Литмир - Электронная Библиотека

— Ах, так, — поняла я, — тетя Алис тоже была у окна.

— Какая тетя Алис? Ты что, с ума сошла? Что ей там делать?

— Так ведь про это «положение» она с утра до вечера твердит.

— Бред какой–то, ну и что ж, что твердит? Какое это имеет значение?

— Так ведь ты говоришь, что сказала это?

— Что сказала?

— У окна, про положение, и что может предложить?

— Не понимаю, — произнесла К. М. Д.

Я хотела посмотреть, что она еще придумает, а потому вывела ее из тупика.

— А он что ответил? — поинтересовалась я.

— Он? — спросила она. — Он, конечно, ответил: «Я буду ждать тебя до конца жизни».

— Ей–богу? Знаешь, это неслыханно. Прямо так и сказал?

— Да, и что он меня хочет.

— То есть как? — удивилась я. — То есть как хочет?

— Ну, вот так, как я говорила.

— Как? Пожалуйста, скажи мне, — попросила я, — что это такое значит.

— Что, что, — проворчала она, — очень просто, не притворяйся дурой, все это знают.

— Даю тебе честное слово — я понятия не имею. Прошу тебя, скажи, прошу тебя.

Она приблизила ко мне голову, и, думаю, от натуги у нее сморщился нос. Я была много выше, пришлось съежиться, пригнуться книзу, чтобы она могла достать ртом до моего уха.

— Шухер, — выпалила я, — у тебя нос как сосулька. Что с тобой?

— Слушай внимательно, — произнесла она и зашептала что–то быстро–быстро и засмеялась с какой–то поразительной жадностью.

— Перестань лезть мне в душу, — сказала я, — я ничего не понимаю. Почему ты обязательно должна говорить мне на ухо? Ты вслух, тебя никто не видит, ведь темно.

— Я уже сказала.

— Что сказала? Я ничего не поняла.

— Я уже сказала. Вот это что. Ты ни с кем до сих пор не целовалась?

— Какое это имеет значение, может — да, а может — нет. А ты целовалась?

— Я? Ого! — заявила она.

— С Якобом — Эниусом-Диоклецианом?

— Тебя не касается, с кем, но целовалась.

— Я не знала, что у тебя есть и другие.

— Весь век с одним не живут, — заявила она.

— Почему это не живут? Я думаю, прекрасно живут.

— Нет, не живут. Радуйся жизни, пока еще можно. Вот в чем дело.

— А–а–а, — удивилась я, — подумай, а мне и невдомек. А кто же другие?

— Есть там разные типы, — произнесла она, — ты их не знаешь.

— Жаль. Очень бы хотелось хоть раз увидеть тебя с кем–нибудь из них. Я никому не скажу, честное слово. Жутко хочется увидеть тебя с каким–нибудь типом. О чем вы с ним говорите?

— А разве обязательно говорить? Целуешься все время и держишь его за руку.

— И как это? Приятно? — спросила я.

— Хм, не очень. Только вначале, а потом начинаешь скучать, потому я их и меняю.

— А они как? Они тебя не меняют?

— То есть как?

— В городе ведь есть и другие девочки.

— Может быть, — сказала она, — может быть. — И снисходительно улыбнулась.

— Во всяком случае, спасибо тебе, — сказала я. — Это была очень интересная беседа. Было бы обидно просто так уезжать. Ты потрясающа, честное слово. Передай от меня привет всем своим типам.

— Бред какой–то, — сказала она, — откуда они знают, кто ты?

— Им и не обязательно знать. Ты просто передай привет, вообще.

— Зачем? Какая мне от этого радость?

— Но и печали никакой. Или есть какая–нибудь?

— Какая?

— Тебе не будет никакой печали, если ты передашь им привет.

— Да зачем, ты их что, знаешь?

— Конечно, знаю. Еще бы. Ведь у одного из них велосипед, да? «Диамант» с сеткой на заднем колесе?

— «Диамант»? — удивилась она.

— Да. А другой работает под Бельмондо. Он некрасивый, но сложен по–тряс–но! Черт возьми, ты что, его не знаешь?

— Какой это?

— И чемпиона по брассу, которого тренировал Бубу Хольд и который дважды побил национальный рекорд, ты тоже не знаешь? А брат его студент, искусством занимается, целыми днями малюет на холме у сасского кладбища. Высокий такой, как американец, и жует резинку. Я два раза играла с ним в баскетбол.

