– Что? Ты же любишь этого пса.

– Да, но я не могу проводить с ним достаточно времени, а он любит тебя и Сэм, по крайней мере, не меньше, чем меня. Он сидит дома взаперти, пока я на работе, и мне все время приходится просить Боба и Ширли присмотреть за ним, когда уезжаю куда-нибудь. Для него это не хорошо, а я знаю, что твои мама и папа любят собак.

Ее родители до недавнего времени держали собак, пока обе их старых колли не умерли с промежутком меньше месяца. С тех пор старики поговаривали о новой собаке, но никак не могли собраться и завести ее. Они все еще переживали смерть прежних.

Лицо Рэйчел смягчилось.

– Я должна спросить у мамы, но, думаю, все будет хорошо. Но ты уверен, что хочешь его отдать?

– Нет, – ответил я, – но это будет правильно.

Она подошла ко мне и после некоторого колебания обняла.

– Спасибо, – сказала она.

Перед отъездом я положил корзину Уолтера и его игрушки в багажник и теперь вручил их Джоан, когда стало ясно, что она согласна его взять. Ее муж Фрэнк уехал куда-то по делам, но она знала, что он не будет возражать, особенно если это доставит счастье Сэм и Рэйчел. Уолтер как будто понимал, что происходит. Он побежал вслед за своей корзиной и когда увидел, что ее разместили на кухне, понял, что остается. Когда я уходил, он лизнул мне руку, а потом сел рядом с Сэм в знак признания, что роль ее защитника остается за ним.

Рэйчел проводила меня до машины.

– Просто любопытно, – сказала она, – почему ты так часто отлучаешься, если работаешь в «Медведе»?

– Я расследую кое-что, – ответил я.

– Где?

– В Нью-Йорке.

– Считается, что ты не работаешь. Это может помешать тебе вернуть лицензию.

– Это не бизнес, – сказал я. – Это личное.

– Для тебя это всегда личное.

– А иначе не стоит и браться.

– Что ж, просто будь осторожен, вот и все.

– Буду. – Я открыл дверь машины. – Мне нужно кое-что тебе сказать. Я сегодня был в вашем городке. И видел тебя.

Ее лицо окаменело.

– Кто он?

– Его зовут Мартин, – ответила она после небольшой паузы.

– И давно вы встречаетесь?

– Недавно. Может быть, месяц. – Она помолчала. – Пока не знаю, насколько это серьезно. Я собиралась тебе сказать. Просто не знала как.

Я кивнул.

– В следующий раз я позвоню, – сказал я, сел в машину и уехал.

В этот день я кое-что понял: может быть, бывает кое-что и похуже, чем приехать куда-то со своим псом, а уехать без него, но таких вещей не много.

Это была долгая, молчаливая дорога домой.

Прошло около недели, прежде чем я совершил следующую поездку в Нью-Йорк. Не то чтобы это играло большую роль: в «Медведе» снова не хватало персонала, и мне пришлось работать лишние дни, чтобы немного снять нагрузку, так что я не мог уехать, даже если бы захотел.

Почти месяц я пытался связаться с Джимми Галлахером, оставляя записки на машине у его дома, но не было никакого ответа, пока на этой неделе я не получил от него письмо – не звонок, – в котором сообщалось, что он уезжал в продолжительный отпуск, чтобы избавить себя от нью-йоркской зимы, но теперь вернулся и будет рад встретиться со мной. Письмо было написано от руки. Это было очень в духе Джимми: он писал письма каллиграфическим почерком, не пользуясь компьютером, и считал, что телефоны созданы для его удобства, а не для других. Чудо, что у него еще был автоответчик, но Джимми по-прежнему любил общаться, и автоответчик служил гарантией, что он не пропустит чего-то важного, в то же время давая возможность игнорировать нежелательные звонки. Что касается сотовых телефонов, я был почти уверен, что он считает их порождением дьявола, наряду с отравленными стрелами и людьми, которые солят пищу, еще ее не попробовав. В его письме говорилось, что он будет свободен, чтобы встретиться со мной, в середине дня в воскресенье. И снова эта точность была типична для Джимми Галлахера. Мой отец в свое время говорил, что полицейские отчеты Джимми были произведениями искусства. Их показывали учащимся полицейской академии как совершенный образец работы с документами, и это было все равно что показывать потолок Сикстинской капеллы группе маляров-стажеров, чтобы объяснить, к чему они должны стремиться, крася стены квартир.

