– Но если и так, матушка, – сказал Эммануил с некоторым беспокойством, – вы, надеюсь, не откажете ему?

– О нет! Мы достаточно богаты для того, чтобы заплатить за положение при дворе, которое он поможет завоевать нашему семейству, ведь мы так давно его лишены.

– Да, остается только согласие Маргариты…

– Ты полагаешь, что она может воспротивиться моему приказанию?

– А вы думаете, что она совершенно забыла Лузиньяна?

– По крайней мере за эти полгода она не осмеливалась при мне вспоминать о нем.

– Подумайте, матушка, – продолжал Эммануил, – ведь эта женитьба – единственное средство придать некоторый блеск нашей фамилии. Я не смею скрывать от вас нашего положения. Отец уже лет пятнадцать болен и не появляется при дворе, поэтому покойный король совершенно забыл о его существовании, а молодой не вспомнил о нем ни разу после вступления на престол. Вы из-за своей привязанности к отцу никогда не покидали его с тех пор, как он лишился здоровья. Конечно, вашу преданность можно ставить в пример, но свет не умеет ценить ее, и в то время как вы здесь, в глуши Бретани, исполняете то, что по строгости своих правил называете долгом, прежние ваши друзья или умерли, или забыли о нас, так что, когда я явился ко двору… Больно сказать!.. Имя д’Оре было их величествам известно лишь из истории…

– Да, я знаю, – сказала маркиза, – в Париже люди забывчивы! Но я надеюсь, что провидение будет милостиво к нам и к нашей милой Франции…

– О, что может нарушить ее благоденствие! – прервал ее Эммануил с той непостижимой, слепой верой в будущее, которой отличалось тогдашнее французское дворянство. – Людовик XVI молод и добр, Мария-Антуанетта молода и прекрасна, верный французский народ их обожает. Я думаю, их величества вне ударов судьбы.

– Никто на свете не может быть выше слабостей и заблуждений человеческих, – сказала маркиза, покачав головой. – Ничье сердце не в состоянии полностью господствовать над своими страстями. Голова, чья бы ни была, может поседеть в одну ночь. Ты говорил, что наш народ верен своим государям… – Маркиза встала, подошла к окну и медленно протянула руку к океану. – Посмотри, – торжественно произнесла она, – вот море: теперь оно спокойно, но завтра, нынче ночью, может быть через час ветер принесет к нам предсмертные крики людей, которых оно поглотит в своих безднах. Я не живу в свете, но до меня доходят слухи. Правда ли, что есть философская секта, в которую вовлечены многие знатные люди? Правда ли, что целая часть света желает стать отдельным государством и какая-то чернь называет себя нацией? Я слышала даже, что некоторые знатные люди переплыли океан, чтобы предложить мятежникам свою саблю, которую их предки обнажали только в защиту законных государей. Мне говорили, но я этому не верю, что даже король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта, забывая, что все государи – братья между собой, одобряют эти действия своих подданных и даже чин и грамоту свою даровали какому-то корсару?

– Правда, все это правда, – подтвердил удивленный Эммануил.

– Ну да сохранит и помилует господь короля и королеву! – сказала маркиза, медленно выходя из комнаты.

Эммануил был так поражен ее печальными предчувствиями, что не смог произнести ни слова, не попросил остаться, даже не простился. Он стоял задумавшись, подавленный тенью, которую отбросил на него траур матери, но скоро беспечный характер снова взял верх над грустью, он рассеянно отошел от окна, выходившего к морю, и оперся на другое, откуда видна была вся равнина, простирающаяся между Оре и Ванном.

