В 1905 г. Николай II вновь поставил перед Комитетом министров вопрос, «как установить грань между проповедью католицизма и проповедью полонизма». Коллективный ответ высших сановников оставлял полную свободу губительному для межнациональных отношений административному произволу 35. В условиях новой волны реакции после первой российской революции наметившееся было освобождение от политического балласта прошлого затормозилось. Сделанному П. А.Столыпиным в феврале 1907 г. представлению Государственной Думе «об отмене содержащихся в действующем законодательстве ограничений, политических и гражданских, находящихся в зависимости от принадлежности к ино–славным и иноверным исповеданиям», пришлось долго курсировать по различным инстанциям. Самодержавие так и не сумело «снять с католицизма тот характер национальный, который он имеет в Польше, и тот характер противогосударственный, который он имеет в России». До последних дней Империи «политические недоразумения продолжали вредно отражаться в области вопросов чисто религиозных»³⁶.

Существовал еще один признак, который, никогда не фигурируя в нормативных документах, в действительности играл важную роль в «выявлении» поляков и порождал, пожалуй, наибольшее число курьезов. Речь пойдет о звучании фамилий и имен — ведь именно с них начиналось общение в повседневной жизни, разбор дел в официальных инстанциях. На польское происхождение, согласно распространенному в XIX — начале XX вв. убеждению, указывал прежде всего суффикс — ский (-цкий) в фамилиях. Оказанное ему внимание вряд ли можно считать случайным: в польском обществе фамилии этого типа, образованные некогда от названий населенных пунктов, традиционно связывались со шляхетской родословной, а, как известно, главный враг России виделся именно в шляхте. Социальный статус фамилий на — ович (-евич) расценивался ниже, хотя их обладатели принадлежали не только к мещанству, но и шляхте, особенно на кресах. Воспроизводящие прозвища бессуффиксальные фамилии были характерны для польских простолюдинов. Правда, ближе к началу XX в. фамилии в значительной степени утратили свою сословную окраску 37.

В период восстания 1863–1864 гг. в поступавших к московскому градоначальнику списках приезжих специально отмечались лица, «имеющие польские фамилии». О польском звучании фамилий могли судить самые мелкие чиновники уровня станционных смотрителей. В списках, как правило, отсутствовали личные имена, а занесенные в них фамилий отнюдь не всегда имели выраженный польский характер 38. Играя на различиях фонетического строя польского и русского языков, авторы антинигилистических романов 60–70‑х гг. нередко давали своим «антигероям» утрированно польские фамилии. Так на страницах русской прозы возникали явно рассчитанные на комический эффект Лжгмпиковские, Пшен–дышкевичи, Бзекшешинские и Гжибы — Загжимбайлы 39.

Во время русско–турецкой войны 1877–1878 гг. приехавшему в главную квартиру генералу Р. А.Фадееву представляли штабное окружение великого князя Николая Николаевича. «Оказалось, что все были польские фамшщи: Непокойчицкий, Кульчицкий, Левицкий и т. ц. Фадеев, услышав все эти имена, воскликнул: «Точно штаб пана Собеского»». Немного времени спустя некий офицер Зма–чинский рассказывает подробности покушения А. К. Соловьева на Александра И, роняющие достоинство августейшей особы. Рассказывает и получает замечание, что не следует «распускать таких слухов, особенно ему, фамилия которого оканчивается на «ский»»⁴⁰.

В 1905 г. появился «литературный псевдоним» Струмилин. «Полиции из моей фамилии Струмилло — Петрашкевич, — вспоминал впоследствии видный советский экономист, — известна была по документам только вторая половина. И, изменив слегка первую, я, не посягая на чье–либо чужое добро, обрел вполне пригодную форму для своих писаний». Помимо чисто конспиративных соображений, такое решение, несомненно, было сопряжено с национальным самосознанием С. Г.Струмилина, в формировании которого, по его собственному признанию, ведущая роль принадлежала русской культуре 41.

