– Зрончемся, – поправил Нил. – Спокойнее, господа, на полтона ниже, плиз!

– Отречемся от старого мира, – с видом заговорщика прошептал Бергман. – Рванем туда, где оскорбленному есть чувству уголок...

– Кенист ду дас лянд, во ди цитронен блюн! – с чувством изрек рыжий Левушка. – Геен зи нах Коктебель им Шварцен море баден!

– Баренцев, вы, я надеюсь, кирилловец? – Игорь ткнул Нила пальцем в грудь. – В Крымских горах мы создадим небольшой партизанский отряд...

Но уже в поезде Братья по разуму неожиданно объявили себя чань-буддистами и углубились в медитации на стакане и сочинение хокку на основе непосредственно увиденного. В эти занятия пытались втянуть и Нила, но он наотрез отказался и проводил время в соседнем купе с девушками-геологинями, которых ублажал песенками под гитару. С помощью тех же девушек, он в Симферополе выгружал из вагона чаней, домедитировавшихся уже до третьей степени просветления.

В первые же дни крымского отдыха Нил успел убедиться, что проповедуемая ими школа чань-буддизма отличается высоким эклектизмом, вбирая в себя элементы многих культур. Так, в имени гроссбуха, в который заносились все откровения в стихах и прозе, звучало нечто откровенно тюркское – «Йытсич Музар» («Чистый разум» навыворот), «Хинаяной» и «Махаяной» назывались две пищевые канистры на три и пять литров соответственно. Каждое утро обе канистры под завязочку заливались двумя самыми дешевыми разновидностями продаваемого здесь вина – белым, омерзительно кислым «Ркацители» и красным, омерзительно сладким «Радужным». Смесь этих напитков в равных пропорциях оказалась вполне сносной на вкус, быстро давала желаемый эффект и закрепилась в их кругу под названием «Смесь номер один – ординарная», которая превращалась в «Смесь номер два – марочную» путем простого влития в нее пол-литра «Зубровки». Употребление этих смесей внутрь одухотворенно именовалось «практикой слияния ин и янь». Через несколько дней такой практики Нил впал в глубокую тоску, физиономия Бергмана приобрела устойчиво синий цвет, а Левушка, по его же заверениям, начал видеть в темноте не хуже кошки. Зато наши чань-буддисты обрели стойких прозелитов в лице трех молодых воркутинских шахтеров, которые ходили за ними по пятам, видом своим отпугивали как местное хулиганье, так и скандальных борцов за тишину и общественный порядок, щедро заливали «Хинаяну», а то и «Махаяну», марочным портвейном. Отдуваться за эти услуги приходилось, понятно, Нилу – каждый вечер подвыпившие шахтеры требовали душевных песен. Концерты нередко затягивались заполночь.

– Все, – пробурчал через неделю Нил, разбуженный на рассвете лютым похмельем. – С экспериментом пора завязывать.

Он, кряхтя, перелез через храпящего Бергмана, запихал в рюкзак плавки и зубную щетку, набросил на плечо гитарный ремешок. Во дворе напился воды из колонки, окатил голову. Полегчало, но очень слегка. Захотелось вернуться и поспать еще часок-другой. «Ну уж нет! – приказал он сам себе и двинул по извилистой улочке к морю, на повороте в последний раз посмотрел на длинный низкий барак, поделенный на тесные клетушки, где в одной из них они и ютились, выкладывая за сутки пятерку на троих. – Гудбай, естествоиспытатели хреновы!»

Он пересек шоссе, доковылял до прибрежного променада, малолюдного в этот час, на границе писательского и общедоступного пляжей присел на лавочку. Силы оставили его. Отравленная кровь изнутри колола вены мириадами иголочек, голова гудела бу-хенвальдским набатом. Он окончательно и бесповоротно понял, что совершил большую глупость, припершись сюда, да еще с вещичками. Надо было остаться, пошукать у Братьев какой-нибудь заначки со вчерашнего, подлечиться малость. Не спеша навести справки насчет свободной коечки – где, с кем, за сколько, – если получится, прикупить курсовку, чтобы с питанием не маяться. Так ведь нет, как моча в голову стукнула, так сразу...

