За прихожей была еще одна спальня, поменьше, и, когда я посмотрел туда, вибрации ее цветов возродились, унылые обшарпанные стены стали чистым сочетанием желтого и кремового, как летний луг, окруженный белыми цветами. Стены были покрыты в основном эскизами, хотя была и большая картина цирка над маленькой кроваткой и другая картина поменьше с девочкой и собакой больше нее самой. Девочка обнимала за шею собаку, зарывшись лицом в ее шерсть, а собака смотрела из рамы, словно призывая вмешаться. Ярко-синие простыни на кроватке были стянуты назад, и я видел очертания маленького тела на матраце и вмятину на подушке, где, словно мгновение назад, покоилась головка ребенка. Под ногами у меня расстилался темно-синий ковер.

Это был мой дом в ту ночь, когда Сьюзен и Дженнифер умерли, возрожденный мною теперь, когда я почувствовал, что они вернулись, что мы придвинулись ближе друг к другу, мертвые и живой.

Услышав какой-то звук с лестницы, я пошел в прихожую. Свет в нашей спальне замигал и погас. Внутри что-то двигалось. Я не остановился посмотреть, что это, но мне показалось, что в сумерках двигалась какая-то фигура, и до меня донесся слабый аромат. Я остановился на верху лестницы и услышал снизу звук, словно маленькие босые ножки пробежали по ковру, ребенок бегал из комнаты в комнату, чтобы быть рядом с мамой, но, может быть, это просто половицы прогибались под моими ногами, или крыса всполошилась в своей норе под полом.

Я спустился.

Внизу лестницы на маленьком столике красного дерева стояла пуансеттия, прикрытая от сквозняка вешалкой. Это было единственное комнатное растение, которое Сьюзен удалось вырастить, и она страшно гордилась этим, каждый день его проверяла и осторожно поливала, чтобы оно не захлебнулось. В ночь их смерти его сшибли на пол, и первое, что я увидел, когда вошел в дом, были его корни среди рассыпанной земли. Теперь оно выглядело, как раньше, любовно ухоженным. Я протянул к нему руку, и мои пальцы прошли сквозь его листья.

На кухне у задней двери стоял человек. Когда я взглянул, он шагнул вперед, и свет из окна упал на его лицо.

Хансен. Он держал руки в карманах пальто.

– Далеко вас занесло от дома, детектив, – сказал я.

– А вы не можете удалиться от вашего, – ответил он. – Должно быть, с тех пор здесь многое изменилось.

– Нет, дом совсем не изменился.

Он посмотрел озадаченно.

– Вы странный человек. Я никогда не понимал вас.

– Что ж, теперь я знаю, почему я никогда вам не нравился.

Но как только произнес эти слова, я ощутил, что что-то не так. Что-то было не так, как должно быть. Хансен не принадлежал этому месту.

На его лице отразилась озадаченность, словно он только что осознал то же самое. Его тело вытянулось, как будто от внезапной боли в спине. Он открыл рот, и из уголка вытекла струйка крови. Детектив закашлялся, и вышло еще больше крови, а потом кровавое облако забрызгало стену, когда он шагнул вперед и упал на колени. Его правая рука шарила в кармане, словно пытаясь вытащить пистолет, но силы оставили его, и он упал плашмя на живот, глаза полузакрылись, и дыхание постепенно замирало.

Напавший на него человек перешагнул через его тело. Он был на половине третьего десятка, а если быть точным, ему было двадцать шесть лет. Я знал это, потому что нанимал его. Я работал с ним в «Великом заблудшем медведе» и видел его любезность с посетителями, был свидетелем его простых отношений с поварами и официантками.

И все время он скрывал свою истинную натуру.

– Привет, Гэри, – сказал я. – Или ты предпочитаешь другое имя?

Гэри Мейзер держал в одной руке острое мачете. А в другой револьвер.

– Это не важно, – ответил он. – Это всего лишь имена. У меня их было больше, чем ты можешь себе представить.

– Ты заблуждаешься. Кто-то нашептал тебе ложь. Ты никто. Ты зарезал Джимми и убил Микки Уоллеса на этой кухне, но это не делает тебя каким-то особенным. Вряд ли ты человек, но это не значит, что ты ангел.

– Считай, как тебе нравится, – сказал он. – Это не имеет значения.