Способ определения национальности по фамилии отличался очевидным несовершенством и давал частые сбои. Например, варшавский военный генерал–губернатор в 1861 г. Н. А.Крыжановский, которого во внимательном к звучанию фамилий Петербурге того времени многие принимали за поляка, таковым не являлся. А. Веле–польский даже употреблял его фамилию в нарицательной форме, подразумевая под «крыжановщиной» антипольские настроения русской бюрократии. Став позднее оренбургским генерал–губернатором, Крыжановский стяжал репутацию притеснителя ссыльных повстанцев. Уже в отставке, собираясь написать историю последнего восстания, он взялся за изучение польского языка 42.

Суффикс — ский имели многие русские дворянские, в том числе аристократические фамилии. На — ский также часто оканчивались искусственно образованные фамилии православного духовенства, которые <?го представители получали в духовных семинариях. Про одну связанную с этим ошибку рассказывает в своих воспоминаниях С. Ю.Витте. В 80‑е гг. начальник железнодорожной станции в Одессе Катульский «был уволен как поляк, потому что его фамилия кончается на «ский»», после чего выяснилось, «что он сын священника, а потому и не может быть поляком». Характерно, что полоно–фобски настроенное министерство не пожелало исправить этого недоразумения, «легкомысленно… увольняя служащих только на основании того или другого созвучия в фамилиях»⁴³. Семинарские фамилии вводят в заблуждение и современных историков. Так, исследователь Сибири, уроженец Минской губернии Константин Адамович Волосович долгое время считался поляком, пока не обнаружилось, что он сын православного священника, сам выпускник духовной семинарии и т. д.4⁴.

Опыт научной критики привычки судить о национальности людей по их фамилиям принадлежит известному писателю и специалисту в области генеалогии Е. П.Карновичу. «У нас, — указывал он в 1886 г., — обыкновенно считают фамилии на «ский», «цкий» и «ич» польскими, но это ошибочно». Карнович обратил внимание на тенденцию к сближению польских и непольских фамилий посредством прибавления в первых «й» на конце и твердого написания мягкого «п», а во вторых — замены исторических — ской (-цкой) на — ский (-цкий) и переноса ударения с последнего слога на предпоследний. Точное воспроизведение всех отличительных признаков фамилий различного происхождения, по мнению ученого, позволило бы устранить путаницу в определении национальной принадлежности их носителей 45.

Во избежание ошибки признак имени обычно «проверялся» конфессиональным признаком и наоборот, а заключение делалось по их совокупности. На практике такого рода верификация могла приносить самые неожиданные результаты. В 1846–1847 гг. разбиралось дело бухгалтера лидского уездного казначейства Петра Власьева Образцова, сына начальника местной инвалидной команды. Заявление бухгалтера о том, что его покойный родитель был католиком, вызвало самый решительный протест Иосифа Семашко. «Явная неосновательность показания его, — писал архиерей генерал–губернатору Ф. Я.Мирковичу, — будто отец его, Власий Образцов, исповедовал римскую веру, когда имя и самое название (фамилия. — Л. Г.) доказывают, что он был русский православный… Русский офицер по службе, русский по имени и фамилии, Власий Образцов не мог быть римско–католической веры, и сын его не мог быть крещен в сей вере, а если был крещен, то противозаконно»⁴⁶.

В 1863 г. решался вопрос о назначении могилевского вице–губернатора Михаила Андреевича Буцковского на должность люблинского губернатора. «Вы православный? — спросил его великий князь Константин Николаевич. — Да, ваше высочество. — Таких–то нам и нужно! Фамилия ваша звучит совсем по–польски…»⁴⁷. М. Н.Муравьев не отличался присущей царскому брату доверчивостью. Однажды к нему явился проситель — перешедший в православие поляк. «Какой же вы русский, когда вы Фердинанд!» — вскричал умудренный опытом администратор, и судьба прошения была решена. Интересно, что, по аттестации того же Муравьева, его преемник на генерал–губернаторском посту фон Кауфман был, хотя и немец родом, настоящим русским и православным 48.