Блуждающий взгляд-уперся в рядок автоматов, торгующих водами, пивом и дешевеньким разбавленным вином. Нил лихорадочно зашуровал по карманам, шепча при этом: «В последний раз...»

После трех стаканов в голове наступило прояснение, зато совсем ослабли ноги. Он сел прямо на землю возле автоматов, взял гитару...

Друзья, купите папиросы!

Подходи, пехота и матросы,

Подходите, не жалейте,

Сироту меня согрейте,

Посмотрите – ноги мои босы...

Возле его ног, обутых в «адидасовские» кроссовки, шлепнулась монетка, потом другая. Стало смешно и немного стыдно. Нил тряхнул головой и запел активнее, работая уже на публику:

Я мальчишка, я калека, мне пятнадцать лет,

Я прошу у человека – дай же мне совет,

Где здесь можно приютиться

Или Богу помолиться -

До чего не мил мне этот свет!

– Действительно, что ли, приютиться негде? – услышал он девичий голос, сочувственный, но со скрытой смешинкой. – Бе-едный! Макс, иди сюда, тут такой талант пропадает!

Нил поднял голову. В позе с изящным прогибом, широко расставив точеные ножки, на него лукаво поглядывала знойная карменистая брюнеточка. Глянцевое голубое бикини красиво оттеняло шоколадный загар. Позади возвышался крепкий парень, из-за ее нежного плечика убедительно выглядывал бронзовый бицепс с мастерски вытатуированным якорем. Парень шагнул вперед и выставил широкую ладонь.

– Здоров, доходяга! Держи краба. Нил взялся за мощную ладонь, рывком встал с земли.

– Максим Назаров, – сказал парень, раздвинув уголки рта в улыбке.

Приглядевшись, Нил увидел, что слово «парень» не вполне точно характеризует его визави. Спортивный, гладко выбритый мужчина за тридцать, с необычным, неуловимо нерусским лицом – удлиненным, с широко расставленными большими карими глазами, с аккуратной щеточкой черных усиков под четко очерченными губами. При этом в его облике не было и намека на опереточную слащавость.

– Нил Баренцев, – представился Нил. Мужчина улыбнулся еще шире.

– И к Нилу ходили, и по Баренцеву шастали... Что, амиго, квартирный вопрос замучил?

– Есть маленько, – улыбнулся Нил в ответ.

– Делаем так, – Максим рубанул воздух ладонью. – Сначала искупнемся, потом пельмешек порубаем, потом займемся твоей проблемой. Имеется вариант. Принято? Лера?

Он посмотрел на спутницу. Та изобразила пухлыми губами поцелуй и звонко ответила:

– Принято!

Пельмени они ели вдвоем – прямо от раздаточной стойки Лера ускакала со своим подносом на другой конец столовской веранды к столику, за которым сидели потасканный бородатый мужчина в красном жилете на голое тело и невысокая темноволосая девушка.

– Куда это она? – удивился Нил.

– К семье, – спокойно ответил Назаров. – К папе и сестренке.

– Так она здесь с семейством? Я думал – с тобой.

– Курортное знакомство.

Назаров поднял стакан компота, салютуя через зал Лере. Та вновь изобразила поцелуй.

– Симпатичная, – заметил Нил. – Так, пустышка... Вот сестричка у нее – очень ничего себе. Трогательный человечек. Но я сразу не обратил внимания, а потом уж было поздняк метаться! – Назаров усмехнулся.

– Познакомишь?

– А специально знакомиться и не надо. У той же хозяйки проживать будешь.

– А ты?

– А я там уж месяц жирую. Еще неделька – и отчаливаю в порт приписки. Коечка моя тебе по наследству перейдет. А пока на насесте покантуешься.

– Насест – это что такое? – осторожно спросил Нил.

– А это на чердаке, три жердочки между люком и кладовкой, – Заметив тень, пробежавшую по лицу Нила, Назаров тут же добавил: – Ты сразу-то не отказывайся, осмотрись сперва. Это знаешь какой дом? Особенный, и люди в нем особенные...

– Максик, если что – мы в Тихой бухте, – прощебетала, проходя мимо их столика, Лера. – Придешь?

– Попозже... Доброе утро, экселенц! – Бородатый мужчина степенно кивнул, не замедляя хода. – Доброе утро, Ирочка, – произнес Назаров совсем другим тоном.