Но мои слова прозвучали как самообман. Чтобы сразиться с тем, что охотилось на меня, я выбрал это место, преобразив его в моем сознании в то, чем оно было когда-то, но что-то в Гэри Мейзере как будто почувствовало это и откликнулось. На мгновение я увидел то, что видел мой отец в ту ночь в Перл-Ривер перед тем, как спустить курок. Я увидел то, что скрывалось в Мейзере, что выедало его, пока, наконец, от него ничего не осталось, кроме пустой оболочки. Его лицо стало маской, прозрачной и временной: позади нее шевелилась темная масса, старая и сморщенная, наполненная злобой. Тени кружились вокруг нее, как черный дым, загрязняя комнату, марая лунный свет, и сердцем я понимал, что на карту поставлено нечто большее, чем моя жизнь. Какие бы пытки ни учинил мне Мейзер в этом доме, они будут ничто по сравнению с тем, что начнется, когда моя жизнь закончится.

Он сделал еще шаг вперед. Даже в лунном свете я мог видеть, что его глаза чернее, чем я их помнил, – зрачок и радужная оболочка сливались в одну черную массу.

– Почему я? – спросил я. – Что я сделал?

– Дело не в том, что ты сделал, а в том, что ты можешь сделать в будущем.

– И что же? Откуда тебе знать будущее?

– Мы чувствуем угрозу, которую ты представляешь. Он чувствует ее.

– Кто? Кто тебя послал?

Мейзер покачал головой.

– Хватит, – сказал он и чуть ли не с нежностью добавил: – Пора остановить бег. Закрой глаза, и я положу конец всем твоим печалям.

Я попытался рассмеяться.

– Тронут твоей заботой. – Мне требовалось время. Нам всем требовалось время. – Ты был терпелив. Сколько времени ты потратил на меня? Пять месяцев?

– Я ждал.

– Чего?

Он улыбнулся, и его лицо переменилось. Теперь оно лучилось чем-то, чего раньше на нем не было.

– Ее, – ответил он.

Почувствовав сквозняк из-за спины, я медленно обернулся. В полностью распахнутом дверном проеме стояла темноволосая девушка из бара. Как и у Гэри, ее глаза казались совершенно черными. У нее тоже был пистолет, серебристый, двадцать второй калибр. Тени вокруг нее напоминали крылья на фоне неба.

– Как долго, – прошептала она, но ее глаза смотрели не на меня, а на мужчину напротив нее. – О, как долго…

Тогда я понял, что они пришли на это место по отдельности, влекомые мною и обещанием снова увидеть друг друга, но здесь они встретились впервые, если верить Эпштейну, впервые с тех пор, как мой отец спустил курок на пустыре в Перл-Ривер.

Но вдруг молодая женщина прервала свою задумчивость и медлительность. Ее пистолет тихо пролаял два раза, когда она выстрелила в темноту. Мейзер встревожился и как будто не знал, что делать, и тогда я понял, что ему хотелось, чтобы я умирал медленно. Он хотел использовать свое мачете. Но когда я двинулся, он выстрелил, и я почувствовал страшный удар пули в грудь. Я опрокинулся назад и ударился о дверь, и дверь ударила женщину, но не закрылась. В меня попала вторая пуля, и на этот раз я ощутил резкую боль в шее. Я поднял левую руку к ране, и сквозь пальцы потекла кровь.

Я закачался на лестнице, но внимание Мейзера уже отвлеклось от меня. За домом слышались голоса, и он повернулся лицом к угрозе. Я услышал, как хлопнула передняя дверь, и женщина что-то крикнула, а я тем временем добрался до верха лестницы и бросился плашмя на пол, скрываясь от новых выстрелов, которые пронзали пыльный воздух у меня над головой. Мое зрение помутилось, и, лежа на полу, я чувствовал, что не могу встать. Я пополз по полу, загребая правой рукой, как клешней, и отталкиваясь ногами, а левой рукой по-прежнему зажимая рану на шее. Я переплывал из прошлого в настоящее и обратно, и то я двигался по ковру через чистые, ярко освещенные комнаты, а то по голым прогнившим доскам и пыли.

С лестницы послышались шаги. Из кухни внизу слышалась стрельба, но ответной стрельбы не было, как будто Мейзер стрелял по теням.

Я вполз в старую спальню и сумел встать на ноги, опираясь о стену, а потом споткнулся о призрачную кровать и рухнул в угол.