– Все равно не догадаешься. "Клуб «Пенни-Лейн».

– Сборище битломанов, – сообразил он. – Ну и чем вы в своем клубе занимаетесь?

– Пойдем увидишь. Студенческий при себе?

– Вход по студбилетам?

– Конечно... – Она увидела его ехидную улыбку, сначала ничего не поняла, потом тоже улыбнулась.– Не к Джону, конечно, а в общагу. На вахте сдать. Видишь, вон там тетка сидит.

Сама Линда ничего предъявлять не стала, спокойно прошла мимо полной пожилой женщины в синем кителе, слегка кивнув ей, и остановилась возле лифта. На Нила женщина взглянула строго и требовательно. Он протянул свой студенческий. Она раскрыла его и принялась придирчиво изучать, сравнивая лицо на фотографии со стоящим в шаге от нее оригиналом.

– Фамилия? – сурово спросила женщина, положив студенческий рядом с толстым вахтенным журналом.

– Но там же написано. – Нил показал на билет.

– Мало ли что там написано! Фамилия?

– Баренцев.

– Имя-отчество?

– Нил Романович.

– Правильно... Номер?

– Какой номер? Билета? Я наизусть не помню...

– Номер комнаты, к кому идете, – пролаяла женщина, теряя терпение от такого непроходимого идиотизма.

– Триста сорок три, Кизяков Станислав, – громко подсказала Линда.

Женщина даже не посмотрела в ее сторону, записала что-то в журнале, а Нилов студенческий закинула в ящик стола, заложив полоской бумаги с цифрами «343».

– Проходите, – неприязненно сказала она. – Как пятница, так все к этому Кизякову и шляются. Медом там, что ли, намазано?.. В двадцать три тридцать общежитие закрывается. Если кто из посторонних не вышел – документ конфискуется и передается в деканат.

– Понял, – грустно сказал Нил.

Женщина, не обращая более на него ни малейшего внимания, уже собачилась со следующим визитером.

– Давай скорей, я лифт держу! – крикнула Линда, и он нырнул вслед за ней в фанерный ящик, рассчитанный, судя по всему, человек на десять.

Когда Линда, не постучавшись, толкнула дверь и вошла в триста сорок третью, ведя на буксире Нила, ему показалось, что что-то внезапно случилось со. зрением – с комнате стоял такой густой дым, что ничего нельзя было разглядеть. К тому же у него моментально защипало в глазах.

Когда он чуть-чуть проморгался, то увидел, что в небольшой комнате стоят, сидят и лежат человек двадцать-двадцать пять, при этом еще умудряясь кучковаться примерно по пятеро – по шестеро. Одна такая кучка группировалась вокруг стола, уставленного пустыми стаканами и тарелками, полными окурков. Еще три группы разместились на каждой из кроватей. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, смолили. На кровати слева молчали, на кровати справа тихо о чем-то переговаривались, на дальней, у окошка, пели про желтую подводную лодку, очень недружно, отвратительными голосами. На подоконнике весьма бесстыдно целовалась парочка. Разговаривали тихо, пели тоже не очень громко, но когда в деле участвует столько глоток одновременно, эффект получается основательный. У Нила даже уши заложило. Линда взяла его за руку и повела, лавируя между гостями. Некоторые узнавали ее, махали лениво рукой или говорили:

– Хай, Линда! Пивка не принесла?

– И тебе хай! В другой раз...

– Хай, Линда, а я два текста с «Раббер Соул» снял.

– "Револьвер" тебе в руки...

– Линда, лапушка, у тебя, говорят, полный «Хайр» есть.

– Пусть говорят...

«А она знает себе цену, – с удовлетворением думал Нил. – Жалко, что я тогда, в колхозе, так облажался. Может, что-нибудь получится здесь, может, поезд еще не ушел...»

Нил никого из этих людей не знал, хотя двоих-троих вроде бы видел на факультете. А вот его кое-кто определенно знал:

– Хай, Баренцев!

Ему улыбалась сидящая у стенки девчонка, маленькая, курносая, раскрашенная не хуже ирокеза.

– Приве-ет, – растерянно протянул он. Это создание в узких «вареных» джинсах, чрезмерно обтягивающих толстенькие ножки, было ему совершенно незнакомо.

– Не узнал? Я же Линда. Он изумленно моргнул, придержал за руку настоящую Линду.

– Так вот же Линда...

Девушки оглядели друг друга без особого тепла и одновременно процедили сквозь зубы:

– Хай, Линда.

