– Притом, – отвечал шкипер, догадавшись, что сказал глупость, – я всегда замечал, что на нашем корабле появляется течь, когда парусов поднято слишком много.

– У вас есть помпы?

– Есть.

– Ну так велите поднять парус малого крюйселя, а после посмотрим, понадобится ли поднять и его лиселя.

Шкипер был вне себя от изумления, слыша, как я хочу поступить с его судном. Между тем пассажиры стали один за другим выходить на палубу. Они только было разоспались, зная, что пассажиров даром тревожить не станут, и потому почти у всех на лице было такое забавное выражение страха, что в другое время я бы расхохотался. Апостоли, увидев меня, подошел прямо ко мне.

– Что это такое? – спросил он с обыкновенной своей печальной улыбкой. – По вашей милости я было заснул так, как уж месяца два не спал, и меня без жалости разбудили.

– Дело в том, любезный Апостоли, – сказал я, – что мы теперь убегаем от потомков ваших знаменитых предков, и что если у вас ноги не проворны, так нам понадобятся сильные руки.

– Разве пираты за нами гонятся?

– Да. Посмотрите вот в эту сторону, вы сами увидите.

– Да, точно, – сказал Апостоли. – Но разве нам нельзя прибавить парусов?

– Можно, да все будет мало.

– Все равно надо попытаться, а если они нас нагонят, так мы станем драться.

– Э, любезный друг! – сказал я. – Это ваша душа говорит, не спросясь у тела, да притом кто еще знает, согласится ли шкипер.

– Да мы его принудим, настоящий наш капитан вы, синьор Джон, вы уже раз спасли корабль, спасите и в другой раз.

Я покачал головой с видом сомнения.

– Постойте, – сказал Апостоли и побежал к группе пассажиров, которым шкипер рассказывал, в каком мы положении.

– Господа! – вскричал Апостоли, как только мог громко, продравшись в середину группы. – Господа, мы теперь в таком положении, что должны принять скорое и твердое решение. Наша жизнь, свобода, достояние – все теперь зависит от распоряжений начальника и усердия подчиненных. Капитан, поклянитесь честью, что вы в состоянии спасти нас и за все отвечаете.

Шкипер пробормотал несколько невнятных слов.

– Но, – сказал один из пассажиров, – вы знаете, что боцман захворал в Скутари и что теперь здесь один шкипер в состоянии командовать.

– Плохая у вас память, Гаэтано! – вскричал Апостоли. – Неужели вы уже забыли, кто несколькими словами вывел нас из опасности, не меньше этой? В решительные минуты единственный спаситель, настоящий капитан тот, у кого больше мужества и знания, в мужестве у нас у всех нет недостатка, а дело знает только вот он один, – сказал Апостоли, указывая на меня.

– Да, да, правда! – закричали пассажиры. – Пусть английский офицер будет нашим капитаном.

– Господа, – отвечал я, – так как теперь не до учтивости, а дело о жизни или смерти, то я принимаю ваше предложение, но прежде должен сказать вам, что я намерен делать.

– Говорите, говорите! – закричали все в один голос.

– Я буду уходить, сколько можно, и, судя по легкости судна, надеюсь, приведу вас в Скиро или Митилену, пока фелука нас еще не нагнала.

– Прекрасно! – закричали пассажиры.

– Но если это не удастся и пираты нас нагонят, то я стану драться до последней возможности и лучше взорву корабль, чем сдамся.

– Да, что же, – сказал Апостоли, – уж если умирать, то, конечно, лучше умирать сражаясь, чем когда бы нас повесили или побросали в море.

– Мы будем драться до последней капли крови! – закричали матросы. – Дайте нам только оружие!

– Молчать! – вскричал я. – Не вам решать, а тем, у кого тут двойная выгода. Вы слышали, господа, что я сказал. Даю вам пять минут на размышление.

Я снова сел на прежнее место.

Пассажиры начали советоваться между собой, через несколько мгновений Апостоли привел их ко мне.

– Брат, – сказал он, – ты единогласно выбран в капитаны. Теперь наши руки, наше достояние, наша жизнь – все твое. Располагай ими, как хочешь.

