– Ты извини, – сказал Нил. – Линда так и не давала о себе знать?

– Ни слова. Может, у родителей, своих живет. Ты бы связался как-нибудь...

– Не могу. И не хочу... Наливай еще, что ли... В доме на Четвертой Советской незнакомая тетка, толстая и неопрятная, через цепочку сообщила ему, что такие здесь больше не живут, а куда съехали – неизвестно. В справочной будке кудрявая девица, кокетливо улыбаясь, вручила ему бумажку с его собственным адресом – официальным местом проживания Ольги Владимировны Баренцевой – и больше ничем помочь не могла. Он и сам не понимал, что скажет Линде, когда наконец увидит ее, но все чаще ловил себя на мысли, что без этих поисков жизнь его теряет последний смысл... Оставалась еще надежда – подать в милицию заявление о пропаже жены и ждать результатов. Выяснив по телефонной книге адрес районного отдела, он после университета отправился на Чкаловский проспект. Поднялся по щербатым ступенькам, толкнул тяжелую дверь и нос к носу столкнулся с Катей.

– Нил! Ты-то тут что делаешь?

– А ты?

– Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.

– А я как раз человечка одного разыскиваю.

– Кого же, если не секрет?

– Линду. Не знаешь, где она? Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак. – Не знаешь? – повторил он.

– А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?

– Куда вызывали? Где Линда?

– В тюрьме твоя Линда! – выкрикнула Катя. – Она Ринго прирезала!

«Таня! – отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. – Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход».

– Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки...

Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.

– Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, – продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. – Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой... Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня. Что уж говорить об опросе свидетелей, анализе вещественных доказательств! По существу, за четыре с лишним месяца не было проведено никаких следственных действий. И когда я указал на это Щегольковой, то получил потрясающий ответ: «Что вы хотите, у меня десятки таких мелких дел, до всего руки не доходят. Вот если бы она его убила!..» Одно слово – органы! Если у этой чувырлы достанет глупости предъявить такую тухлятину на суд, мы обеспечим ей такое частное определение, что потом никакой ЖЭК в юрисконсульты не возьмет, это я вам обещаю!

– Извините, Николай Николаевич, но Линда... то есть жена. Как ее вытащить?

– Не спешите, молодой человек. Сейчас у нашего малоуважаемого оппонента одна забота – изыскать благовидный предлог, чтобы прекратить дело. Не стоит ей мешать, это существо мстительное, злобное, и может сильно напакостить.

– И сколько времени она будет изыскивать предлог?

– Полагаю, неделю-две. Самое большее – месяц.

– Месяц! Еще целый месяц невиновный человек...

– Про невиновность вы, положим, загнули. Тыкать в знакомых ножичками – такое занятие наш уголовный кодекс все-таки не поощряет.

– Ну, хотя бы что-нибудь, Николай Николаевич, прошу вас! Может быть, свидание...

– Вполне реально. Только вот что я вам скажу, юноша: законное свидание в казенном доме – процедура малоприятная, морально тяжелая. С вашего позволения, мы поступим иначе... Обычно мадам Щеголькова за подобную услугу берет от пятидесяти до двухсот рублей, но в данных обстоятельствах мы вправе рассчитывать на некоторую скидку. Думаю, коробки шоколадных конфет будет достаточно...

Серый воздух, отблеск жирной слизи на всех поверхностях, пятнистый кафельный пол, весь в выбоинах, гулкое эхо каждого шага. И какая-то особенная, тотальная вонь, исходящая не от чего-то конкретного, а от всего в совокупности. Место нечеловеческое, несовместимое с человеком. Железная дверь, лоснящаяся зеленой краской, а за ней – куб пространства, пустота которого нарушена лишь длинным столом с сырыми темными пятнами, въевшимися в деревянную поверхность, и низкими скамьями, намертво привинченными к бетонному полу. Микроскопическое мутное окошко под потолком, бурые стены в унылых подтеках. Не пробыв в этих стенах и нескольких минут, он был болен, подавлен, разбит...

– Громче! – сварливо просипела растрепанная пожилая женщина с простуженным красным носом и нечистой кожей.

– Баренцев Нил Романович.

– Дата и место рождения, пол, социальное происхождение, национальность, семейное положение, должность и место работы, домашний адрес?..

Нил громко, монотонно отвечал на вопросы, неопрятная тетка остервенело скрипела пером. и раз в несколько секунд звучно сморкалась в грязный платок.

– Знаете ли вы находящуюся здесь гражданку?

– Да...

– Громче!

– Да, знаю. Это Баренцева Ольга Владимировна, моя жена.

В центре зеленой двери, лязгнув, опустилось окошко, и хриплый голос сказал:

– Нина Наумовна, вас ждут в шестом. Следователь Щеголькова захлопнула папку, положила в потертый портфель и встала.

– Полчаса, – тихо сказала она.

Они остались вдвоем, и Нил впервые поднял на Линду глаза. Она не походила на узницу нацистского концлагеря из кинофильма «Обыкновенный фашизм», но изменения, происшедшие с ней, были ужасны. Потухший взгляд, потемневшие, набрякшие веки, нездоровая, мучнистая бледность расплывшегося лица, свисающие патлами отросшие волосы. Из-под нелепого серого халата выглядывал воротник красно-синей ковбойки, которой он раньше не видел.

– Как ты?

– Нормально...

– Ты... ты прости меня, пожалуйста... Мне не сообщили, я только недавно узнал. – Он всхлипнул и торопливо засунул руку в карман. – Вот... Бутерброд с сыром, шоколадка. Извини, что мятые, в карманах нес, сумку пришлось сдать...

– Давай сюда, бабам отнесу.

– А ты?

– Мне хватает. Кормят здесь сносно. Рыба, каша, чай с сахаром... Если хочешь, можешь курева переслать и витаминчиков, а то зубы шатаются.

– Да, да, разумеется.

Нил дрожащей рукой достал сигареты, спички, придвинул к ней.

– Бери всю пачку. Я еще куплю. –Отберут. С фильтром нельзя. – Она жадно затянулась и тут же закашлялась. – Отвыкла.

– Теперь я вытащу тебя отсюда, адвокат говорит – дело нескольких дней...

– Да ладно, дыши ровно.Ты ни в чем не виноват и ничем мне не обязан.

– Я не могу дышать ровно, пока ты остаешься в этом аду!

– Брось, Баренцев, ты просто не знаешь, о чем говоришь. Есть дружок, такие местечки, по сравнению с которыми здесь санаторий-люкс. Четырехместные номера с умывальником и персональными шконками, постельное белье, радио, шахматы, библиотека, трехразовое питание, часовые прогулки, баня по пятницам. Не хватает только бильярда, танцплощадки и бара с коктейлями... Эй, ты что, пусти! От меня же парашей несет, трусы застиранные...

– Я люблю тебя! – рычал он сквозь стиснутые зубы, пригибая ее к столу.