Я сама.

Подвигнутая на действия, она обнаруживает новую грань своей личности: Азиаточки-Плотника. Имея навык работы с деревом, она уверенно собирает укрытие. Хотя ее строение построено без замеров и гвоздей, выглядит оно надежно и более того – красиво, ибо мозг человека приспособился видеть красоту в симметрии. Даже студийный телережиссер, который настолько скис, что его чувство красоты сникло, как выжатый лимон, вынужден будет признать, что изящный симметричный навес обладает некой деревенской привлекательностью.

В качестве ужина Следопыт выдает каждому из членов своей команды по белковому батончику Биологички. Похоже, Биологичку это не огорчает – и в данном случае видимость отражает реальное состояние дел. Батончики содержат сукралозу[3], от которой ее тошнит. Она ест, потому что тошнота все-таки чуть лучше голода. Следопыт поручает Ковбою руководить возведением укрытия и убегает, растворяясь в лесу, словно призрак. Это очень быстрый призрак: оператор за ним не успевает. Записывающим устройствам, установленным на деревьях через каждые сто шагов, удается запечатлеть короткие эпизоды его деятельности: он устанавливает небольшие ловушки. Следопыт надеется к утру поймать завтрак. Он тоже не любит белковые батончики: ему кажется, что у них вкус индустриализации.

На реке Инженер применяет свой рыболовный набор, но берет слишком крупную мормышку, да и техникой ловли он не владеет. Результатом часовой рыбалки становится только уязвленная гордость, и команда Зверинца садится за ужин из мечты любого ребенка: шоколад, шоколад и еще шоколад.

На востоке Пилот размачивает и раздает свою капусту, а потом, опираясь на палку, ковыляет в лес, чтобы устроить несколько ловушек, чем не занимался со времен базовой армейской программы. Черный Доктор идет с ним, чтобы научиться это делать.

– Если бы у нас была леска, можно было бы устроить силки, – говорит ему Пилот.

– В следующий раз, – отвечает Черный Доктор.

Ловушки Пилота не сработают, но их сооружение принесло свои плоды: формируется первый союз.

На лагеря наползает ночь. Все в той или иной степени устали, но Официантка, наверное, измучилась сильнее всех. Она уже несколько часов дрожит, хоть и застегнула поверх своего спортивного лифчика тонкую курточку из лайкры. Она сворачивается у огня: члены команды кажутся ей слишком чужими, чтобы греться в тепле их тел.

– Внутри теплее, – говорит Зверинец, завернувшаяся во флисовую куртку.

Официантка трясет головой. Она чувствует себя беспомощной. Один из операторов наблюдает за ней, записывая ее дискомфорт и жалея, что не может одолжить ей свою гораздо более теплую куртку. Когда Официантка поворачивается к огню спиной, он чуть было не кричит ей, предостерегая насчет волос, но она и без подсказки перекидывает их через плечо. Девушке неловко. Ей хотелось бы, чтобы оператор что-нибудь сказал или ушел. Она знает, что ей следует говорить – не с ним, а с членами своей команды, но она слишком замерзла и слишком устала. Время идет. Смена оператора заканчивается. Он уходит в гораздо более комфортабельный лагерь съемочной группы, разбитый на другом поле метрах в восьмистах южнее. Там есть палатки и мангалы. Сумки-холодильники с мясом, молоком и пивом. Противомоскитные сетки. Операторы, прикрепленные к двум другим командам, тоже уходят. Наблюдать за участниками оставлены стационарные камеры.

Этим камерам нет дела до того, что Официантка замерзла, а у Пилота непрерывно ноет нога. Они регистрируют то, как Ковбой выползает из шалаша помочиться и как нескончаемо трясется Официантка, однако они пропускают больше, чем записывают. Они пропускают то, как Банкир предлагает Биологичке в качестве подушки свой дутый жилет – и как облегченно расправляется его лицо, когда она вежливо отказывается. Они не записывают, как Зверинец, Инженер и Азиаточка-Плотник рассказывают о себе таинственным ночным шепотом. Они пропускают то, как губы Заклинателя, забившегося в угол шалаша, шевелятся в безмолвной искренней молитве.

В основном они показывают угасающие костры.

