– Ты плачешь?! – сказал Ашар.

– Да, я плачу! И что здесь скрывать? Я в жизни своей видел много страшного. Я бывал в переделках, когда ураган кружил мой корабль на вершинах волн и низвергал в глубины бездны, и чувствовал, что он для бури то же, что засохший листок для вечернего ветра! Я видел, как люди вокруг меня исчезают в пучине, и слышал стоны и предсмертные крики своих друзей. Я ходил под градом пуль и ядер и скользил по палубе, залитой человеческой кровью! Моей душе бывало больно, но я никогда не плакал… Эта комната, которую я, оказывается, бережно храню в своей памяти, эта комната, где меня ласкал отец, которого я никогда не увижу, последний раз целовала мать, которая, может быть, не захочет меня видеть, эта комната для меня священна, как могила отца, священна, как колыбель! И я не могу спокойно вспоминать ее. Мне всегда хотелось оплакать свое детство, Ашар, ведь оно было таким коротким!

Старик сжал его в своих объятиях. Поль положил голову на его плечо, и они несколько минут стояли молча. Наконец старый Ашар сказал:

– Да, ты сказал правду. Эта комната вместе и колыбель и могила: вот здесь ты родился, – он протянул руку к кровати, – а тут отец простился с тобой навсегда, – прибавил он, указав на другой угол.

– Так он умер? – спросил Поль.

– Умер.

– Ты мне расскажешь о его смерти?

– Я все расскажу тебе!

– Подожди немножко, – сказал Поль, отыскав рукою стул и присев на него. – Я еще не в состоянии тебя слушать, дай мне немного справиться с собой.

Он облокотился на подоконник и стал смотреть на море.

– Как прекрасна ночь в океане, когда луна, как теперь, ярко светит! Это величественно, как вечность… Мне кажется, что человек, который постоянно наблюдает это зрелище, не может бояться смерти. Отец мой умер мужественно?

– О, конечно! – ответил Ашар с гордостью.

– Я был уверен в этом. Я его помню, хотя мне было четыре года, когда я в последний раз его видел.

– Он был таким же красавцем, как вы, – сказал Ашар, – таким же молодым.

– Скажи, как его звали?

– Граф Морне.

– А, так я из древней и благородной фамилии. У меня тоже есть герб с короной…

– Постойте, постойте, молодой человек, не предавайтесь гордости, – сказал Ашар. – Я еще не сказал вам имени вашей матери.

– Да-да, кто она? Простая женщина? Я все-таки с уважением выслушаю ее имя.

– Маркиза д’Оре, – произнес Ашар медленно и словно с сожалением.

– Что ты говоришь! – вскричал Поль, вскочив со стула и схватив старика за руку.

– Я говорю правду.

– Так Эммануил мой брат, а Маргарита моя сестра!

– Да разве вы их знаете? – удивился Ашар.

– О, ты всего несколько минут назад сказал правду, старик, – произнес Поль, опустившись на стул. – Что провидению угодно, то и будет, а все, что оно сделает, заранее написано в книге нашей судьбы…

Оба некоторое время молчали, наконец Поль приподнял голову и, взглянув с решительным видом на старика, сказал:

– Теперь говори, я готов тебя слушать.

Старик подумал с минуту и начал свой печальный рассказ:

– Они были обручены. Вдруг, не знаю почему, между их семьями началась страшная вражда, и их разлучили. Сердце графа Морне было разбито, он не мог оставаться во Франции и уехал в Санто-Доминго, где у отца его было небольшое имение. Я поехал с ним, потому что маркиз Морне относился ко мне с полным доверием, ведь я сын его кормилицы и вместе с ним воспитывался. Он называл меня братом, но я никогда не забывал расстояния, положенного между нами происхождением. Маркиз был совершенно уверен во мне, зная, что я люблю графа, как родного сына.

Мы прожили здесь два года. Два года ваш батюшка – часто без цели, иногда занимаясь охотой, – блуждал по этому великолепному острову, надеясь подавить душевную боль усталостью. Но это ему не удавалось. Наконец после двух лет беспрерывной борьбы с собой и бесконечных страданий он, видно, почувствовал, что не может больше терпеть, не может жить, не увидев ее еще хоть раз, и мы отправились в Европу. Плавание наше прошло так благополучно, что суеверные люди могли бы принять это за самое счастливое предзнаменование. Через полтора месяца по выходе из Порт-о-Пренса мы были уже в Гавре. Мадемуазель де Сабле была уже замужем. Маркиз д’Оре, удерживаемый своей должностью при дворе, жил в Версале, а жена его была нездорова и оставалась в старом замке Оре, башни которого видны отсюда.

