Стол прямо-таки ломится от лакомств. Есть даже пирожное и мороженое в вафельных трубочках. Мороженое от жары тает, и нам разрешили съесть его в первую очередь.

Больной Санька сидит у окна, закутанный в бордовое байковое одеяло, и с тоской смотрит на общественный стол. Честное слово, я бы отнёс ему полпорции мороженого, только бы он так не смотрел, но доктор запретил ему всё холодное. Вот не везёт человеку! В кои-то веки посчастливилось заболеть, и то не на пользу! Обиднее всего, что его сестрёнок Люсю и Лиду тоже усадили за стол. Они только что вернулись из лагеря, их носы и щёки облупились, и кожа с них слезает хлопьями, как кожура с молодой картошки. Именно за свой облезлый вид они и попали за стол артистов. Моя мать поглядела на них и говорит:

— Бедные девочки, как вам не повезло!

А «бедные девочки» хлопают ресницами и косятся на вазы с конфетами.

— Подумаешь, облезли! — возразил я. — Змеи совсем из своей кожи вылезают, и то ничего.

Мать велела нам с Петькой потесниться и сказала:

— Как не стыдно! Девочки стоят, а вы сидите! Мужчины должны всегда уступать место женщинам. Ешьте, девочки, на здоровье. Я страшно не люблю жадных! — И мать пододвинула девчонкам пироги.

Люся и Лида мотнули огненными косицами и набросились на пироги, а я отправился к Саньке, чтобы пожаловаться ему на его сестёр. Но, когда я подошёл ближе к окну, у меня пропало желание жаловаться. Санька с видом мученика наблюдал издалека за пиршеством и глотал слюнки. Глотать что-нибудь другое он не мог, потому что у него распухло горло.

— Ты не расстраивайся, я кое-что для тебя припрячу. Когда выздоровеешь, съешь, — попытался я его утешить.

— Спасибо! — шёпотом поблагодарил Санька. — Чтоб я ещё заболел — нет, дудки, меня на хворь теперь и мятными пряниками не заманишь! Я теперь учёный!

Пока мы с ним так беседовали, гостей прибавилось. Пришёл Алёшка, который мигает, Михей и какой-то низкорослый дяденька, очень знакомый с виду.

— Хлеб вам да соль! Чай да сахар! — сказал он, снял кепку и пригладил льняные волосы.

— Садитесь, Иван Кузьмич, гостем будете! — пригласила его к столу тётя Маша.

— Премного благодарен! — Иван Кузьмич при-сел на скамью с краю. — Не дорога #гостьба, а дорога дружба!

Я весь измучился, пока смотрел на этого Ивана Кузьмича: «Где же это я его видел?» Но, как ни ломал голову, не мог вспомнить. Только когда взглянул на Дусю, понял: это её отец! И волосы у него русые, и глаза голубые, только чуть светлее. Даже веснушки у них такие похожие, что, кажется, если их посчитать, то получится одинаковое число. Удивительное сходство! Даже говорят одинаково: что ни слово, то поговорка или пословица! И всё-таки я чуточку разочаровался. Дуся рассказывала, что её отец такой сильный: и коней подкуёт и колхозный инвентарь починит, и даже больные тракторы в два счёта вылечит. Я представлял его великаном с мощными бицепсами и широкими плечами, мечтал с ним встретиться и расспросить, как стать таким же силачом.

— Скажите, вы работаете в колхозной кузнице? — начал я с ним разговор.

Иван Кузьмич улыбнулся Дусиной улыбкой:

— Как в воду глядели, молодой человек!

— А вы правда можете мять железо в руках и делать из него всё, что угодно?

— Не всё, но кое-что могу.

— Трудно?

— Почему? — засмеялся Дусин отец. — В нашем деле главное не сила, а сноровка. Сила без сноровки — что лошадь без узды, только напортит. Другой раз нужно ударить так, чтоб заготовка сплющилась чуть-чуть. Тут сила не поможет. Читал рассказ Лескова «Левша»? О том, как англичане сделали маленькую блоху, а наш кузнец её подковал? Вот так-то. А ты, случаем, не Алик?

— Алик. Откуда вы знаете?

— Как не знать! Дочка о тебе много писала.

