Поехал дальше, в Вологду. Начальника дороги Н. А. Груничева, всегда подвижного и деятельного, нашел подавленным. Дорога встала. Пути завалены снегом, поезда застряли, расчищать пути некому. Пошли в ближнее паровозное депо. Даже войти внутрь нельзя — такой снежный завал. И повсюду вокруг, на всех путях сотни неразгруженных вагонов с имуществом эвакуированных фабрик и заводов. А ведь в глубоком тылу их ждут не дождутся, чтобы смонтировать и пустить в ход, и точить–сверлить орудийные и минометные стволы, снаряды, мины и прочее вооружение и снаряжение, в котором острая нужда на фронте.
Звоню в Москву, в НКПС. Там сейчас сидит Берия. Говорю:
— Здесь тысячи вагонов с грузами. Надо растащить и вытащить на восток, а НКПС до сих пор не прислал обещанные сто паровозов.
— Слушай! — сказал он. — Ты туда поехал, ты и делай дело. Нам здесь не хватает локомотивов.
Звоню опять в Ярославль, в обком Патоличеву. Он обрадовал энергичными мерами и, в частности, сообщением, что Кондратьев выслал к нам два десятка локомотивов.
Едем с Груничевым в Вологодский обком партии, к первому секретарю П. Т. Комарову. У него тоже встретили полную поддержку. Так, общими усилиями мы вывели дорогу из кризиса. Расчистили пути на север вплоть до тылов Волховского фронта, растащили вагонную пробку. Дорога задышала и ожила.
На девятый день командировки я смог доложить по телефону в Москву, Сталину, что вся дорога на север от Москвы через Ярославль и Вологду до выгрузочного района на берегу Ладожского озера расчищена и способна обеспечить перевозками войска Ленинградского и вновь образованного Волховского фронтов.
Вернулся в Москву, здесь, в ЦК партии, доложил Сталину более подробно. Сказали и про помощь, которую нам оказали секретари обкомов. Присутствовавший в кабинете вождя заместитель председателя Транспортного комитета А. А. Андреев заметил:
— Это тот Патоличев, товарищ Сталин, которого я Вам рекомендовал.
— Мы Патоличева знаем, — ответил Сталин. — Найдем для него более подходящее место. Пошлем в Челябинск секретарем обкома, поручим развернуть серийное производство танков Т-34, ведь туда был вывезен из Ленинграда танковый завод.
Мне он сказал:
— Вам надо идти в НКПС.
— С какой миссией, товарищ Сталин?
— Возглавить наркомат и навести порядок.
Я не чувствовал уверенности, что смогу в кратчайший срок привести в порядок это обширнейшее и сложнейшее хозяйство, к тому же сильно подорванное войной. А не уверен — не берись. Я сказал:
— Товарищ Сталин, не стоит этого делать.
— Боитесь ответственности? — спросил он, как и много лет назад, когда назначал меня начальником Западной дороги. — Испугались?
— Нет! Но Вы, как я понимаю, готовили меня к службе в военных сообщениях. На мне обеспечение военных перевозок, а также промышленных оборонного значения. И восстановление дорог. Сейчас я тут на месте. А если пойду в НКПС, меня отвлекут накопившиеся там дела — и хозяйственные, и кадровые, и прочие. Могу, как и другие, утонуть, упущу главную задачу — воинские перевозки. Мне кажется, я полезней здесь.
Сталин выслушал, сделал долгую паузу и, походив по кабинету, сказал:
— Согласен. Уходить от военных перевозок Вам нельзя. Подумаем вместе. Кто может справиться с НКПС?
Не первый раз и я думал об этом. Да не я один. Снизу–то нам, практикам, было видно отчетливо, что Каганович с делом не справлялся. Его громовые внушения, выговоры, поручения, грозные разборы практической пользы почти не приносили, так как отталкивались от хотений и пожеланий, а не от реальной действительности. Встряхнуть железнодорожное хозяйство страны и заставить его работать четко и вопреки потерям, причиненным войной, мог руководитель, который располагал бы правами, выходящими за рамки наркомовских. Такие права имел Лаврентий Берия, член Политбюро и нарком внутренних дел, близкий к Сталину человек. Пожалуй, тогда самый близкий. Его подчиненные сидели на каждом железнодорожном узле, в каждом городе и поселке, хорошо знали местную обстановку. Через них он мог бы держать под непрестанным влиянием и жестким контролем абсолютно все железные дороги. Берии я не симпатизировал. Да и кто способен симпатизировать человеку с интеллектом и повадками удава? Но быстро и повсеместно овладеть железнодорожной ситуацией в масштабе всей страны мог только он с его обширным аппаратом. Я назвал Сталину его имя. Прибавил, что в 20‑х годах, когда железные дороги были на грани развала, чекист Дзержинский стал наркомом путей сообщения и выправил дело.
