Вдруг труба с треском обвалилась.

— Ага! ответ.

Среди обломков действительно лежало что–то вроде раскаленной чугунной плиты с огромными огненными буква

ми, от которой на версту пахло адом. Черт подскочил к ней, понюхал и начал читать.

— «Идиот!» Гм, «идиот» — странное обращение, — пробормотал он.

«Вместо того, чтобы тратить 24.100.000, проще было бы купить газету за 6 мар. и посмотреть курс биржи.

Сатана».

Черт в волнении схватил газету и, достав словарь, начал вертеть ее со всех сторон.

— Гм… н-ничего не понимаю, — и несчастный оторвал почти половину своего хвоста.

— Да, вот здесь, кажется… да, да… курс иностранной валюты. 1 фунт стерлингов — 1750 — не то… 100 крон — 10.0 — не то, 1.000 польских марок — не то, а вот, вот — 1.0 эмигрантских душ… Что? тире! не котируются! У-уу…

Бедный черт жалобно застонал, вырвал последние остатки хвоста и… провалился.

Так–таки и провалился. Провалился, даже не захватив с собой 1205 контрактов, подписанных по всем правилам дьявольского ритуала. Лишь маленькая струйка синего дыма на кресле досадно оттеняла то место, где за минуту перед этим сидел владелец и собственник предприятия, на вывеске которого аршинными буквами было написано: «Бюро по коммерческим сделкам и эмигрантскими душам».

Плохо, очень плохо пришлось черту на докладе у его сатанинского величества. Но не в лучшем положении очутились и продавшие свои души эмигранты. Сатана даром денег не платить. Все полученные ими тысячи превратились в не что иное, как в клочки старой газетной бумаги. Да и газета — то была не то «Ленинградская Правда», не то «Красная» — большевистская, другими словами.

В этот прекрасный сочельник не так много и выпили: на троих — Подходцева, Клинкова и меня — пришлось восемь бутылок бордо, конечно, не считая коньяка, потому что зачем же его считать?

Мы только немного больше, чем нужно, раскраснелись и совсем капельку расшумелись: Подходцев напялил на голову пуншевую миску и потребовал, чтобы мы воздали ему королевские почести.

Что будешь делать — воздали.

Дом, в котором нас терпели, был большой, старый, заброшенный… Кривая старуха, которая однажды легкомысленно предоставила нам верхний этаж — на весь недолгий остаток своей жизни сохранила на исковерканном временем лице — выражение тупой паники и ужаса.

Потанцевали, попели. Потом притихли. Подходцев сел на ковер около дивана, на котором разбросался пухлый Клинков, положил кудрявую голову на клинковский живот и, полузакрыв глаза, только сказал:

— Сейчас полночь сочельника. По статутам в это времечко появляются в подобных домах привидения. Где они, спрашивается?

И капризно докончил:

— Хочу привидений! Человек, полпорции привидения недожаренного, с кровью!

— Прикажете притушить свет? — с притворной угодливостью спросил я, продолжая воздавать этому наглому че- ловечишке королевские почести.

— Да, притуши, братец. Нельзя, чтобы горело четное число свечей. Вдруг мы да напьемся, да у нас будет двоиться в глазах — как мы это узнаем? А при нечетном числе, когда покажется четное — значит, мы хватили лишнее. Так и будем знать.

Ах, и голова же был этот Подходцев! С такой головой можно дослужиться или до министерского портфеля, или до каторжной тачки.

Немного выпили.

— Хочу привидение! — прозвенел повелительный голос Подходцева.

И он мелодично запел:

— Умру, похоронят, как не жил на свете!..

Мы — я и Клинков — призадумались.

Взгрустнулось. Вспомнился отчий дом, приветливые лица семьи, вспомнилось, как нас с Клинковым свирепо драли, когда мы, выкрасив кота чернилами, выпустили это маркое чудовище на изящных гостей гостеприимной семьи моих родителей.

В самом дальнем заброшенном углу нашей огромной комнаты, где кривая старуха свалила всю ненужную рухлядь — китайские ширмы, поломанные стулья и плетеные ветхие корзины с разным дрязгом — в этом темном углу послышался шелест. Огромные ширмы с полуоторванным панно заколебались, съехали концом на корзину — и бледное мертвое существо, на котором пыльная хламида болталась, как на вешалке, — тихо выплыло перед нами.

