Вернувшись в квартиру, он вытащил зеленый скоросшиватель и протянул его мне. Я открыл его и увидел фотокопию страницы, напечатанной на старой пишущей машинке.

Это был протокол первого заседания суда от 18 марта 1958 года.

Этот документ и другие найденные мной материалы суда привели к тому прорыву тайны, которого я так долго добивался. Они удалили гладенькую оболочку, в которую была заключена история о перевозке этого манускрипта в середине двадцатого века, и обнажили тщательно спрятанные пружины.

Материалы, полученные у Эзры, являлись копиями протоколов, сделанными когда-то и кем-то, и, поскольку у меня не было уверенности в совершенной их точности, мне требовались оригиналы. Я сделал еще одну попытку связаться с иерусалимским раввинским судом. На сей раз мне удалось дозвониться до важного чиновника, который был занят другими делами, но я держал его у телефона, с энтузиазмом объясняя, почему «Корона» и ее история стоят того, чтобы он потратил на них время. Он пообещал поискать эту папку в архиве, но недели шли, а от него – ни звука. Когда я в конце концов сам ему позвонил, он сказал, что папку отыскал.

– Когда я могу прийти? – спросил я.

Он извинился: папку-то он нашел, но не получил разрешения мне ее показать. Этот ответ он давал мне множество раз в течение последующих недель, пока я сам не возник в здании суда и не постучался без предварительной договоренности в его дверь. Он рассеянно указал мне на шкаф с папками, будто меня ожидал. Наверху лежала стопка бумаг в разорванной коричневой папке.

– Можно взять? – спросил я.

– Пожалуйста, – ответил он. Я пристроился в уголке шумной комнаты ожидания и за час переснял все содержимое папки, где были письма, повестки в суд и прочие связанные с делом бумаги, а также протокол пятидесятипятилетней давности, написанный от руки. За малым исключением все совпадало с отпечатанными копиями, которые мне показал Эзра.

Судебный процесс длился с перерывами четыре года. Он был напряженным и подчас принимал уродливые формы. Суд допросил большинство главных действующих лиц этой истории. Не все говорили правду. Материалы суда содержали имена, даты и описание того, как «Корона» из Сирии переправлялась в Израиль. А они, в свою очередь, привели меня к другим документам и людям, пролившим дополнительный свет на эту историю, которая теперь изменилась до неузнаваемости.

Новость о том, что 16 декабря 1957 года Фахам приехал в Израиль, быстро разнеслась среди евреев маленькой алеппской общины, которые уже жили в Израиле. Через несколько дней после приезда Фахама его пришел навестить молодой учитель по имени Ицхак Заафрани. Учитель был сыном одного из тех двух раввинов, что отправили «Корону» из Алеппо. Но так как между Сирией и Израилем прямой связи не было, ни он, ни кто-либо другой не имели представления о том, что книгу, которую запрещено перемещать, все же перевезли.

По свидетельству Заафрани, данному им в суде несколько месяцев спустя, явившись к Фахаму, он увидел, что тот был окружен гостями, приехавшими поздравить его с приездом; это же самое он с поразительной точностью повторил и мне пятьдесят с лишним лет спустя. О том, что «Корона» покинула Сирию и перевезена в Израиль, ему сообщил сын Фахама. Заафрани поверить не мог, что книгу вынесли из синагоги. Во время его визита «Кодекс» вместе с прочим багажом Фахама еще находился в таможне порта Хайфы и его только собирались переправить в Иерусалим, главе Отдела Алии.

Сын Фахама сказал, что отец просит о встрече с Исааком Даяном, главным раввином алеппских евреев в Израиле. Заафрани понял из этого, что «Корону» передадут Даяну, и так как Даян – глава местной алеппской общины и коллега тех двух раввинов, еще проживавших в Сирии, он как бы и является самым подходящим ее хранителем. В любом случае, сказал сын Фахама, все это следует держать в тайне.