Сталин сказал:
— Да, Феликс выправил.
Я еще сказал, что Берии нужно иметь круг консультантов из специалистов–железнодорожников, назвал семь фамилий людей, которые помогут ему управлять транспортом.
В это время в кремлевский кабинет Сталина стали входить другие уполномоченные Государственного Комитета Обороны на железных дорогах — Маленков, Микоян, Каганович, Берия. Сели за стол. Сталин кратко суммировал деятельность каждого по выполнению его заданий в НКПС. Резко упрекнул Кагановича. Оказывается, Сталину по каким–то его каналам уже доложили, что Каганович и на Куйбышевской дороге устроил всенощные заседания; и что Сталина особенно рассердило, — что Каганович, приехав в Куйбышев, первым делом приказал пробить в своем кабинете новую дверь — старая чем–то не устроила.
Сталин обернулся к Берии и сказал:
— Возникла необходимость назначить нового наркома путей сообщения. Товарищ Берия, придется Вам возглавить наркомат.
И тут же прибавил:
— Ковалев прав: Вам нужны консультанты–железнодорожники. Вы согласны возглавить наркомат?
Немая сцена последовала. Берия глянул в мою сторону, как удав на кролика. Потом напряженно уставился на Сталина, рот был полуоткрыт. И ни звука. И все тоже молчат.
Сталин сказал:
— Не будем сегодня решать этот вопрос. Можете идти!..
В конце марта 1942 г., будучи в командировке на фронте, я узнал, что Л. М. Каганович снят с поста наркома путей сообщения СССР и на эту должность назначен генерал–лейтенант Андрей Васильевич Хрулев, заместитель наркома обороны, начальник Тыла Красной Армии.
Мало сказать, что такое назначение меня удивило. Я даже посчитал это ложным слухом. В Гражданскую войну я видел Хрулева на Южном фронте, он был бравый комиссар. Потом при ликвидации кулацкого мятежа на Тамбовщине. Мой отряд взаимодействовал тогда с его частью, и я узнал Андрея Васильевича близко. Перед Великой Отечественной войной и в ходе ее мне часто приходилось встречаться с Хрулевым уже как главным интендантом, с ведомством которого органы военных сообщений была напрямую связаны. Он был хороший специалист своего дела, но не нашего. Как он, не будучи оставлен от командования всем тылом Красной Армии, управится еще с Наркоматом путей сообщения?
Вернувшись из командировки, я доложил ее итоги Сталину, и он спросил:
— Слышали о назначении Хрулева?
— Слышал, но не поверил.
— Почему?
— Он не знает железной дороги. Даже пассажир плохой, только самолетом летал.
— Это решение Политбюро! — строго сказал Сталин. — Идите и помогите ему.
«Как помочь? — подумал я. — Людей он не знает, порекомендую ему крупных специалистов–железнодорожников». Составил список консультантов — академиков, профессоров, инженеров, сильный состав теоретиков и практиков.
Андрей Васильевич встретил приветливо. Я слово в слово повторил разговор со Сталиным. Хрулев заметно обиделся. Я спросил, какие у него затруднения и чем помочь. Он ответил, что пока ему все ясно. Кладу перед ним список консультантов и советую не принимать важных решений, не обговорив дело с ними. Он прочитал список, приговаривая: «Тать! тать!» (такая у него была привычка).
Пригласил меня к завтраку. Однако холодок, между нами пробежавший, оставался, и я, сославшись на занятость, уехал.
Да, я обидел Хрулева своим откровением. А кто способен возрадоваться упреку в некомпетентности? Человек–уникум. Так что же: выходит, я намеренно хотел с ним поссориться? Никоим образом.