Вместе с ней он опустился на расстеленную шаль...

– Тебе хорошо было? Он не ответил. Лежал, заложив руки за голову, созерцая звездный купол.

– Так хорошо?

– Мне сейчас хорошо... Посткоитальная релаксация...

– Чи-иво? – плебейским привизгом выразила свое непонимание Лера.

– Простонародно интонируете, княжна, – нарочито тихо пробормотал он.

– Что-что? – переспросила она, уже сравнительно комильфо.

– Расслабуха, родная. Как-никак, пару вагончиков мы разгрузили... Слушай, у тебя сигаретки нет?

Лера принялась сердито шарить вокруг себя, метнула ему на грудь мятую пачку «Золотого пляжа».

– Ох, это не Рио-де-Жанейро! – вздохнул он, затягиваясь сырым, припахивающим плесенью дымком.

– Нил?.. – спустя минуту-другую спросила она.

– Да, любимая?

– Нил, пообещай мне одну вещь...

– Для вас, сударыня, все, что угодно – в пределах разумного, конечно.

– Ты не мог бы завтра увезти ее куда-нибудь на весь день?

– Кого?

– Ну, Ирку... Понимаешь, завтра мой Ашотик приезжает. Нельзя, чтобы она нас вместе видела.

С папашей-то я как-нибудь разберусь, а вот Ирка... Она такая правильная, такая зануда. И стукачка. Маме наябедничает, Вадику...

– М-да, нескучно живете, гражданка Оболенская, – задумчиво проговорил он. – Вчера Назаров, сегодня я, завтра Ашотик.

– С Максом у меня ничего не было! – заявила Лера. – А Ашотик – это серьезно. – А Вадик? – ехидно осведомился Нил.

Насчет самого себя он решил не спрашивать. И так все более-менее ясно.

– Вадик – мой алма-атинский жених. Его это все совершенно не касается... Ну сделай, ну что тебе стоит...

– Ладно... Прокатимся, пожалуй, в Феодосию. Он замолчал, вслушиваясь в южную ночь.

– Нил?..

– А? – Он встрепенулся: как-то умудрился начисто забыть, что он здесь не один.

– Нил, а ты меня потом с мамой своей познакомишь?

– Да? – Ее наивная нахрапистость была даже забавна. – Думаешь, надо?

– Надо.

– Зачем?

– Ну... словом, я в аспирантуру хочу поступать. А в нашей консерватории с такой специальностью сложно...

– Какой специальностью? – безжалостно осведомился он. – Играть ты не можешь, петь вроде не поешь. Не иначе, дирижировать собралась? Тогда тебе в Москву надо, к профессору Веронике Дударовой.

– Да не дирижировать! Я теорией заниматься хочу.

– В таком случае на что тебе моя матушка сдалась? Она, видишь ли, отнюдь не теоретик.

– Но знакомства, связи...

– Послушай меня, лапушка. Ты об одной вещи просила, а получается две.

– Я отработаю. Честное слово... Нил ухмыльнулся, прикинул свои желания и возможности на данный момент, и, потянувшись, сказал:

– Вот прямо сейчас и отработаешь...

«Прогулка морем, – думал Нил, стоя на палубе, – это очень сильно в ощущениях, но банально в описании. Синее море, белый пароход, высветленные солнцем горы, две разбегающиеся пенные дорожки за кормой... Какой восторг – и какое убожество в мыслях и словах. Вот рядом со мной некое создание, априорно милое, трогательное и целомудренное, хотя об этом создании я знаю лишь то, что вот сейчас должен буду привлечь ее к себе, поцеловать ее шрам, ее облупившийся красный носик, ее сухие губы, соленые от морских брызг, – и тут же с тоской подумать, что все мосты сожжены...»

Он повернулся к Ирочке, притянул к себе, губами приник к шраму под облупившимся красным носиком, к сухим губам, соленым от морских брызг. Она крепко зажмурила глаза...

На многочисленных кораблях пестрели флаги, на набережной играли военные оркестры и фланировали матросики, щеголяя белоснежными гимнастерками. Феодосия отмечала День военно-морского флота.

