Далось это с трудом. Ничего особенно не болело, но слабость была сверхъестественная. Слабость и холод, и нежелание что-либо делать. Накрыться бы чем-нибудь потеплее, и лежать, лежать, ни о чем не думая...

– Он окинул мутным взглядом комнату, пытаясь по каким-то внешним приметам определить, где он. Первыми бросилась в глаза книжная полка, а на ней – два стакана, до половины заполненные топленым воском, потом – красный коврик на противоположной стене, верхний край зеркальной рамы, стол, посередине которого красуется блюдо с дынными корками, кресло, развернутое теперь к окну... Выходит, никуда он не забредал, так и завалился в чужой комнате, отрубившись от какой-то дряни, закапанной в нос... Господи, что могла подумать о нем Линда? А Ринго? Мнение Джона его не особенно интересует...

Нил застонал и встал на ноги, попав левой в собственный расшнурованный ботинок. Второй ботинок лежал рядышком, уткнувшись высоким голенищем в мятую серую кучу брюк. Нил поспешно вытащил брюки – новенькие, модные клеши, тщательно отпаренные вчера, – озираясь, натянул их, дрожащими пальцами застегнул пуговицы...

В общем, погуляли... Мать с бабушкой, наверное, с ума сходят, ведь не позвонил даже. Теперь Предстоит объяснение. И в университете... Блин, а ведь студенческий его на вахте и, если верить вчерашней сердитой тетке, уже сегодня будет передан в деканат для дальнейших разбирательств. Во влип!

Интересно, где все? В комнате ни звука, ни шевеления, никто на его пробуждение не прореагировал. Ушли на занятия, не разбудив его? А который, кстати, час?

От обилия разом навалившихся вопросов тупо заболела голова, в левом виске противно задолбил невротический дятел. Нил застыл, зажмурив глаза, и внутренним зрением буквально увидел сизый туман, окутывающий мозги... Чашку горячего, крепкого чаю и покурить – остальное потом!

Нил заставил себя раскрыть глаза и окинуть помещение более осмысленным взглядом. Тихо и пусто, но на столе блюдце с длинными окурками, надорванная пачка «Шипки», в которой, возможно, осталось что-нибудь. И еще... И еще из-за кресла, повернутого спинкой к нему, поднимается дымная спиралька... Нил метнулся к креслу, шумно зацепив стул.

Линда, бледная как сама смерть, сидела в кресле и безучастно, остановившимися покрасневшими глазами смотрела на простирающийся за окном блеклый пустырь. На ее хрупкие плечи был накинут серый халат, в опущенной на подлокотник руке тлела сигарета.

– Линда... – проговорил он голосом, дрожащим от слабости, стыда и облегчения. – Мощно я вчера вырубился, да?

Она молчала, не сводя глаз с окна.

– Слушай, я тут вчера на вахте студенческий оставил...

– Там...

Не поворачивая головы, она показала рукой назад.

На краешке стола лежал его студенческий билет. Нил схватил его, поспешно затолкал в карман.

– Вот спасибо! Ты не представляешь...

– Не за что.

Ее еле слышный голос звучал безжизненно, картонно, и это насторожило:

– Что было, скажи мне, что было?! Я ничего не помню. Я что-нибудь натворил?

Она молчала. Нил приблизился к креслу, опустился на колени, положил голову на ее безвольно лежащую руку.

– Ну, скажи же мне...

– Скажи?

Глаза ее блеснули, рука ожила, приподнялась, одновременно поднимая его подбородок. Он заглянул в ее глаза, ожидая ответа, но она опустила голову, прижалась лбом к его лбу, что-то горячее и влажное обожгло его щеку. Он поднял руку, робко положил на ее хрупкое плечо.

– Ну, что ты, что ты, Линда, не надо... Она сняла его руку с плеча, приподняла голову, отвернулась. Нил поднялся с колен, обошел кресло, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

– Что было? – требовательно спросил он. – Говори! Я буйствовал, избил кого-нибудь, оскорбил, в непотребном виде попался на глаза начальству?

– Нет... Уйди, прошу тебя...

Он вспыхнул, больно сжал ее плечи.

– Я не уйду, пока не скажешь, что было! Линда уткнулась лицом в его живот.

– Нилка, Нилка, что мы натворили... Я понимаю, я старомодная, смешная, но я не могу... не могу... Ты не виноват... ты не обязан... я сама... – сбивчиво лепетала она.

– Да что же такое? – Опешивший Нил опустил руки. – Объясни же, наконец!

– Помнишь, тогда, на озере, Когда ты хотел... А я сказала... А этой ночью... Но ты не виноват... Ты не бойся, я переживу...

Нил почувствовал, как жарко стало лицу. Он понял. Но отказывался поверить.

– Ты хочешь сказать, что ночью мы с тобой... Она кивнула, ненароком боднув его в живот. Нил с новой силой стиснул ее плечи.