В небе рокочет. Моя первая мысль: падает беспилотник с камерой – и это я хочу видеть. Смотрю вверх, подняв руку, чтобы заслонить солнце. Но вместо сломавшегося беспилотника вижу самолет, вспахивающий небо и оставляющий за собой пушистый белый след. Моему сознанию не сразу удается обработать эту картинку, звук и чувство, что мое мелкое человеческое присутствие настолько принижено. С начала съемок я впервые увидела самолет. Не знаю: то ли просто не обращала на них внимания, то ли их действительно не было.

В любом случае это важно: значит, они не могут контролировать все аспекты моего окружения. Слабое утешение, но оно наполняет меня, словно озарение. Я ощущаю, как моя изолированность отступает. Впервые за очень долгое время я не «та самая», а просто «кто-то». Просто один человек среди множества. Я думаю о мужчинах и женщинах, пролетевших надо мной. Самолет громадный: наверное, несколько сотен пассажиров сидят там под шишечками вентиляторов, дремлют, читают, смотрят на своих планшетах фильмы… Кто-то, возможно, плачет, потрясенный чудовищностью предпринятого путешествия.

Я стою неподвижно, запрокинув голову, пока самолет не скрывается из вида, а его инверсионный след не начинает рассеиваться. Надеюсь, кто-то там, наверху, возвращается домой. Что хотя бы один человек в том самолете знает идеальную, бескорыстную любовь и возвращается к ней.

Следующие несколько часов проходят легче, чем предыдущие, если не считать того, что я безумно голодна. За несколько часов до заката мне попадается ручей, и я решаю разбить лагерь пораньше, чтобы попытаться отловить что-нибудь белковое. Детали капкана, которые я вырезала по время групповой стоянки, лежат у меня в рюкзаке, и теперь, когда в качестве приманки у меня есть нечто помимо сосновых шишек, он может сработать.

Я достаю три палки и устанавливаю их под деревом. Целую минуту пытаюсь сообразить, которую палку куда ставить, а потом подгоняю зарубки, уравновешивая и подравнивая. Когда мне удается добиться, чтобы капкан сохранял свою характерную форму, просто надавливая на верхнее звено, я смазываю кончик палки для приманки арахисовым маслом и наваливаю поверх тяжелое полено, которое должно занять место моей руки. Это очень ненадежное сооружение, но так и задумано – и оно стоит.

Кипячу воду порциями и строю укрытие, время от времени посматривая в сторону капкана. Приманка лежит в тени полена – нетронутая. В лесу становится сумрачно. Я сижу у костра и жду – просто жду, стараясь не подпускать к себе те мысли, которые приходят первыми. Мне это противно. Необходимо чем-то себя занимать. Я решаю вырезать второй капкан. Подбираю палки нужного размера: каждая примерно сантиметровой толщины, а длиной около тридцати – и начинаю работать. Мне нужно всего лишь четыре углубления и два заостренных конца, но их надо расположить очень точно. Вырезание отнимает неожиданно много времени: ножик, который мне выдали, стал настолько тупым, что сейчас, наверное, даже не разрезал бы брусок масла из холодильника. Когда я заканчиваю вырезать, руки у меня ноют, а на ладонях появились волдыри. Бросаю палки у ствола дерева и иду к ручью, чтобы найти длинный плоский камень, которым можно было бы нагрузить капкан.

Снимаю ботинки и носки и вхожу в воду. Галька массирует ступни… слабая боль. Выковыривая камень, я думаю о том, что ни за что не стала бы все это делать, не будь это частью шоу. Это приключение, на которое я напросилась, – оно оказалось совсем не тем, что я ожидала и чего хотела. Я считала, что открою в себе новые возможности – но на самом деле чувствую себя просто измученной.

Ставлю камень на попа. Он такой тяжелый, что я не могу его поднять, так что просто выволакиваю его на берег, а потом тащу к дереву. Камень оставляет след шириной пятнадцать сантиметров, который тянется через весь мой лагерь. Я вспоминаю дорогу, которая шла через лес, ведя от почтового ящика с голубыми воздушными шарами к домику, где у двери тоже оказались шары. Кажется, сам домик тоже был голубой… я точно не помню. Может, там только были полоски голубой краски. Как бы то ни было, все было ясно. Шаров было очень много: когда я заново все вспоминаю, их оказывается еще больше. И шарами дело не закончилось: бутылка в мойке, несколько свертков на столе. Все голубые. Даже лампочка в спальне казалась голубой, когда я нашла его… нашла это.