В праздничной толчее они были инородны. Ежесекундно их обгоняли, поджимали, подталкивали, громкими голосами глушили адресованные друг другу бессвязные лирические реплики. Ее личико под нелепой желтой панамой становилось все бледнее, шаг – медленнее, все заметнее проявлялась хромота, все тяжелее опиралась она на палку, на руку Нила. Наконец она подняла на него страдальческие глаза и тихо простонала:

– Не могу больше...

Он подхватил ее на руки и, распихивая толпу, вынес с набережной в тихий переулок, опустил на лавочку под густым кипарисом.

– Я сейчас! – отрывисто сказал он и устремился обратно на набережную. – Только куплю тебе мороженого. Жди меня...

Тележек с мороженым было много, но желающих полакомиться им было несравненно больше. Нил метался от одной очереди к другой, выбирая, какая будет поменьше, наконец выбрал и, действительно, не простоял в ней и минуты – товар кончился. «На фиг этот график!» – пробормотал Нил, нагло протиснулся в самую головку соседней очереди и пристроился к пацану лет двенадцати, сжимавшему в потной ручонке единственную монетку.

– Здорово! – громко, на публику, сказал он и шепотом добавил, всовывая в ладошку рубль: – Слышь, старик, возьми мне два стаканчика.

Мальчонка открыл рот, и за долю секунды до того, как оттуда выплеснулась порция колоритной южной брани, Нил внес существенное дополнение:

– Сдача твоя!

Малец поспешно сглотнул ругательство и важно кивнул стриженой головой. Этот диалог произошел до того стремительно, что в очереди никто не успел возмутиться.

От тележки Нил отошел с двумя кривоватыми вафельными стаканчиками и острым желанием хоть несколько секунд передохнуть в тенечке. Вынырнув из самой толчеи, он плюхнулся на какую-то ступеньку, козырьком защищенную от солнечного света, и слизнул выступившую каплю сладкой жижицы с дырявого донца одного из стаканчиков. И тут же в глазах потемнело – и не только потому, что их прикрыли чьи-то ладони, потому что еще до слов: «Сударь, не угостите ли даму мороженым?» – он понял все. Медленно повернул голову и, словно кролик перед удавом, застыл перед Линдой.

Эхо потрясения, испытанного в тот момент, мгновенно выкинуло Нила из реальности воспоминания и перебросило на двадцать один месяц вперед, в реальность непосредственных ощущений.

– Костя, не мнись на балконе! – крикнул он. – Заходи давай, я не сплю, так валяюсь.. В комнату с извиняющейся улыбкой вошел Асуров.

– Ты не позвонил, – сказал он. – Я начал беспокоиться. И вот... Ты позволишь?

Следователь показал глазами на стул. Нил кивнул. Асуров уселся, раскрыл портфель, достал оттуда пеструю цилиндрическую жестянку.

– "Нескафе", – прокомментировал Нил. – Однако!

– В управлении наборы давали, – пояснил Асуров. – Водички поставь.

Когда Нил, водрузив на плитку полный до краев ковшик, снова повернулся к столу, рядом с кофе появилось еще несколько разноцветных банок – красная с камчатским лососем, зеленая с молодым венгерским горошком и розовая с бельгийской ветчиной. Тут же красовалась длинная бесцветная бутыль причудливой формы, заполненная бесцветной же жидкостью. Нил пригляделся к фигурной этикетке.

– "Fassbind. Eau de vie. Kirsch. Made in France", – прочел он. – Знатное у вас управление. Пристроил бы по знакомству, я на машинке неплохо стучу. Асуров лукаво улыбнулся.

– Подумаем... – Он взял в руки бутылку. – ну что, сразу по чуть-чуть или сначала перекусим?

– Через полчаса мы стояли на палубе теплохода «Иван Тургенев», взявшего курс на Сухуми.

– И не единой мысли об Ирочке?

– Так, вскользь подумалось, что она вроде собиралась пройтись по магазинам и, стало быть, деньги на обратную дорогу у нее найдутся.

– Ты не мог бы припомнить точную дату, когда это произошло? Я как-то запамятовал, когда у нас День военно-морского флота. – Впервые за все время их общения Асуров достал ручку и раскрыл блокнот...