– Линда, – тихо сказал он. – Я с тобой? Навсегда...

В этот день в университет они не пошли. Нахально смотались в кино, а «обедали» в кафе-мороженом, взяв на двоих полкило ассорти и литровый сифон газировки. Вечером он лихо играл на дискотеке в соседнем корпусе, а ночевал опять в комнате Линды. На этот раз обошлось без подкурки и капель в нос.

<Казалось бы – семнадцатилетняя девчонка до головокружения влюблена в семнадцатилетнего парня. Появляется другая – старше, явно опытнее в сексуальном плане, явно имеющая на него самые серьезные виды... Я прекрасно понимала, что стоит лишь пошевелить мизинчиком – и соперница будет повержена, и не перед ней, а передо мной опустится на колени мой желанный... Я столкнулась с чем-то, что властвовало надо мной, чем-то сильнее меня. Это было ново и очень неприятно... Вы скажете – голос естества. Глупости! Тут было, если угодно, сверхъестество! Только в нем, в этом смазливом юном неврастенике, мне приоткрылась сила, родственная моей, во всяком случае, равновеликая. Приоткрылась – и чуть не придавила!.. Что же говорить о нем? Он не ощущал своего избранничества. Меня поставили на его пути вовсе не для немедленного слияния в экстазе – последствия были бы катастрофическими! – а для того только, чтобы при моем посредничестве он открыл свое предназначение... Ночь напролет я обдумывала свою миссию, и к рассвету сложился план. Тут очень кстати подвернулся Ринго... Думаете, этот жук так просто закорешился с каким-то там сопливым школяром? И в тот же день этот школяр крадет книги из семейной библиотеки, чтобы обзавестись фирменной трубкой... Расширение сознания через ломку этических стереотипов. Обязательный этап любой инициации... А потом пришла очередь Линды. Со своей ангиной она могла запросто отмазаться от любого колхоза – но пришлось ехать в дурацкий отряд. Отрабатывать должок, о котором чуть позже... Конечно, я не рассчитывала, что эта дура влюбится всерьез. Возвратившись из колхоза, она первым делом прибежала ко мне плакаться и каяться. Я спокойно выслушала, даже обещала посодействовать. И посодействовала. Без ложной скромности замечу – режиссура всей сцены в общежитии была гениальна! (Прим. Т. Захаржевской.)>

– А вот, попробуйте, роза с грецким орехом, нам из Молдавии прислали... Простите, милочка, запамятовала ваше имя.

– Линда Маккартни, – без тени смущения заявила Линда.

– Вот как? – с неприятной интонацией проговорила бабушка, а мама удивленно выгнула выщипанную бровь.

– Вы из Прибалтики?

– Из Даугавпилса, – подтвердила Линда.

– Надо же, а Нил говорил, что вы с Кольского полуострова.

– В Мончегорск мы переехали два года назад. Отцу предложили руководящую работу...

– А-а, так вы из руководящей семьи? – В бабушкином тоне отчетливо просквозило ехидство.

– В известной мере...

– Ты ж говорила, что росла без отца... – растерянно шепнул Нил на ухо Линде.

– Он вернулся к маме, когда мне было двенадцать, – сердито прошептала в ответ Линда и тут же спросила громко: – Ольга Владимировна, вы не возражаете, если я закурю?

– Будьте любезны...

Линда демонстративно затянулась «Мальборо». Мать смотрела не нее рассеянно и благодушно, бабушка – лукаво. Нил молчал, угрюмо прихлебывая чай. Светская беседа, которую Линда вела с его домашними, ему активно не нравилась. Матери-то, по большому счету, все равно, что там очередная подружка сына заливает. Даже когда узнает, что это не просто подружка, отреагирует точно так же – благосклонной и рассеянно-царственной улыбкой. И доброта, материнская любовь здесь не при чем: никто, кроме себя самой, ее, великую диву-примадонну, не интересует нисколько. Нил давно это понял и давно смирился. Иное дело бабушка. Она никогда не откровенничала с внуком, он с ней – тем более, но Нил готов был поклясться, что она знает все об особых отношениях, связывающих его с Линдой, о заявлении, которое они неделю назад подали в загс и которое у них не приняли, посоветовав прийти в декабре – с тем, чтобы можно было назначить дату регистрации на конец апреля, когда Нилу исполнится восемнадцать и отпадет надобность в разных дополнительных бумажках, включая и письменное согласие родителей. (Кстати, только при подаче заявления он узнал, что Линде уже исполнилось двадцать). Сейчас он чувствовал, что бабушка придирчиво и без особого доброжелательства изучает будущую невестку, подмечая каждый промах в поведении, каждую нестыковку в речах. Линда заваливала этот экзамен катастрофически. Этот ненужный эпатаж – кличка вместо имени, сигарета, – это вранье про Прибалтику, про отца-начальника...