Мы отвели глаза от этого странного призрака и косо поглядели друг на друга. В двух парах глаз я прочел то же, что и они в моих глазах: мы все трое видели одно и то же.

— Серенькое, — задумчиво сказал Подходцев, разглядывая призрак.

— Ничего особенного, — добавил Клинков, всегда игравший при Подходцеве вторую скрипку.

Моя деликатная, гостеприимная натура возмутилась.

— Ослы вы полосатые! Никогда вы ни от чего не приходите в восторг и ко всему относитесь с критикой! Какого вам рожна еще нужно?! Привидение как привидение! Вы на них не обращайте внимания (примирительно отнесся я к призраку). Это такие лошади, которых свет не производил. Присядьте, пожалуйста. Чайку можно? Или пуншику?

— Ничего не надо, — выдохнуло из себя привидение легкий свист. — Я так посижу да и уйду.

Оно опустилось на дальний колченогий стул, даже не качнувшийся от этого прикосновения — и снова выдохнуло из себя сырой затхлый воздух.

— Очень заняты? — с участием спросил Клинков.

— Занят, — согласилось привидение после некоторого раздумья. — Вы Минкина знаете?

— Минкина? Как же! Позвольте, это какого Минкина? Нет, не знаем.

— Оно — сволочь, — грозно сказало привидение, поведя тусклыми глазами куда–то налево.

— Кто оно?

— Привидение Минкина. Его уже два раза исключали из сословия за то, что он — хам.

— Да что вы говорите? Экая каналья, — искренне возмутился Подходцев. — А что же он делает?

— Подлости делает. У нас установлена очередь для появления перед людьми, а эта свинья Минкин вечно вылезет без очереди, и уж он такие кренделя выкидывает, что прямо противно. Был уж, небось?

— Кто? Минкин? Нет, не заходил.

— Минкин не ходит, он, как жаба, на брюхе ползает. У него розовые глаза.

— Гм! По–моему, это довольно декоративно. Может быть, чокнетесь с нами?

— Да уж не знаю, как и быть… Столько визитов, столько визитов. Разве что стаканчик. Только я пить не могу — я горяченьким паром подышу.

— Дышите, голубчик, — великодушно разрешил Подходцев. — Дышите, сколько влезет.

Дыша над стаканом с горячим пуншем, привидение ревниво заметило:

— Если Минкин придет, вы его не принимайте.

— Минкина–то? По шее мы ему дадим, этому Минкину.

— Хорошо бы, — вздохнул призрак, отставляя стакан. — Только у него шеи нет. Голова прямо из груди выходит.

— Что за наглая личность! — возмутился Подходцев. — Еще стаканчик!..

— Да уж не знаю, как и быть. — призрак пожевал губами, будто не решался высказать мучившую его мысль. Потом спросил с натугой:

— А скажите. этого. вы меня очень боитесь?

Мы переглянулись. В глазах мягкого Подходцева мелькнуло сострадание. Он подмигнул мне и сказал:

— Мы вас очень боимся. Прямо жуткое зрелище!

— Ей — Богу? — расцвел призрак. — А мне казалось, что вы как–то странно меня ветре…

— Ничего подобного! — вскричал я. — Прямо–таки мы чуть не перемерли от страху. Вы ужасны.

— Страшилище! — деликатно поддержал Клинков. — У меня до сих пор сердце на куски разрывается от ужаса!..

И добавил с явной непоследовательностью:

— Хотите, выпьем на ты? Тссс! Кто это там скребется в дверь?

— Минкин! — с бешенством вскричал призрак, вскакивая. — Не пускайте его.

— Конечно, — согласился Подходцев. — Он всю компанию испортит. Ну его к черту! Давай лучше споем что–нибудь!

— Что–нибудь веселенькое, — согласился охмелевший призрак. «Похоронный марш», что ли? Или «Пляску мертвых» Сен — Санса?

— Ого! Какие ты, Володя, вещи знаешь, — удивился Клинков. — Слушай, а как у вас там насчет женского пола, э?

— Здоровая мысль! — хихикнул призрак, хлопнув мягким, пористым, как губка, кулаком по столу. — Хотите, я вас с одной покойницей познакомлю? Вот штучка–то!..