Чикайя бесстрастно ответил:

― Удачи.

Тарек неохотно улыбнулся в ответ, точно пытаясь показать, что они оба в конечном счете могут преследовать аналогичные цели, отстаивая их по-разному.

Потом сказал:

― Не знаю, как долго это будет продолжаться, но мы не выйдем отсюда, пока не примем решение.

Выйдя в коридор, Расма повернулась к Чикайе.

― Откуда они? Мурасаки и Сантуш?

― Понятия не имею. В их сигнатурах это не указано.

Он проконсультировался с кораблем.

― Они оба прибыли с Пфаффа,[104] но истинное происхождение предпочли не разглашать.

― Откуда бы они ни оказались, напомни мне в случае чего, чтоб и ноги моей там не было.

Ее затрясло. Она безвольно обхватила себя руками.

― Стоит ли нам дожидаться их вердикта? Он может последовать и довольно нескоро. Им все равно придется огласить его публично.

― Ты о чем? Не думаю, что нам стоит возвращаться в Синюю Комнату.

― Как насчет моей каюты?

Чикайя расхохотался.

― Ты себе даже не представляешь, как это сейчас заманчиво звучит.

― Именно так оно и должно прозвучать.

Расма взяла его за руку, и он понял, что она не шутила.

― Эти тела быстро обучаются. Особенно если сохранилась память о прежнем увлечении.

― Я думал, с этим все кончено, — сказал Чикайя.

― Это персистентность как она есть.

Она повернулась к нему лицом.

― К кому бы ты ни был до сих пор привязан, обещаю, что воспоминания о нашем заочном соревновании вылетят у тебя из головы и больше никогда не вернутся. — Она усмехнулась собственному преувеличению. ― Ну или, по крайней мере, я все для этого сделаю, если ты посодействуешь.

Чикайя лишился дара речи.

Ему все в ней нравилось, но какая-то очень глубокая часть его личности все еще вела себя так, точно держаться от нее подальше было делом чести.

Он попытался подобрать нужные слова.

― Я в семь раз тебя старше. У меня тридцать один ребенок. Шесть поколений моих потомков старше тебя.

― Угу, я это уже это слышала. Ты стар, ты очень стар, ты супер-стар и на грани маразма. Но мне кажется, что в моих силах оттянуть тебя от края пропасти.

Она прильнула к нему. Запах ее тела понемногу обретал особенную значимость.

― Если у тебя есть шрамы, я их все обцелую и сведу.

— Я хочу, чтобы они оставались неприкосновенны.

— Ладно, как хочешь. На самом-то деле я, конечно, бессильна их стереть.

― Ты замечательная. Но ты слишком мало обо мне знаешь.

Расма издала недовольный стон.

― Да прекрати ты поучать всех с высоты четырехтысячелетнего жизненного опыта. Твой возраст не является естественной единицей измерения времени, с коей долженствует сопоставлять все остальное.

Она придвинулась еще ближе и поцеловала его в губы.

Чикайя не пытался отстраниться.

Она спросила:

― Ну и как тебе?

Чикайя придал лицу выражение, в некоторой степени отвечавшее довольной ухмылке квайнианского сомелье.

― Ты лучше Янна. Думаю, что ты в этом уже практиковалась.

― Хотелось бы, но… Думаю, ты оставался девственником доброе тысячелетие?

― Нет. Просто я себя так чувствую.

Расма отступила на шаг, но потом протянула руки и взяла его ладони в свои.

― Пойдем. Дождемся итогов голосования у меня. Мы не сможем проделать ничего, против чего ты бы возражал. Извращения невозможны биологически.

― Этим тебе в детстве все уши прожужжали, да? Жизнь всегда сложнее.

― Только если ты ее усложняешь.

Она потянула его за руки.

— У меня, знаешь ли, есть своя гордость. Я не собираюсь тебя до посинения упрашивать. Я даже не намерена тебе угрожать и заявлять, будто это твой последний шанс. Но я не верю, что мы чужие друг другу. Не верю, что ты в эту чушь искренне веришь.