Более чем через месяц, 22 января, встретив раввина Даяна на праздновании чьей-то бар-мицвы, Заафрани спросил его о «Короне», так как был уверен, что раввин давным-давно ее получил. Но Даян выразил полнейшее удивление: он не знал даже о том, что ее привезли. И тогда Заафрани заподозрил неладное.

На следующий день они отправились к Фахаму, и равввин велел молодому учителю взять с собой какую-нибудь простыню, чтобы завернуть в нее великую книгу. К тому времени прошло уже более двух недель с той ночи, когда два курьера с коричневым чемоданом явились в дом Шрагая, главы Отдела Алии; у Фахама «Короны» не было. Но алеппские евреи про это еще не знали. Заафрани постучался в дверь Фахама, а раввин остался ждать внизу.

Дверь открыла невестка Фахама. Свекра нет дома, сказала она.

«Я сказал ей, что со мной раввин общины и что он хочет поговорить с Фахамом об одном важном деле, – сообщил в суде учитель. – Я сказал, что она должна спуститься и с ним поговорить. Я объяснил, что раввин ждет неподалеку и что ей лучше снять с себя фартук». Женщина так и поступила. Раввин спросил ее про «Корону».

Ее свекр «ничего старинного из Алеппо не привозил», сказала она. И визитеры ушли, прихватив свою простыню.

Вскоре после этого Фахам встретился с Заафрани и заявил, что возмущен тем, как тот поступил с его невесткой. «Почему вы пришли вынюхивать, будто я совершил какое-то преступление?» – спросил Фахам. Но в конечном счете он рассказал, что передал «Корону» Шломо-Залману Шрагаю, главе Отдела Алии, то есть израильскому правительству. «Корона Алеппо», эта святыня общины и ее талисман, не только была увезена из синагоги и из города, но еще и вырвана из рук ее хранителей и передана чужакам.

Алеппские евреи к любому правительству относились недоверчиво, а уж светских европеизированных социалистов, составлявших большинство в правящей верхушке Израиля, и вовсе не воспринимали в качестве представителей всего еврейства, хотя те претендовали именно на это. На самом деле для большей части алеппских евреев Израиль был лишь перевалочным пунктом по дороге на Запад, а то они и вовсе объезжали его стороной. Социализм нового государства с его аскетизмом и бедностью затруднял занятие бизнесом, которое им удавалось лучше всего, а доминирование выходцев из Восточной Европы с их пренебрежительным отношением к евреям из арабских стран, казалось унизительным. Большинство из них продолжило путь на Запад, в Панаму или Сан-Пауло, а то и в Бруклин, где спустя несколько десятилетий ряды шикарных машин, припаркованных вдоль Оушен-Паркуэй, указывали на удачный союз между талантами народа и потенциалом страны. Для этих людей сама мысль о том, что израильское руководство смеет претендовать на эту книгу, казалась абсурдной.

Раввин Даян, видимо, все же надеялся, что Фахам еще изменит свое решение и вернет «Корону». Он привел Фахама в новую синагогу, построенную алеппской общиной на морском берегу в Тель-Авиве, и показал ему ящик, в котором предполагал хранить «Корону». «Слишком уж хрупкий», – как ему припоминается, ответил Фахам. «Тогда можно построить помещение с каменными стенами – как грот в алеппской синагоге», – предложил рабби, но Фахам ответил, что ему это место вообще не нравится. Два алеппских раввина велели ему поставить Даяна в известность, а вовсе не отдавать ему «Корону» или подчиняться его приказам, сказал Фахам раввину. Конечно, те раввины остались в Сирии и связаться с ними, чтобы прояснить ситуацию, невозможно.

Пока алеппские евреи пытались как-то переварить случившееся, государство быстренько оформило документ, по которому «Корона» переходила под его контроль на вечные времена. Попечителями объявлялись президент Бен-Цви, глава Отдела Алии Шрагай и сам Фахам; стало ясно, что Фахам действует уже не в интересах алеппских евреев, что он перекинулся на сторону властей Израиля. Алеппские евреи осознали, что теряют «Корону», хотя все еще не понимали, как такое могло случиться.