Митя уперся ножкой ему в бок. Алехин отодвинулся и подвернул под него одеяло. Ребенок что–то буркнул со сна. Какая прелесть! Славно и здорово растет его дофин. Какую власть над всем живущим и дышащим, какое могущество оставит ему отец. О, ему не придется завоевывать себе каждый шаг в жизни, работать, как Алехину. Нет такой блистательной короны в мире, которая бы равнялась ожидающей его. Какие императоры и цари, если они еще останутся, не позавидуют новой, вовсе уже не геральдической династии, выросшей из самых недр народа — Алехиных. Да, мечта идеалистов, вероучителей и философов, вечный мир и единое человечество на земле, вот она — осуществленная в его власти. Правда, прежде чем этот рай на земле станет явью — будет много жертв и страданий. Моря крови! Да ведь ничто великое не достается даром. Народам к намеченной цели придется пройти крестным путем… Аd аэрега рег аБ 1:га. И христианство учит — не воскреснет, аще не умрет. Прежде его удерживала жалость к муке и ранней смерти ближних, но с этим надо покончить раз навсегда. Он работает не для сегодняшних муравьиных куч, а для гигантских задач ослепительного будущего.

Оно и только оно оправдает его память.

Маленькая ручонка легла на его щеку. Он повернулся к ней и поцеловал ее.

Еще минута, и мысли точно погасли в его голове. Он уже не слышал дыхания Мити, шороха и шелеста за окном. В спальню влетела летучая мышь, шлепнулась о белую стену, ударилась в другую, затрепетала мягкими крыльями у потолка и сквозь лунный луч унеслась в синюю темень теплой ночи…

Бездонность вверх и вниз. Бескрайность кругом…. Только солнце. Изредка жемчужное облачко и по нему стремительно несется тень воздушного корабля. Тишина. Стихийная, вечная. Старые пропеллеры, наполнявшие ее мерны- ными размахами, давно сданы в музей. Надземные эскадры беззвучно плавают в лазурных безднах. Скорее расслышишь орлиные крылья. Да, в эти выси и орлам не взвиться. Каюта из особого толстого несокрушимого стекла. Сквозь все видно. Тонкий платиновый руль мягко вращается в своем гнезде. Таблицы с постоянно меняющимися цифрами показывают, как низко океан и как велика скорость. Там, может быть, беснуется циклон и гонит бешеные валы. Отсюда их не видать. На этой высоте не заметно даже и морщинок. Темно–синяя гладь. Никакой дымок не стелется по ней. Пароходы в бурю шторм ходят под водой. Человечество победило воздух и таинственное царство глубин. Теперь никто не вверяет свою судьбу их волнующейся поверхности. Только в безветрие поднимаются на ее синее зеркало.

Вооруженные сильными предохранителями громадные суда уже не боятся подводных скал и хребтов. Да и дно так изучено и нанесено на карты, как прежде топография островов и континентов. Буревестники, альбатросы и чайки, перелетные стаи уже никого в непогоды не встречают на морских путях. Еще недавно китоловы на неуклюжих черных пароходах бороздили океан. Теперь и они часто бьют морского зверя, ослепляя его электрическими солнцами в темных безднах океана, да и тьма на подводных магистралях побеждена. У самого дна и на отвесах его скал горят вечные маяки. Кое–где бездействуют железные кабели старых телеграфов. Лежат, облепленные раковинами и обвитые цепкой порослью. Теперь радиостанции все на высоте. Завоеванные человечеством полюсы один с другим переговариваются телефонами. В одну сотую секунды слово обегает меридианы и параллельные круги. Из Саравака (Борнео) в Макапа к устьям Амазонки люди не только беседуют, но и видят друг друга, точно их не отделяет чудовищная выпуклость нашей планеты. И под водой то же. Везде неотъемлемое царство человека.

Каждую сотню метров высоты Алехину отмечает предупредительный звонок и отчеркивает стрелка на табличке перед ним. Резервуары сгущенного кислорода распыляют его в разреженный воздух. Дышится легко. Воздушный пловец чувствует себя, как дома. Давно не был у себя и спешит теперь к своим. Там сейчас весна, все в цвету и в радости. Даже голые скалы в рододендронах кажутся пурпурными. Чудесно. Юю в любимом уголке у кипарисов, еще не успевшая загореть, и Митя с нею. Алехин все время так был занят, что и не переговаривался с ними. Пришлось бы пользоваться чужими телефонами или заводским далеко от его дома. У себя еще год назад снял их. Слишком ему мешали незваные, назойливые и вовсе ему ненужные собеседники. От одних репортеров отбоя не было. И он, шутя, говорил жене: «Филлоксеру и всяких кузек уничтожил, а на репортеров никакого газа еще не нашел». Громадная карта была перед ним. Остроумный механизм отмечал на ней — где сейчас пролетает он. Там вспыхивали огоньки. Он рассчитал, оставалось недалеко. Каких–нибудь две тысячи миль — и ночи не пройдет. Волнение близкого счастья охватило его. Он задышал часто–часто и протянул руки, точно обнимая кого- то.