– Пойдем, – шепнула Линда-первая и потащила его дальше.

– Слушай, а эта самозванка тоже Линда. Почему? – тихо спросил он, когда они удалились на два шага.

– А потому что у нас в «Пенни-Лейн» нет никакого порядка. Два Поля – Князев и Рейман, два Джорджа, целых три Йоки. Один чувак вздумал даже Джоном заявиться, только уж этого наш Джон не стерпел и объявил его Питом Бестом. Бардак! Хоть бы по старшинству определяли, что Ли. Я вот уже четвертый год Линда, а эта писюшка только весной себе такое имя взяла, потому что ей, видите ли, Поль Маккартни пласт подарил, с автографом...

– Который Поль Маккартни? Князев или Рейман?

– Нет, ты не понял. Настоящий Поль Маккартни, «битловский».

– Ничего себе! А как так получились?

– А папаша у нее дипломат или что-то в этом роде. Она пять лет в Югославии жила, сюда только поступать приехала, на сербохорватское. Там, значит, и адрес его раздобыла, и письмо написала, как она, простая советская девочка, аж с самого детства в него влюбленная, в кумира своего. А через месяц из Лондона бандероль...

– Неужели в самом деле Маккартни?..

– Очень сомневаюсь. Она, конечно, этот диск всем показывала, хвасталась. Но я так думаю, подпись подделала... Йоко, эй, Йоко!

Линда бесцеремонно принялась расцеплять целующуюся на подоконнике парочку.

– Лариска, да оторвись ты, завязывай лизаться! Девушка на подоконнике отстранила пылкого партнера и выпрямилась во весь свой немаленький рост. Лицо ее пылало праведным гневом.

– Какого члена!.. – начала она, но у вид ев, кто стоит перед ней, резко сменила тон: – Ой, Линдоч-ка, хай! Тебя Джонни спрашивал.

Быстренько оглядевшись, Линда наклонилась и прошептала на ухо Йоко-Лариске:

– Он у нас?

– Да, и Ринго с ним. Постучи три-два-три, он откроет.

– Ясно, – Линда переключилась на нормальную громкость: – Вот, знакомься, это Нил Баренцев.

– Йоко! – Лариска выставила руку с опущенной ладошкой. – Я слышала тебя на дискотеке. Супер! У тебя непременно должно быть клубное имя, только я все забываю, кто «битлам» на фоно подыгрывал – Джордж Мартин, Фил Спектор... Джордж у нас уже есть... Вот, будешь Филом, годится? Фил – Нил, почти то же самое.

– У нас кота Филом звали, – сказал Нил. – Можно я лучше Нилом останусь? Как Кэссиди.

– А это еще кто?

– Это... – Нил многое мог бы порассказать о Кэссиди, про которого узнал из книги, подаренной ему одним американцем, приезжавшим к матери в театр. Книга была о самых знаменитых американских битниках – Керуаке, Бэрроузе, Гинзберге, Ке-не Кизи. Всю книгу Нил, понятно, не прочитал, но главу о Кэссиди кое-как осилил. Потому что непутевого доктора всяческих наук, признанного последним истинным героем Америки и выведенного в «Полете над гнездом кукушки» под именем Мак-Мэрфи, звали так же, как Баренцева, Нилом. Тезка красиво жил и красиво умер – у полотна железной дороги посреди мексиканской пустыни, в наркотической горячке пересчитывая шпалы до Мексико-сити... Нил поглядел в необремененное интеллектом и необезображенное красотой лицо Йоко и сказал:

– Ударник у Джимми Хендрикса. Сейчас с Джорджем Харрисоном играет.

– Ой, погоди, я тогда имя запишу... Как ты сказал – Нил Кессоги?

Она принялась чирикать обгорелой спичкой на пачке из-под «беломора»., а Нил завертел головой, ища глазами Линду. Но ее не было, зато к нему тут же подскочила Линда-два.

– Так и не узнал меня? – игриво спросила она.

– Не-а... Хотя погоди, ты в сто восемьдесят третьей школе до пятого класса не училась? Или до шестого...

– Не училась, – капризно сказала Линда-два. – Я сейчас с тобой учусь.

– Но у нас в группе всего две девчонки, и они...

– А я не в твоей группе. У нас общие семинары по языкознанию.

– Ну-ка, ну-ка... – Он вгляделся в ее раскрашенное, кукольное лицо. – Неужели Заволжская?!