– Да, да, я знаю этот замок, – проговорил Поль, – продолжай.

– Во время нашего путешествия мой дядя, который служил дворецким в замке Оре, умер и оставил мне этот домик, а при нем кусок земли. Я приехал сюда, чтобы вступить во владение наследством. Граф отпустил меня в Виенне, сказав, что поедет в Париж, и я целый год не видел его. Однажды ночью… теперь ровно двадцать пять лет назад… кто-то постучал ко мне в дверь, я отворил: вошел ваш отец, держа на руках женщину, лицо которой было закрыто вуалью, прошел прямо сюда и положил ее на постель… Потом он подошел ко мне – я стоял, окаменев от удивления, – положил руку на плечо и попросил, хотя мог приказать: «Ашар, ты можешь спасти больше, чем мою жизнь, – жизнь и честь той, которую я люблю. Садись на лошадь, скачи в город и через час будь здесь с доктором». Последние слова он произнес отрывисто и повелительно. Я понял, что нельзя терять ни минуты, и побежал исполнять его приказание.

К рассвету я привез доктора. Граф провел его в ту комнату и закрыл за собой дверь. Уехал доктор уже часов в пять вечера. Ночью отец ваш вышел, снова неся на руках неизвестную женщину, и лицо ее было опять закрыто. Тогда я и увидел вас тут в первый раз, совсем крошку.

– Как же ты узнал, что это была маркиза д’Оре? – спросил Поль так, словно ему не хотелось верить рассказу своего старого друга.

– О, – ответил старик, – обнаружилось это совершенно неожиданно. Я предложил графу Морне оставить вас у меня. Он согласился, но иногда приходил навещать вас.

– Один? – спросил Поль с беспокойством.

– Всегда один. Мне позволено было гулять с вами по парку, и тут случалось иногда, что маркиза, как будто случайно, покажется где-нибудь в аллее, поманит вас к себе и обнимет, как чужого ребенка, которого ласкают, потому что он мил. Так прошло четыре года. И вот однажды ночью опять раздался стук в дверь, это был опять граф. Лицо у него было спокойное, но мрачное. «Ашар, – сказал он мне, – завтра на рассвете я дерусь с маркизом д’Оре, это бой на смерть, секундантом будешь ты один, так мы условились. Приюти меня этой ночью у себя и дай мне бумагу и перо…» Он сел к столу, вот на этот самый стул, на котором вы теперь сидите.

Поль тут же встал, оперся на спинку стула и уже не садился на него.

– Граф не спал всю ночь. На рассвете он вышел в ту комнату и увидел, что я на ногах, – я тоже не ложился. А вы, бедный ребенок, не понимая ни страстей, ни забот людских, вы спокойно спали в своей кроватке!

– Говори, говори, старик.

– Он нагнулся к вам, опираясь на стенку, и, печально посмотрев на вас, сказал: «Ашар, если я буду убит, с этим ребенком может случиться какое-нибудь несчастье. Отдай его вместе с этим письмом моему камердинеру Фильду, он отвезет его в Шотландию и оставит там на руках верных людей. Когда ему будет двадцать пять лет, он принесет тебе половину этой монеты, вторую половину я отдаю тебе. Тогда ты открой ему тайну его рождения, потому что его мать, возможно, будет жить в одиночестве. Эти бумаги отдай ему только тогда, когда маркиза уже не будет на свете. Теперь пойдем, пора». Граф оперся на вашу кроватку, нагнулся к вам, и, хотя он был человеком твердого характера, уверяю вас, я видел, как слезы катились у него из глаз.

– Продолжай, – сказал Поль глухим голосом.

– Драться назначено было здесь, в парке, шагах в ста отсюда. Маркиз был на месте, когда мы пришли, он ждал нас уже несколько минут. Подле него на скамье лежали заряженные пистолеты. Противники молча раскланялись, маркиз указал на оружие, оба взяли по пистолету и стали в тридцати шагах друг от друга. Они уже заранее обо всем условились. Начали сходиться. Ох, и страшная это была минута! – вскричал старик, дрожа всем телом так, словно вспоминал событие, происходившее вчера. – Я видел, как расстояние между ними быстро уменьшается, – продолжал он. – Осталось всего десять шагов, маркиз остановился и выстрелил… Я взглянул на вашего отца: ни одна жилка не дрогнула в его лице, и я подумал, что он не ранен. Он продолжал идти к маркизу, приложил дуло пистолета ему к сердцу.