Через несколько минут граф заметил вдали двух всадников, ехавших по той же дороге, по которой недавно ехал он сам. Всадники, по-видимому, тоже направлялись к замку, и скоро стало видно, что это господин со своим слугой. Первый был одет, как обыкновенно одевались в то время молодые франты: короткий зеленый сюртук с золотыми позументами, узкие панталоны из белого трико, сапоги с отворотами и круглая шляпа. Волосы были связаны лентой. Он ехал на прекрасном английском скакуне и управлял им с легкостью кавалериста, который полжизни провел в седле. За ним, в некотором отдалении, ехал слуга в красивой, расшитой золотом ливрее, которая соответствовала знатному виду господина. Эммануил, внимательно следивший за спутниками, полагал сначала, что это барон Лектур вздумал удивить его, приехав раньше назначенного времени, но вскоре заметил свою ошибку. Графу показалось, однако, что он уже где-то видел этого молодого человека, но никак не мог припомнить где. Пока граф раздумывал, когда и при каких обстоятельствах случилось ему столкнуться с ним, приезжие скрылись за углом стены. Спустя минут пять Эммануил услышал во дворе цоканье копыт, и вслед за этим лакей отворил дверь и доложил: «Мосье Поль»!

Имя было известно Эммануилу, но он еще не успел припомнить, кому из его знакомых оно принадлежит, как дверь отворилась и приезжий вошел в комнату. Это посещение было очень некстати – графу очень хотелось на досуге поразмышлять о своих планах на будущее, – однако правила приличия заставили его принять посетителя со всей вежливостью, тем более по всему заметно было, что он человек светский и знатный. Раскланявшись, Эммануил пригласил незнакомца сесть, разговор начался с обмена любезностями.

– Очень рад, что имею честь видеть вас, граф, – сказал приезжий.

– Мне весьма приятно, что вы нашли меня дома, я только что приехал из Парижа.

– Знаю, граф, потому что я ехал следом и везде по дороге справлялся о вас у почтальонов, которые вас везли.

– Позвольте спросить, – произнес нетерпеливо Эммануил, – чему обязан таким вниманием к моей персоне?

– О, оно вполне понятно, ведь мы же с вами старые знакомые, и я, знаете, граф, несколько обижен тем, что вы меня совершенно забыли.

– Мне тоже кажется, что я где-то вас видел. Но, извините, право, не вспомню. Сделайте одолжение, подскажите, пожалуйста, где я имел удовольствие с вами встречаться?

– Если так, граф, то, видно, у вас память действительно слаба, потому что в эти полгода мы с вами встречались трижды.

– Хоть мне и стыдно, однако сделайте одолжение, напомните, где, когда, при каких обстоятельствах я имел честь в первый раз встретиться с вами?

– Познакомились мы, граф, на морском берегу, в Пор-Луи. Помните, вы хотели кое-что разузнать об одном фрегате, который в то время стоял там, и мне посчастливилось показать вам его. Я был одет тогда лейтенантом королевского флота, а вы – в мундир мушкетера.

– Да, точно, я даже помню, что отбыл с корабля, не поблагодарив вас за услугу, которую вы мне оказали.

– Нет, граф, вы меня благодарили, но уже при втором нашем свидании.

– Где ж это?

– На том же корабле, в каюте. Помните старого капитана в синем мундире, красном камзоле, красных штанах, в серых чулках и в пудре? Правда, он показался вам лет на тридцать постарше лейтенанта… и все-таки хорошо, что мне удалось так быстро состариться, потому что вы, вероятно, не решились бы вверить молодому человеку важной тайны, которую мне тогда сообщили.

– Это невероятно, но теперь мне кажется, что это точно правда. Да-да, я помню: вы, то есть… старый капитан стоял в тени, и глаза его блестели точно так же, как теперь ваши. Я их не забыл! Но вы говорите, что мы еще раз где-то виделись? Это уж я совсем не помню.

– В последний раз мы с вами встретились, граф, с неделю назад в Париже… у Сен-Жоржа, в фехтовальном зале. Вы, может быть, вспомните англичанина в красном мундире и с яркими рыжими волосами, они даже под пудрой были рыжими, помните? Я даже имел честь подраться с вашим сиятельством и тронул вас три раза, а вы меня ни одного. В этот раз меня звали Джонсоном.

– Странное дело! Совсем другой человек, а взгляд точно тот же самый.

– Да, граф, какие бы трюки с одеждой ни проделывал человек, взгляда своего он изменить не может, ведь в глазах каждого из нас есть своя искорка. И лейтенант, и капитан, и англичанин – все это ваш покорнейший слуга.