Израиль в те годы был централизованным государством с одной главенствующей политической партией Мапай, относящейся к рабочему сионистскому движению, во главе которой стояли Бен-Цви и Бен-Гурион. Эта партия контролировала различные союзы, ведала государственным жилым фондом и почти всем прочим, и подпись партийного аппаратчика решала, получишь ли ты ту или иную работу или жилье. И тем не менее алеппские евреи не уступили и не удовольствовались только письмами и жалобами. В феврале 1958 года, через два месяца после того, как «Кодекс» прибыл в Хайфу, они наняли адвоката, обратились в суд и возбудили дело против государства.
А через месяц в раввинском суде Иерусалима начался процесс, отраженный в столь упорно разыскиваемых мною протоколах. Заседания велись не судьями, а тремя раввинами, но все прочее проходило по обычным правилам. Одним из первых шагов правительственного адвоката было требование о неразглашении в прессе подробностей этого процесса. Он мотивировал это тревогой за безопасность евреев, все еще находившихся в Сирии, тем, что они могут пострадать, если сирийские власти узнают о тайном вывозе «Короны» в Израиль. Это было правдой, но правдой было и то, что у государства, как это ясно видно из протоколов, имелись и другие причины не разглашать детали этого процесса. Информация о нем тщательно скрывалась, и так продолжалось в течение пятидесяти лет.
На первый взгляд серьезнейшая драма, которая разыгралась в суде, начавшемся 18 марта 1958 года, заключалась в юридическом споре сторон о том, кому принадлежит право на владение предметом огромной ценности. Однако на самом деле все было гораздо сложнее. Спор в иерусалимском суде был о том, кому принадлежит наследие диаспоры, то есть речь шла о природе иудаизма, изгнания и Государства Израиль.
На одной чаше весов были алеппские евреи, на другой – государство: президент Бен-Цви, чей институт отныне владел этой книгой; глава Отдела Алии Шрагай и торговец сырами Фахам, в котором алеппские евреи видели предателя и на которого затаили великую злобу. Для Бен-Цви и для израильтян еврейское государство было полноправным наследником всех общин диаспоры, тех, что угасли, и тех, что к этому шли, а потому оно было и естественным наследником величайшей книги иудаизма. Конечно, алеппские евреи, находившиеся в изгнании, годами сохраняли эту книгу, и это чрезвычайно похвально. Но отныне, когда с изгнанием покончено, манускрипт вернулся домой. «Кодекс» будет храниться по всем правилам и принадлежать не горстке раввинов или маленькой общине, а всему еврейскому народу, как то порешили лидеры и ученые мужи нового государства.
Алеппские евреи, со своей стороны, не видели себя частью сионистского проекта и сионистской версии истории. Они принадлежали к одной из старейших еврейских общин, пусть ныне и униженной, и в «Короне» видели символ того места, которое ни один из них никогда не воспринимал как изгнание или ссылку. Они не для того хранили ее столетиями, чтобы потом отдать чужакам. «Корона», написали алеппские раввины в своем гневном письме в суд, это не «какая-то бесхозная вещь, которую может присвоить любой, кому вздумается». Она принадлежит им, и они требуют ее вернуть.
Спор сосредоточился на том, что известно по поводу разговора Фахама с двумя главными раввинами в Алеппо в ту ночь, шесть месяцев назад, когда они передали ему «Корону». Аргументы государства основывались на показаниях Фахама о полученных им инструкциях: ему было сказано вывезти манускрипт в Израиль и передать его религиозному человеку. Что он в точности и выполнил, остановив свой выбор на Шрагае, главе Отдела Алии, а тот, в свою очередь, передал его президенту страны. И значит, государство приобрело его законным путем и имеет право на его хранение.
Со своей стороны, алеппские евреи были уверены, что раввины никогда бы добровольно не выпустили эту книгу из рук. Они утверждали, что Фахама проинструктировали передать ее в Израиле алеппской общине, а именно раввину Даяну. Бен-Цви был слишком уважаемой личностью, чтобы напрямую его атаковать, а потому основные нападки во все время процесса были направлены на Фахама и Шрагая.