– А меня, – сказал шкипер, подходя ко мне, – примите в лейтенанты и позвольте мне передавать ваши приказания, если только вы думаете, что я на это гожусь, а не то прикажите мне делать что угодно, я готов работать наравне с последним матросом.

– Браво! – закричали пассажиры и экипаж. – Ура, английскому офицеру! Ура, капитану!

– Хорошо, господа, я согласен, – сказал я, подав руку шкиперу. – Теперь: смирно!

Все в минуту умолкли, ожидая моих приказаний.

– Подшкипер, – сказал я, обращаясь к штурману, который отправлял обе эти должности на «Прекрасной Левантийке», – разглядите, как далеко от нас пират.

Подшкипер сделал свой расчет и сказал:

– В двух милях ровнехонько.

– Точно так. Теперь мы посмотрим, как поведет себя «Прекрасная Левантийка» во время опасности. Слушай! Поднять парус грот-брам-стеньги, малый крюйсель и лиселя, по крайней мере, у нас не останется ни лоскутика, который бы не был на ветру.

Экипаж повиновался с проворством и точностью, которые доказывали, что он понимает важность этой меры. Действительно, это были уже последние усилия корабля: если он и при такой прибавке парусов не уйдет от фелуки, то нам останется только готовиться к битве. Даже судно как будто понимало опасность, которая ему угрожала. Почувствовав давление новых парусов, оно еще больше прогнулось по ветру, до того, что с другой стороны показалась уже медная обшивка, и глубоко рассекало носом волны, пена которых попадала даже на палубу. Между тем, полагаясь на штурмана, я снова взял зрительную трубу и навел ее на фелуку, она тоже выставила все свои паруса, и по волнению воды около бортов видно было, что и гребцы не без дела. Весь наш экипаж и все пассажиры были на палубе, никто не шевелился, повсюду царствовала такая тишина, что слышен был даже малейший треск мачт, которые как будто предуведомляли меня, что опасно накладывать на них такую тяжесть, но я заранее решился не обращать внимания на эти предостережения и рисковал всем, чтобы спастись. Это тревожное состояние продолжалось уже с час, и никакого несчастного случая еще не было. Потом я опять велел штурману сделать расчет: мне казалось, что фелука немножко подальше от нас.

– Слава тебе, Господи! – вскричал с радостью штурман, – ведь она отстает!

– Заметно? – спросил я, начиная расслабляться.

– Правду сказать, не очень.

Он проверил свой расчет и прибавил:

– Около четверти мили.

– И это вам кажется мало! Четверть мили в час! Вы, право, ненасытны, я бы доволен был и половиной. Господа, теперь вы можете спокойно идти спать, завтра утром вы уже не увидите пирата… если только…

– Если только что? – повторил Апостоли.

– Если только, как иногда случается, ветер не стихнет часа через два после восхода солнца.

– А что же тогда? – спросили пассажиры.

– Тогда дело другое, тогда уже нечего думать о бегстве, а надо будет готовиться к битве. Во всяком случае, до четырех часов утра бояться нечего. До тех пор можете спать спокойно.

Пассажиры разошлись, Апостоли хотел было остаться со мной, но я упросил его уйти в каюту: душевное волнение было для него очень вредно, и у него началась сильная лихорадка, хотя сам он того не замечал. Поспорив немножко, он повиновался, как ребенок, так всегда кончалось сопротивление этого кроткого молодого человека, душа которого нисколько не лишилась своей юности, хотя он быстрыми шагами приближался к гробу.

– Теперь, – сказал я шкиперу, когда мы остались одни, – я думаю, можно послать половину экипажа спать, если ветер будет дуть все так же, то и ребенок сможет управлять кораблем, а если ветер стихнет, то все люди понадобятся, а значит, не худо будет, если они прежде хорошенько отдохнут.

– Все вахтенные под палубу! – закричал шкипер.

Минут через пять на палубе оставались уже только те, которые необходимо были нужны для работ.

«Прекрасная Левантийка» продолжала разрезать волны, как морская ласточка, потому что в то время дул береговой ветер, такой, какого только мог бы пожелать капитан, чтобы маневрировать кораблем. Что касается фелуки, то в полчаса она отстала еще на четверть мили: поэтому можно было надеяться, что, если в атмосфере не произойдет никакой перемены, на другой день мы будем уже в каком-нибудь порту Архипелага.