― Не верю, — признался он.

― И разве не ты только что возгласил длинную программную речь об опасности принятия решений в обстановке информационного голода?

— Я.

Она торжествующе улыбнулась. И он не стал с ней спорить. Логика отступила в сторону. Стоило наконец повести себя так, как хочется. Но если один инстинкт говорил ему, что ее надо отвергнуть, ибо много раз он принимал именно такое решение и уже отвык считать противоположную линию поведения чем-то иным, кроме предательства, то другой нашептывал, что, если он не изменит себя, то жить дальше еще хоть век не имеет смысла.

Чикайя сказал:

― Ты права. Положим конец нашей отчужденности.

Они пошли в каюту Расмы и легли на ее постель. Все еще одетые. Они болтали обо всем подряд и изредка целовались. Чикайя знал, что Посредник сообщит ему результаты голосования немедленно. Но ожидание изматывало его. Он сделал все, что было в его силах, чтобы продемонстрировать Защитникам истинное положение дел на Той Стороне, и не мог отдыхать, не узнав, пропали эти усилия зря или же нет.

Почти через два часа после их выступления перед собранием пришла новость об объявлении моратория. Процентное соотношение голосовавших не указывалось. Но перед тем, как начать прения, Защитники недвусмысленно объявили, что решение будет принято количественным большинством и обязательно к исполнению для всех.

Чикайя следил, как Расма меняется в лице, слушая объявление.

― Мы их сделали, — сказала она.

Он кивнул.

― И Тарек. И Софус.

― Да. Они сделали больше нашего. Но у нас есть повод для торжества.

Она поцеловала его.

― А он у нас есть?

Чикайя не корчил из себя недотрогу, но старался не судить по прелюдии.

― У меня — так точно.

Пока они раздевали друг друга, на Чикайю нахлынул прилив счастья даже большего, чем любое сексуальное вожделение. Что бы ни привязывало его к Мариаме, путы эти наконец спали. Заговор на энергостанции мог уничтожить между ними всякое доверие, но не отравил его чувств, его тяги ко всему, что он в ней ценил. И он не потерял права быть с человеком такой же жизненной силы, приверженцем таких же идеалов, какие некогда разделяла она.

Расма постучала пальцами по шраму на его ноге.

― Ты мне о нем не расскажешь?

― Не сейчас. Это очень долгая история.

Она усмехнулась.

― Хорошо. На самом — то деле мне сейчас и не до того.

Она передвинула руку выше.

― Ой, а что это у нас тут выросло! Я знала, что оно будет прекрасным. И у меня есть кое-что как раз по его размеру. Оно почти идеально сюда войдет. И сюда. И, может быть, даже…

сюда.

Чикайя сжал зубы, но не останавливал ее. Пальцы бегали по его телу, снаружи и внутри. Она касалась его в месте, которого прежде не существовало. В месте, где не бывали еще его собственные пальцы, в месте, которого не видели его собственные глаза. Он никогда не чувствовал себя таким слабым и уязвимым.

Он лежал и следил, как она вызывает в нем ощущения формы, чувствительности, поверхности. Вызов и отклик.

Он взял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал, а затем ответил ей тем же, нанеся на карту их тел вторую часть прежде неизведанной территории. Ему было четыре тысячи лет от роду, но он еще не утомился и не пресытился этим. У природы воображение довольно бедное, но люди никогда не устают искать новых путей друг к другу.

Посредник Чикайи разбудил его, получив срочный вызов от посланника Бранко. Сообщение показалось Посреднику достаточно важным, чтобы потревожить хозяина во сне.

Чикайя впустил посланника. Ему не хотелось закрывать глаза, рискуя провалиться обратно в сон, поэтому он для верности вообразил фигуру Бранко у своей постели в полумраке каюты.

― Искренне надеюсь, что это важно, — заметил Чикайя.

― Мне очень неловко беспокоить вас, — прошептал посланник. Он вел себя куда деликатнее самого Бранко. — Но вам и вправду стоит это выслушать. Я беседую только с несколькими людьми. С теми, кому я доверяю.