат русского генерала. Откройте шторку!

Я отодвинул шторку. Толпа уже плотно придвинулась к автомот- риссе, и переносную фанерную трибунку принесли. «Пойдем!» — сказал я, плюнув на все секретности. Ну, в самом деле: их деды также встречали наших дедов на этих же дунайских берегах; были цветы, флаги, крики «ура», слезы, был великий час освобождения Болгарии от турецкого ига. Сегодня подобный же час освобождения Болгарии от фашистского ига. Так что же нам — отсидеться за шторками? Что подумают о нас эти славные люди? Мы вышли из автомотриссы и вошли в круг, и начался митинг, который никогда не позабуду. Пока приветствовал нас этот гигант–болгарин (он оказался секретарем подпольного окружного комитета компартии), потом другие товарищи, пока я отвечал им приветствием, люди несли и несли цветы, и скоро наша мотрисса выглядела, как фирменный цветочный магазин. Принесли болгарские сладости, фрукты, вино. Наши товарищи пробовали как–то удержать — куда там!

Уезжая, я просил секретаря окружкома не информировать о нас следующую станцию. Он обещал и, полагаю, выполнил обещанное. Однако слух обогнал нас, и народу собралось еще больше, чем в Рущуке. Даже окрестные крестьяне семьями приехали. Опять митинг, слезы радости, цветы. Когда отъехали, я соратникам сказал:

— До Софии днем не доедем. Решаем так: на первом же полустанке отсидимся до темноты, ночью поедем в Софию.

Так и сделали. Однако на софийском перроне увидели военного. Это был полковник болгарского генерального штаба. Сказал, что нас ждали тысячи людей, но прошел слух, что мы не приедем, что–то задержало, и они разошлись. Извинился, что один нас встретил. Говорю: вот и славно! Мы не официальные лица — просто любознательные русские, обогнали войска, решили глянуть на Софию. Давайте–ка где–нибудь поужинаем вместе?

— Зачем же где–нибудь? — спросил он. — Ужин вам приготовлен в русском ресторане.

— Надеюсь, мы будем одни?

— Да, будем, — сказал он и повез в своей машине ночным городом.

Близ городского собора он указал дом, сквозь шторы пробивался свет. Вошли и попали в ресторанные огни. Зал полон, офицерские мундиры, дамские наряды. «Все свои, никого лишнего, — объяснил наш попутчик и вдруг скомандовал. — Встать! Смирно!» Все встали со своих мест, смотрят на нас. Пришлось сказать импровизированную речь. Полковник переводил, но, думаю, нужды в том не было. Понимали с полуслова. Да и сами слова не столь уж значимы стали. Значимым был сам факт: русские братушки пришли к ним, как и шестьдесят с лишним лет назад!

Нас провели на эстраду, где был сервирован ужин. Действительно, русский ресторан. Оформление эстрады, столики, стулья, весь интерьер в старинном русском стиле. Начался праздник русско- болгарской дружбы. Они говорили тосты, мы отвечали. Настроение было чудесное. Потом пели песни и откровенно разговаривали. Болгары говорили, что среди них были и есть люди, верно служившие не только своему царю, но и Гитлеру. Но подавляющее большинство болгарских офицеров помнит, чем всегда была Россия для Болгарии; понимает, что ныне Советская Россия освободит Болгарию от фашистских пут. А потому, — сказал один офицер при дружном одобрении зала, — мы готовы немедленно и рядом с вами идти на фронт, и коли придет наш час, честно сложим голову за Болгарию и за сердце наше, за Россию!..

Праздник кончился на рассвете, и чуть поспав, наша группа принялась за дело. Болгарские товарищи ознакомили нас с документацией, мы изучили железнодорожные направления, их возможности, и вместе с полковником–болгарином выехали на автомотриссе к югославской границе. Вскоре же получили первый привет от гитлеровцев. Из–за гор вынырнул немецкий бомбардировщик, сбросил бомбы на железную дорогу. Значит, агентура уже доложила. Да не в нашей группе дело! Ночью через Софию к югославской границе прошел первый советский войсковой эшелон…

Доехали мы благополучно. Встретили соотечественника. Наш попутчик так и сказал:

— Хотите по–русски пообедать? Зайдем в тот домик.

Зашли, нас уже ждет накрытый стол, я сидел спиной к двери, слышу русский интеллигентный, несколько старинный разговор. Оборачиваюсь. Высокий, сухой, подтянутый мужчина стоял в дверях. Представился подполковником гвардейского полка (запамятовал название полка). Держит на тарелочке две рюмки. Предлагает выпить русской «смирновки».

Так нас встречали в Болгарии повсюду.

Стремительное продвижение советских войск позволило сохранить в целости болгарские железные дороги. Трудность их использования была в общем та же, что и на румынских дорогах. Сплошные горы, крутые подъемы, узкие туннели. Вот, к примеру, на 70-километровом участке от Софии до Мездры мы насчитали 22 тоннеля. Причем размеры таковы, что вряд ли пройдут через них поезда, груженные тяжелой артиллерией и тяжелыми танками. Паровозы, по сравнению с нашими, маломощные. Придется делить наши состав на три–четыре части. Подсчитали, что для пропуска через Болгарию войск 57‑й армии нам понадобится не 155–160 поездов, как обычно, а 500–600 поездов.

Попытка генерала Квашнина провести отечественный тяжеловесный состав через эти горы дорого обошлась. Хотя и тянули его два паровоза, но на крутом подъеме последняя платформа с танком оторвалась и, разогнавшись под уклон свалилась в пропасть.

Пришлось строго указать моему старому товарищу, а потом и отчитать его с глазу на глаз. Ввели строгие нормы веса, обеспечивающие безопасность поездов, и эшелоны 57‑й армии один за другим проследовали к югославской границе.

Вернувшись в Москву, я, как обычно, доложил о нашей поездке Сталину; о том, что фронт Толбухина без осложнений был переброшен по румынским и болгарским дорогам в Югославию. Не часто я видел Сталина смеющимся. Но когда рассказал, как болгарские железнодорожники «раскусили» нашу секретную миссию, как встретили в Рущуке и в других местах, он искренне смеялся. Потом расспрашивал о румынских и болгарских коммунистах, с которыми мне довелось общаться. Особо заинтересовал его рабочий–путеец Георгиу — Деж. Сталин никогда ничего не записывал, но вскоре же я еще раз убедился в его феноменальной памяти.

В Москву из Румынии прибыла первая делегация. В ее составе были министры ново–демократического правительства и другие руководящие деятели Румынии. Возглавлял делегацию новый президент Петру Грозу. Сталин принимал их в Кремле, я был в числе приглашенных. Беседа за круглым столом прошла живо и просто. Много шутили. Отвечая на приветствие Сталина, Петру Грозу сказал, что Россия в промышленном отношении вышла на первое место в Европе еще и потому, что она вышла на первое в Европе место по грамотности населения. А Румыния пока малограмотная страна и отсталая в промышленном отношении.

— Вы напрасно уничижаетесь! — бросил реплику Сталин. — У вас хорошие заводы, мы хотели бы иметь такие заводы. У вас квалифицированный рабочий класс, хорошо работают, железные дороги.