Представляющие наибольший интерес эпистолярные материалы по нашей теме в основном изданы. Переписка монархов с руководителями администрации на окраинах принадлежала к святая святых имперской политики. Николай I хранил свою переписку с И. И.Дибичем, в которой обсуждались варианты решения польского вопроса. Готовясь к отъезду в Варшаву, великий князь Константин Николаевич был ознакомлен с перепиской старшего брата с наместниками Царства Польского 55. Входя в круг «семейного чтения» императорского дома, старые письма продолжали оказывать влияние даже после ухода из жизни своих авторов. К важнейшим нашим источникам относится переписка Николая I и И. Ф.Паскевича в 1831–1855 гг., окрашенная особым колоритом доверительных отношений между грозным монархов и его «отцом–командиром», а также многочисленные депеши Александра II и наместников Царства Польского 1861–1864 гг. Пятилетняя лакуна между этими двумя опубликованными комплексами закрывается материалами ГА РФ. Полезным оказался просмотр переписки К. П. Победоносцева с Александром III.

Следующую важную группу источников составляют мемуары. Все они опубликованы. Однако, во–первых, многие из них основательно забыты и в научном обороте почти не присутствуют, другие же пришли к читателю совсем недавно: последние годы отмечены редким публикаторским подъемом в России. Во–вторых, знакомство с официальным делопроизводством дает возможность нового прочтения даже таких классических памятников, как дневники А. В. Никитенко, П. А.Валуева, Д. А.Милютина, А. С.Суворина, А. А.Половцова, А. В.Богданович, воспоминания Т. Бобровского, Е. М.Феоктистова и С. Ю.Витте. Мемуарные свидетельства должны проверяться и дополняться источниками других видов. Иначе созданная на их основе картина будет грешить односторонностью, как это случилось с биографом последнего наместника Царства Польского Б. Г.Бергом — эмигрировавшим в Америку внучатым племянником фельдмаршала; неопубликованное его сочинение хранится в Бахметьевском архиве. В-третьих, весьма плодотворным является параллельное освоение русской и польской мемуарной традиции, создававшейся усилиями гонителей и гонимых (этот водораздел не всегда определялся национальной принадлежностью авторов). В-четвертых, новацией стало включение в источниковую базу одного исследования воспоминаний и дневников, создатели которых принадлежали к различным эпохам и сферам жизни, проживали в разных частях Империи. Это военнослужащие (В. А. Докудовский, О. Елен–ский, Б. Громбчевский, А. И. Деникин, Ю. Довбор — Мусницкий, Я. Яци–на), гражданские чиновники (А. Я. Стороженко, Ф. Скарбек, А. И.Ко–шелев, И. Н.Захарьин), иерархи церкви и священники (И. Семашко, З. Фелинский, Евлогий, Т. Остоя), юристы (Г. Б. Слиозберг, А. Краус–гар), деятели науки и просвещения (Т. Корзон, Н. И.Кареев), революционеры и ссыльные (Л. Ф.Пантелеев, В. Станишевский). Польский аспект имеют биографии и, соответственно, мемуарное наследие многих, чьи имена прочно вошли в историю российской культуры: В. А.Соллогуба, С. В.Ковалевской, В. Г.Короленко, М. В. Добужинского и других. Выявление мемуарной литературы производилось по специальным справочникам — весьма репрезентативным для русскоязычных публикаций и изрядно отставшим от жизни (последний увидел свет в 1964 г.) для изданий на польском языке.

Во времена Николая I записки служили едва ли не единственным каналом, позволявшим донести голос общественности до власть имущих. Случалось, их составители сетовали, что без ответа остаются многочисленные антироссийские памфлеты польской эмиграции. Общественные настроения оппозиционного характера находили выход в иносказании, хитроумной аллюзии. Событием стала опубликованная в «Северной пчеле» (1847) баллада Е. П.Ростопчиной, представившей в образах своих героев — деспота–барона и его страждущей жены — тогдашние русско–польские отношения. С большим трудом и итоговой монаршей резолюцией: «если он не виноват как поляк, то виноват как дурак!» — издателю газеты Ф. В.Булгарину удалось избежать наказания 56. Для решения задач исследования автор охотно обращался к произведениям художественной литературы.