Адвокат алеппских евреев Шломо Мизрахи взял слово первым, начав свое выступление с описания главной синагоги; он сказал, что любое изложение этой истории должно начинаться именно с этого, со спрятанной книги и с погрома.
– Во время Войны за независимость в Алеппо разразился погром. Погромщики взломали сундук и, не найдя в нем денег, вырвали несколько листов из великой «Короны» и бросили их на землю, – сказал он в суде. – Через десять лет, – продолжал адвокат, – главные раввины решили, что обязаны переслать «Корону» алеппской общине в Израиле. Курьер, которому они доверили это дело, их предал. Фахам всего лишь курьер, и факт, что ему было дано поручение, не превратил «Корону» в его собственность, – заявил он.
– Такие книги никогда и не являлись частной собственностью, – ответил ему правительственный адвокат Шломо Туссия-Коэн, – Торговцу сырами, – продолжал он, – алеппские раввины выдали полномочия доверенного лица, обязанного передать «Корону» религиозному человеку, которого он сам выберет. В связи с крайней опасностью ситуации, – добавил он, опережая ожидаемый вопрос своего оппонента, – эти полномочия были выданы устно. Ценность «корон» огромна[19], – добавил правительственный адвокат.
Адвокат алеппских евреев объявил, что он просил вызвать для показаний и Фахама, и главу Отдела Алии. Правительственный адвокат не возражал, и заседание было перенесено на полдень того же дня на следующей неделе – на 25 марта.
Когда Фахам явился в суд, каждый из адвокатов потребовал, чтобы слово предоставили ему первому.
– За мной право задавать вопросы свидетелю, так как он вызван по моей просьбе, – заявил судьям алеппский адвокат.
Правительственный адвокат на это возразил:
– Я желаю задавать вопросы первым, потому что я его представляю. Я хочу, чтобы он пересказал события в том порядке, в каком они происходили.
Алеппский адвокат не отступился. Он вытащил протокол первого заседания и сослался на текст на второй странице: «Именно я попросил его вызвать и выслушать». В конце концов адвокаты сошлись на том, что сначала Фахам сам изложит свою историю, и ее выслушают, не задавая вопросов. Торговец сырами начал с мольбы о сочувствии.
– Я гражданин Сирии, – сказал он. – Я заботился о членах нашей общины, уезжавших в Израиль, и о том, что важно для этой общины. [Сирийское] правительство узнало про меня через свою службу безопасности и побоями пыталось вытянуть из меня признания о моей работе и о деньгах из Америки. Я все отрицал.
Далее Фахам сообщил, что он был изгнан из Сирии, но затем получил разрешение вернуться, чтобы перед окончательным отъездом уладить свои дела. Когда отведенный ему срок пребывания в Сирии подходил к концу, он встретился с двумя главными раввинами Тавилом и Заафрани.
– Рабби Тавил сказал, – продолжал Фахам, – что он должен сообщить мне нечто секретное, но боится властей. «Не бойтесь, – сказал я ему. – Будем уповать на Господа». Далее он сказал: «“Корону”, которая выжила в огне, надо увезти в Израиль, но это опасно». И добавил, что, если я ее не возьму, никто другой не сможет этого сделать. Разговор у нас шел в синагоге, и я ему пообещал, что спасу «Корону».
По поводу данных ему инструкций Фахам сказал: «Они велели мне отдать ее религиозному и богобоязненному человеку», – повторив главный пункт правительственной защиты. Да, они упомянули раввина Даяна, но сказали только, что с ним следует посоветоваться, и ничего более. Кроме того, приехав в Турцию с «Короной», он получил письменные указания от двух состоятельных лидеров общины, уже проживающих за границей. Они повторили данное раввинами распоряжение передать «Корону» какому-нибудь «религиозному человеку». Письма этого Фахам не показал, хотя и упомянул, что, возможно, оно еще сохранилось; позже в суде в ответ на вопрос алеппского адвоката он заявил, что не может его найти.
