Мариама многозначительно ответила:

― Это может объяснить, почему вас вообще не интересует, что находится за Барьером, и почему вы были бы просто счастливы, сумей перенестись в абстрактные пространства и зажить там как бестелые.

Чикайя прикусил язык. Он полагал, что разница ей ясна, но

понял, что, возьмись он сейчас разъяснять свои выкладки, там обнаружатся неуклюжие и взаимоисключающие параграфы.

― Сколько тысячелетий Сапата оставалась немодифицированной? Сколько миллионов лет? — спросил он.

Она покачала головой.

― Никто не знает. Да и неважно. Это могло бы случиться и само собой.

― Когда же?

И

сколько детей там бы до этого задохнулись?

― Ты же не задохнулся на Тураеве. Ты вовремя сбежал.

― Не у всех это получилось.

― Не всем это было так уж нужно.

Они подошли к лесенке, ведущей к его каюте.

― Ты считаешь меня лицемеркой? — требовательно спросила Мариама. — Только потому, что я, путешественница, отстаиваю право людей жить там, где они привыкли?

― Я не считаю тебя лицемеркой.

― Я видела перемены своими глазами, — сказала она. — Они происходили сами по себе, по внутренним побуждениям, а не под воздействием силы извне. Они возникали не в ответ на кризис, диктующий те или иные альтернативы. В своем роде это болезненно, не отрицаю. Но это лучше, чем если твой путь определен игрой бессмысленного случая. Когда я прибыла на Хар’Эль, там как раз начиналось такое вот подлинное возрождение. Люди пересматривали собственные обычаи, не подорванные внешними факторами, по доброй воле. Во всем сомневались. Все стало текучим и непостоянным. Это было самое замечательное место, где мне довелось жить.

― Правда? И как долго?…

Мариама пожала плечами.

― Ничто не вечно. Мир не может вечно переворачиваться вверх тормашками.

― О да, разумеется. И когда коловращение закончилось, результат вас, очевидно, не устроил.

― Мой брак расстроился, — сказала она, — а Эмине захотелось путешествовать. Но если бы она осталась на Xар’Эль, я бы до сих пор там жила. Наверное… Но это личное. Идиосинкразия. Нельзя судить по моим действиям, действительно ли то или иное общество заслуживает дальнейшего существования.

― Это верно.

Чикайя уступал. Он чувствовал себя одновременно разгромленным и полным энергии; за миг до того, как она неминуемо сбросила бы его за край пропасти, он всегда изворачивался и ловил второе дыхание. Он и позабыл, как обожал такие споры в те времена, когда они отстаивали противоположные точки зрения на Тураеве. Единственное, что его донельзя бесило, так это сам предмет спора. Слишком многое стояло на кону.

Он сказал:

― Предположим, что Хар’Эль и остальные миры заслуживают, чтоб их оставили в покое. Но этого нельзя сказать обо всех планетах. —

Он показал на Барьер. — 

Как можно, оплакав потерю Сапаты, развернуться и хладнокровно уничтожить нечто тысячекратно прекраснее?

― 

Я

не ношу траур по Сапате, — ответила Мариама. — Я там в жизни не была, и это место для меня ничего не значит.

― То есть, покуда никто не перепрыгнул Барьер, все, что за ним находится, не имеет никакой ценности?

Мариама мгновение размышляла.

― Это грубая аналогия. Но как бы прекрасно, увлекательно и захватывающе оно ни было, потеря того, что у нас уже есть, того не стоит.

― А если кто-то пройдет через Барьер и проживет там, скажем

, неделю? Или столетие? Когда активируется твое волшебство? Когда они смогут претендовать — в праве на неприкосновенность дома — на равенство со всеми остальными?

― А теперь ты строишь из себя иезуита.

― Думаю, это самое жестокое оскорбление, какое тебе удалось мне нанести, — улыбнулся Чикайя, но она не смягчилась.

― Заморозьте границу, — взмолился он.

Мариама бросила:

― 

Сами заморозьте границу,

если это все, чего тебе надо. Если вы этого в ближайшее время добьетесь и все сделаете правильно, может быть, это убедит нас оставить все как есть.

Она развернулась и зашагала прочь.

Чикайя смотрел ей вслед, пытаясь распутать клубок договоренностей, который только что поймал за размотавшуюся нитку. Не раскрыв никаких секретов, она недвусмысленно заявила, что планковские черви Тарека показались на горизонте. Сие причудливое понятие наконец обретает реальную форму, и она в ответ дала ему последний шанс отстоять перед нею свое мнение и прислушаться к ее собственному. Предоставила последнюю возможность убедить ее в своей правоте или самому склониться на другую сторону.

Она отвела ему столько оперативного пространства, сколько было в ее силах. Никто из них не был официальным представителем своей фракции, решения, принятые ими, для всех остальных силы не возымеют.

Да впредь и не могло между ними быть ни сотрудничества, ни дискуссии.

Только брошенный ею вызов. Этот ультиматум.

Эта гонка.

10

― Я уже стачал вашу машинку, — настаивал Янн. — Я хочу только, чтобы мне помогли описать ее в привлекательных для покупателя выражениях.

Расма ответила:

― Это никакая не машинка. Это программный код. Для несуществующего компьютера.

Янн помотал головой.

― Таков уж использованный мною математический формализм. Это наилучший возможный способ описать мою идею — самый элегантный, самый прозрачный. Теперь все, что нам нужно, это максимально его затемнить.

И добавил невозмутимо:

-

 Вы хорошо обучены обфускации,[83] не так ли? Физики этим баловались веками — брали простые и изящные математические идеи и как могли запутывали их. Это входит в программу вашей подготовки, так?

Расма шутливо замахнулась на него, и он отскочил. Без сомнения, эта привычка у него появилась за время жизни в телесной

форме, когда он приучился регулярно вызывать у людей подобную реакцию.

Поскольку очередь на ревоплощение не только не сокращалась, но даже растягивалась по мере того, как на «Риндлер» потоком прибывали все новые сотрудники, Янн добровольно решил остаться бестелым. Когда эта весть дошла до Та ре ка, тот выступил на межфракционной конференции с длинным, исполненным густой паранойи разоблачением самоочевидных намерений Янна внедриться в новой форме по процессорной сети «Риндлера» в системы обработки данных, принадлежавшие Защитникам, и, наладив неусыпный шпионаж за ними, обессмыслить все усилия враждебной фракции. К счастью, следующим выступил Софус, и ему не составило труда мягко и вежливо возвратить Тарека из мира жутких грез к реальной действительности. Во Вселенной было еще множество непостижимого и таинственного, но казуальная структура компьютерных сетей к этому множеству отнюдь не относилась. Разработчики «Риндлера» должны были бы изрядно поднапрячься, проявляя некомпенентность столь вопиющую, чтоб очерченные Тареком угрозы стали принципиально возможны.

Чикайя поинтересовался:

― Хорошо, ты предлагаешь локально воздействовать на динамику, проникнув через Барьер, а потом что? Лавировать между различными законами?

Он устроил встречу на троих у себя в каюте, чтобы Янн мог опробовать свои революционные идеи на Расме и только потом вынести их на всеобщее обсуждение среди Добытчиков.

― Законы динамики представляются тебе чем-то вроде ступенек лестницы, нужда в которых отпадает, как только ты взобрался наверх?