Дуся в нашу сторону ни разу не посмотрела, но так покраснела, что я сразу понял — она всё слышала. Я, конечно, тоже и виду не показал, что польщён, но сделался таким добрым — даже Люсе и Лиде передал по пирожному. Слово за слово, и мы с Иваном Кузьмичом стали друзьями — водой не разольёшь! Он пригласил меня погостить к себе в деревню. Я обрадовался, но вспомнил, что через несколько дней начнутся занятия в школе, и вздохнул:

— Нельзя, дела!

— Ну, если дела, ничего не попишешь! — согласился Иван Кузьмич. — Дела есть дела. Они всегда на первом месте. Тогда на будущий год приезжай!

Мы бы ещё о многом поговорили, но тут кто-то застучал ложкой по моему блюдцу и строго сказал:

— За столом не разговаривают!

Я поднял глаза и увидел тётю Таню, Димкину мать. Её нарядное платье шуршало и переливалось, как рыбья чешуя. Тётя Таня только вчера вернулась из Крыма. Кожа у неё совсем как шоколадная, губы красные-красные, а волосы собраны в какую-то очень сложную причёску. Она такая красивая, что девчонки с неё глаз не сводят. Но тётя Таня больше всего интересовалась Васильком — взрослым почему-то всегда нравятся такие толстые дети.

— Василёчек, съешь вот эту корзиночку! — попросила она Василька и положила ему на тарелку ещё одно пирожное.

— Спасибо! — с тяжёлым вздохом сказал Василёк — он съел уже столько сладкого, что еле дышал.

— Вот хороший мальчик! — растрогалась тётя Таня — Какой у вас чудесный бутуз! — сказала она тёте Кате.

— Сколько с ним мороки, Татьяна Кирилловна! — довольным голосом пожаловалась тётя Катя и показала на окно, у которого сидел Санька. — Если бы не старший сын, мне бы с этим не справиться. Это Саня его воспитал.

Санька сделал вид, будто не слышал похвалы, но высунулся из окна почти наполовину, чтоб все его лучше разглядели.

— Прекрасное, прекрасное воспитание! — не переставала восхищаться тётя Таня.

В это время Василёк заёрзал на месте, и она его спросила:

— Что тебе, малыш?

— Дайте теперь мне винограду, тогда я ещё раз скажу вам «спасибо».

Взрослые засмеялись, а Санька сразу перестал высовываться из окна.

— Ну, ребятки, подставляйте чашки — я вам ещё подолью.

Тётя Маша принесла свой обновлённый чайник со змеиной ручкой и поставила его на самую середину стола.

Вдруг тётя Таня сказала каким-то странным голосом:

— Извините, Мария Анисимовна, где вы достали такой чайник?

— Он у меня, наверно, со времён царя Гороха, — засмеялась тётя Маша, — но не стоять ему на этом столе, если бы…

— Подумать только, у меня в точности такой же чайник! Бывают же совпадения! — перебила её Димкина мать. — Мне подарили его в одном целинном молодёжном посёлке, который называется Зеленославск… В нём всего несколько домиков, а вокруг — голая степь. Летом — ветер, зимой — мороз! Жутко! А ребята там такие мечтатели! Пока у них прижилось всего одно деревце, а они уверяют, что со временем посёлок будет утопать в зелени!

Я стал думать о том, как эти ребята боролись с ветром и морозом, чтобы отвоевать у них это одно-единственное деревце. А потом вспомнил про нашу улицу: у нас здесь нет ни ветра, ни трескучих морозов, и всё же она голая, как степь.

— Герои, значит, те ребята! — сказал Иван Кузьмич, словно подслушал мои мысли.

— Сейчас я принесу этот чайник, — сказала тётя Таня и пошла к себе домой.

Димка вдруг побледнел и жалобно заморгал — и я сразу догадался, что чайник он не починил, а стащил у матери! Через несколько минут тётя Таня вернулась с расстроенным лицом и сказала:

— Ума не приложу, куда чайник мог деться. Дима, ты не брал его?.. Дима, ты где?

А Димки уже и след простыл, даже я не заметил, когда он успел исчезнуть. Тётя Маша в волнении кусала губы и вдруг сказала:

— Наверно, Татьяна Кирилловна, это и есть ваш чайник! Дима взял мой починить — он такой же синий, только без ручки, — да, верно, не сумел и заменил своим. А мне и невдомёк, старой!

Тут откуда-то снизу послышалось хныканье: оказывается, Димка залез под стол. Конечно, в его возрасте хныкать позорно, но в таком положении, пожалуй, это самый лучший выход: матери всегда становятся добрее при виде слёз. Тётя Таня вытащила Димку из-под стола и так встряхнула, что он взвыл.