— Какой это, слушай, какой? — закричала она взволнованно.

— Но главное тот, что играет на трубе. Господи боже мой, ты когда–нибудь слышала, как он играет? Тот белокурый мальчик, который поднимается на башню и играет, и все собираются на площади его послушать. Тогда все окна в городе открываются и все красивые девушки сходят по нему с ума. Они потом готовы пойти за ним на край света, а ему на это наплевать, потому что у него золотая труба, и оттого ему даже неважно, есть ли на небе солнце. Ты знаешь его?

— Какой это? Какой?

Она вцепилась в меня обеими руками и стала трясти,

— Какой это? Познакомь меня. Откуда ты его знаешь? Прошу тебя. Я устрою так, чтобы тебя не выгоняли. Познакомь меня, пожалуйста.

— Подожди, — сказала я. — Что–то непонятно. Это же твои типы. Я просто хотела передать им привет, и только.

— Какие типы?

— Те, которых ты меняешь, чтобы не соскучиться.

— Врешь ты. Нет у меня никаких типов. Ты врешь, чтобы от меня избавиться, чтобы не знакомить меня с ними.

— Так ведь ты сама рассказала мне и то и се…

— Слушай, честное слово, я поговорю, чтоб тебя оставили. Только ты меня познакомишь? Познакомишь? Скажи!

Я встала. У меня все затекло, и было холодно. Каменные стены не подпускали лета, небо блестело, как туго натянутый пузырь, — если бы разнести в щепы эту крышу, с нее потекли бы потоки горячего воздуха.

— Не знаю, — сказала я. — Посмотрю, еще подумаю. Мне не хотелось смеяться, и плакать мне не хотелось, и что это за люди такие, мимо которых ты проходишь, даже не останавливаясь? Уж если на то пошло, было бы гораздо приятнее глядеть на красную козу, привязанную к столбу. О, мне это было бы очень приятно!

9

Я вернулась в комнату. Эржи не позвала меня, а мне не верилось, что старики откажутся от прощальных наставлений. Такой случай нельзя было упустить. Командор это знал.

Но Эржи не было в ее комнате. Она была у Мананы. Когда я вошла, она стояла, склонясь над постелью, и пыталась понять бормотание Мананы. Она бредила, большие капли пота скользили по ее щекам.

— Баруня, баруня, — шептала Эржи, тряся Манану за руки.

Я подошла тихо, и она, испуганно обернувшись, попросила меня о помощи.

— Што делать? Нужен звать доктор.

— Погоди, — сказала я и отстранила ее. — Открой окно.

Легкое дуновение ветра проникло в комнату, лето улицы было настоящим летом — летняя ночь, теплые стены домов, камни мостовой покрыты пылью от засохшей земли.

— Манана, — позвала я тихонько. — Манана!

Она вся горела, очевидно, была без сознания, говорила какие–то бессмысленные слова. Я прислушалась, но это были чужеземные слова.

— Я зову господин Командор, должен звать доктор, — сказала Эржи.

— Погоди, помолчи немного. Не зови никого, пока я тебе не скажу.

— Умирает, — зашептала она тревожно, испуганно глянула на меня и отодвинулась на край кровати.

Я взяла Манану за плечи и подтянула ее на подушку. Она стонала. Но лицо ее приятно порозовело, расправилось, она была теперь очень похожа на ту семейную фотографию, на которой стояла, улыбаясь, с распущенными волосами. Фотограф раскрасил траву зеленью, весенней зеленью, и она, казалось, лишь на мгновение остановилась здесь отдохнуть. Улыбка была усталая, чуть растерянная, может, она только что танцевала, парила над этой поляной в своем пенистом платье, в котором таяло солнце, порхая по шелковой тесьме.

А может, она бегала по лесу, и над нею лопались почки орешника, и она белой бабочкой летала между стволами тонких берез, а потом вернулась на траву. Она пришла на лужайку в кружевном платье, и ее мягкие волосы растрепал ветер. Она была немного испугана, а может, устала и странно улыбалась, а они все ее ждали: толстый мужчина и его шалопаи, развалившиеся на траве, десять мальчишек, остриженных наголо, — дети от первого брака.

15
{"b":"551464","o":1}