Да, все, о чем мечтал он, сбывается, как в старой волшебной сказке. А впрочем, далеко сказкам до этой яви. Гений перескочил всякую фантазию. Куда арабам до того, что творится кругом. Правда, джиннов не ловят в бутылки и соломоновых печатей на пробках нет, но этот изумительный век отменил духов. Осмеянные и униженные, они Бог весть куда ушли от освобожденного человечества. Где–нибудь внутри Африки или в верховьях Амазонки еще трепещет оно перед старыми пугалами. Да и то едва ли. Школа ведь делает свое. И в последний раз, когда он читал лекцию в Рио- Жанейро, провода соединили его с бесчисленными слушателями всего земного шара. Он видел среди них: еще полвека назад диких горцев Килиманджаро в Африке и Мара- куа в верховьях Юрца, в Южной Америке. Люди победили не только природу, но и суеверия. А он, Алехин, победил людей. На их же счастье! От полюса до полюса отныне одна власть и одна сила. И горе тем племенам и царствам, которые станут на его дороге. «Мир во человецех и в небесах благоволение». Это еще недавно звучало, как пророчество, но дни исполнились и оно уже перевоплощается в живую действительность.

Солнце садилось в розовый океан. Перламутровые облачка внизу пылают в огне чудесного заката… Скоро вспыхнут воздушные маяки — последнее слово его друга — американского изобретателя: ослепительные сферы, плавающие над землей. Еще недавно никто не верил такому достижению. Ничто, по–видимому, не связывало их с нею. Задача равновесия на данной высоте двух сил, центробежной и центростремительной, была разрешена. Ведь прадеды в темные эпохи истории также не могли поверить детским игрушкам — пару и электричеству. Всю стеклянную каюту залило прощальным золотым светом. Океан остался позади. Резко и четко окраились берега старой Европы. Там тоже вспыхнули маяки. Теперь береговые нужны только мелким рыбакам, еще шныряющим кое–где. Облака внизу потянулись на запад вслед за уходящим солнцем. Алехин двумя плавными виражами опустился ниже. Последняя огнистая черточка дневного светила. Вершины Пиренеев гаснут, только одна, точно жертвенник, посылает отблески в темнеющее небо. Вот и приморские Альпы, серебряными очагами ледников кажутся из своей бездны.

Вспыхнули и разгорелись воздушные маяки. Чуть колышатся над миром. Одного еще не дало им искусство. Не пришло на помощь науке. Свет их слишком недвижен. В его сердце нет трепета жизни. Он все залил кругом, но в нем не бьются пульсы настоящей природы. Сказка, настоящая сказка. Алехин не понимает. Грезит он или нет? Не снится ли ему все это? Даже его знания не могут допустить этого. Как ветер не уносит пылающих сфер? Что удерживает их на одном месте? Внизу из мрака выступили долины и горы. Там тоже сочетания маяков светятся созвездиями. Все, как на ладони. Белые в их сиянии города. И, точно светляки, во все концы носятся воздушные суда победившего пространство человечества. Носятся, встречаясь, огибая друг друга, переплетаясь в серебряные сети, разбегаясь во все стороны и разбрасывая кругом тонкие лучи прожекторов.

Алехин взял еще ниже.

Сегодня должно быть полнолуние, но как бессильно оно. Месяц плывет в пока недосягаемых безднах, бледный, мертвый. Точно тускнеет в блеске маяков и аэропланов. Вон огненный кит: среди мелких рыбешек проплыл внизу, сверкая сотнями окон, громадный цеппелин. Человечество сохранило за ним имя первого строителя. Звезд не видно. Чтобы различить их из этой бескрайности зажженного людьми света, надо подняться еще выше, выше, в мертвящий холод разреженного до крайности воздуха. Тысячи лучио- ли мелькают мимо внизу и вверху, на минуту встречаясь лучами с Алехиным. И в каждом из этих светляков бьются человеческие сердца и зорко меряет дали — внимательный глаз.