Я заказал билет на самый дешевый рейс в Нью-Йорк и около девяти утра приземлился в аэропорту Дж. Ф. Кеннеди, а оттуда взял такси до Бенсонхерста. Еще с детских лет мне было трудно связать Джимми Галлахера с Бенсонхерстом. Из всех мест, которые ирландец-коп и скрытый гомосексуалист мог назвать своим домом, Бенсонхерст сначала казался таким же неподходящим, как Солт-Лейк-Сити, или Кингстон, или Ямайка. Да, теперь там жили корейцы, и поляки, и арабы, и русские по соседству, и даже афроамериканцы, но в Бенсонхерсте всегда царили итальянцы – говоря фигурально, если не буквально. Когда Джимми еще был мальчишкой, каждая национальность имела свой сектор, и если ты заходил не в тот, то, скорее всего, тебя бы избили, но итальянцы били сильнее, чем остальные. Однако теперь и их время прошло. Бэй-Ридж-Паркуэй был по-прежнему полностью итальянским, и там в церкви Св. Доминика на Двадцатой авеню каждый день служили мессу по-итальянски, но постепенно туда прокрадывались русские, китайцы и арабы, занимая боковые улицы, как муравьи, подбирающиеся к многоножке. Тем временем евреи и ирландцы понесли большие потери, а негры, чьи корни в этом районе уходили к временам Подпольной железной дороги[4], сжались до одного анклава из четырех кварталов близ Бат-авеню.

У меня оставалось еще два часа до встречи с Джимми. Я знал, что каждое воскресенье он ходит в церковь, но если даже он был дома, ему бы не понравилось, что я пришел так рано. Это была еще одна черта Джимми. Он верил в пунктуальность и не хотел знать людей, которые отклоняются от назначенного времени в ту или другую сторону. Ожидая назначенного часа, я прогулялся по Восемнадцатой авеню и позавтракал в «Закусочной Стеллы» на Шестьдесят третьей, где пару раз мы ели с отцом и Джимми. Хотя это и было всего кварталах в двадцати от нашего дома, Джимми был близок с хозяевами заведения, и они всегда стремились обслужить его как следует.

Когда Восемнадцатая еще называлась бульваром Христофора Колумба, здесь оставили свой след китайцы, и рядом с итальянскими адвокатскими конторами, фокаччерией Джино, пастой для гурманов «Куин Энн» и магазином DVD «Аркобалено» с итальянской музыкой, где на лавках сидели старички спиной к авеню, как будто выражая свое недовольство произошедшими переменами, теперь расположились китайские рестораны, парикмахерские салоны, магазины электротоваров и даже лавки с принадлежностями для аквариумов. Старый Котильон-Террес заколотили досками, а два розовых коктейля по краям вывески над главным входом по-прежнему грустно пускали свои пузыри.

Когда я подошел к закусочной, она тоже оказалась не та. Изменилось название. Я увидел, что у стойки по-прежнему стоят несколько табуретов, но в остальном закусочная была пуста. Когда мы ели у Стеллы, то всегда садились у стойки, Джимми слева, отец посредине, а я с краю. Для меня это было, как будто я сижу в баре, и я смотрел, как официантки наливают кофе и носят туда-сюда тарелки между кухней и посетителями, прислушивался к обрывкам разговоров вокруг, пока мой отец и Джимми тихо беседовали о своих взрослых делах. Я на прощание постучал в стекло, потом на углу Шестьдесят четвертой купил «Нью-Йорк таймс» и поел в пиццерии «J & V», которая была старше меня. Когда мои часы показали одиннадцать сорок пять, я двинулся к дому Джимми.

Джимми жил на Семьдесят первой, между Шестнадцатой и Семнадцатой, в квартале, состоящем в основном из узеньких примыкающих друг к другу домиков, в оштукатуренном доме, имеющем общую стену с соседним, с окруженным кованой железной оградой садиком и фиговым деревом в заднем дворике, недалеко от района, до сих пор известного как Новый Утрехт. Это был один из шести первоначальных городков Бруклина, но потом, в девяностых годах XIX века, его поглотил большой город, и он утратил свою индивидуальность. Раньше здесь был сельскохозяйственный район, но в 1885 году подступившая железнодорожная компания «Бруклин, Бат и Вест-Энд Рейлроуд» открыла его для застройщиков, один из которых, Джеймс Линч, построил для тысяч семей пригород Бенсонхерст-у-моря. С железной дорогой пришел сюда и дед Джимми Галлахера с семьей, который работал в этом проекте надзирающим инженером. В итоге, немного пошарив вокруг, Галлахеры вернулись в Бенсонхерст и поселились в доме, который до сих пор занимал Джимми, невдалеке от такой достопримечательности, как Ново-Утрехтская реформатская церковь на углу Восемнадцатой и Восемьдесят третьей.