«В России, — вспоминала об освещении событий 1831 г. Н. И.Голицына, — не пишут или ждут, чтобы прошло полвека, чтобы что–нибудь описывать, так что, например, наши газеты во время польского восстания давали нам сведения о кампании Орлова — Чесменского при Екатеринэ П. Я надеялась, читая эти газеты, что после польского восстания перейдут к описанию походов Наполеона в России». «Мне кажется, — полагал в 1861 г. М. П.Погодин, — вообще полезно было бы разрешить печати рассуждение об отношениях России и Польши между собой… Наши писания не будут обязывать правительство никаким образом: они будут только выражать частные мнения…»⁵⁷. С допущением гласности в царствование Александра П стремительно возрастает роль прессы. Публицистическая деятельность М. Н.Каткова, составившего свой «первоначальный» политический капитал на антипольских Филиппинах, вызвала в правящем слое потрясение, сопоставимое с проникновением в Россию изданий Герцена, и оказала заметное влияние на принятие политических решений. «При Николае Павловиче, — говорил умудренный опытом долгой службы А. А.Абаза, — редактор «Московских ведомостей» за половину любой из его статей давно был бы в Вятке» ⁵⁸. К. П. Победоносцев лично рассылал вырезки из правых изданий наиболее влиятельным политическим фигурам, не скупясь на подсказки и своему великовозрастному августейшему воспитаннику 59. Польская тема не исчезла со страниц катковских изданий после смерти их многолетнего руководителя. Самый значительный след в 1890‑е гг. оставил, пожалуй, сотрудничавший в «Русском вестнике» Л. Волков. В связи с полувековым юбилеем этого журнала в 1906 г. специально подчеркивалась актуальность заветов Каткова в польском вопросе. Отклик в верхах имели публикации суворинского «Нового времени», входившего в достаточно узкий круг повседневного чтения Николая II⁶⁰.

Использование публицистики по польскому вопросу как левой, так и правой ориентации требует большой осторожности. Специальное расследование, проведенное по инициативе сибирских властей в 1866–1867 гг., обнаружило, что под видом корреспонденций с мест редакция «Московских ведомостей» помещала свои собственные материалы. Последние якобы составлялись редакцией на основании «частных писем, полученных в Петербурге некоторыми уважаемыми лицами, написанных не для печати и доставленных ей для поверки слухов и для соображений» ⁶¹. В пореформенный период публицистика становится первостепенным источником по истории национальных стереотипов, более, на наш взгляд, важным для их изучения, нежели произведения художественной литературы. Это вовсе не исключает того, что обычный тон освещения русско–польских отношений мог вызывать у современников чувство раздражения. «Должно всемерно стараться, — читаем в начале 90‑х гг., — чтобы прекратилась безусловно эта застарелая, зловредная и недостойная травля поляков в газетах»⁶². В ряде случаев удалось установить, как правые издания воздействовали на принятие конкретных политических решений, собрать сведения об авторах публикаций, раскрыть псевдонимы.

Еще до революции издавались целые антологии публицистики по польскому вопросу: М. П.Погодина (за 30–60‑е гг.), И. С.Аксакова (60–80‑е гг.) и Н. И.Кареева (80–900‑е гг.). Они позволяют проследить взгляды влиятельных общественных деятелей в динамике. Но интересна также публицистика менее именитых авторов. Один из них, полковник Ф. Ф.Орлов, долгое время, вплоть до 1895 г., служил в Царстве Польском и являлся членом варшавского военно–окружного суда. Его письмо 1898 г. В. В.Комарову, редактору–издателю петербургской националистической газеты «Свет», свидетельствует о живой заинтересованности в пропаганде своих сочинений. «При личном свидании, — напоминал Орлов Комарову, в прошлом состоявшему по особым поручениям при М. Н.Муравьеве и К. П.Кауфмане и писавшему для «Московских ведомостей», — я вручил Вам <изданное> мною…. брошюркою «Русское дело на Висле» и получил от Вас любезное обещание дать… отзыв. В особенности хотел бы знать его… ввиду того внимания, которое вообще уделяет «Свет» нашим окраинам. Если не поздно и Вы не раздумали, будьте добры, скажите о ней словечко»⁶³.