Главный урок, который, по его мнению, преподала ему жизнь: не делай людям добро, если хочешь получить благодарность. Центральным побуждением должна быть внутренняя потребность действовать, все остальное только вредит и достаточно часто приводит к разочарованию. Получишь благодарность — хорошо, но рассчитывать на нее не надо. Рихард обнаружил, что благодарность и признание часто воздаются людьми, на которых не рассчитывают. Ими оказываются те, за кого вступаются, не думая, твои это избиратели или противоборствующей партии. Главное, чтобы ты считал дело справедливым и проводил его с железной последовательностью. Но в этом пункте он не встречает понимания большинства соратников по партии. Только что, во время разговора с глазу на глаз в кафе «Доммайер» в Хитцинге, доктор Горбах[54] снова сказал, что нельзя пренебрегать интересами партии. Но что такое интересы партии? Верное и справедливое — всегда в интересах партии, это надо подчеркнуть вдвойне. По плодам их узнаете их. В качестве политического мандата он брал обязательство работать не только в пользу тех, кто его выбирал, а для всех, на нужды всех. Ведь он не партийный министр, а министр всей Австрии. Вот платформа его политических убеждений. Но соратник по партии, не важно какой, в наше время считается чем-то большим, чем приличный человек, не принадлежащий к партии. Даже не допускается мысли, что человек из партии противника может быть честным и иногда правым. Эта установка сейчас господствует во всех фракциях. Да и сам он, если признаться, долгое время после Второй мировой войны считал христианских социалистов лучшими людьми, так же как и социал-демократы считают себя лучшими. А национал-социалисты, воображавшие, что стоят превыше всего? Спасибо фюреру, народу и отечеству. К какому отрезвлению (мягко говоря) эта оценка привела при национал-социалистах, известно. Но все остальные ведь были уверены в справедливости их самооценки, в том числе и Рихард, который наконец решился пойти в политику. Он приложил много усилий. Он верил, что все христианские социалисты будут поступать так же, как он, будут стараться бороться в себе с теми чертами, которые они осуждают в своих политических противниках. К сожалению, к концу карьеры ему пришлось полностью пересмотреть это убеждение. Он должен признать, что быть христианским социалистом не означает автоматически быть демократом, не означает автоматически и того, что человек печется не только о собственном комфорте, не означает, что он непредвзято выслушивает мнение противника, не означает, что знает, сколько ему можно выпить, а сколько уже нельзя, не означает, что человек чувствует себя обязанным отказаться от того, в чем в свое время обвинял коммунистов, а именно, что они хотят ввести многоженство. Его партийные соратники делают теперь то же самое. А тут еще Кеннеди, трубят во все трубы, полный восторг. И у социал-демократов за кулисами все выглядит не менее печально, если не хуже. Такой трам-тарарам и тоже полный восторг. И все же, пусть его убеждения дорого обошлись ему, пусть партийная верхушка не сказала ему спасибо и хочет теперь отодвинуть его в сторону, он не раскаивается, что вложил столько сил и времени в партийную работу. Может, какие-то семена упали на благодатную почву, может, его представление о фундаментальных обязанностях публичного политика через несколько лет снова войдет в моду. Но для него самого тогда будет уже поздно. Будущее — это его воздушные корни, его корни-мечты, корни воздуха его родины. Еще раз перезимовать, как в войну, когда он на несколько лет затаился, — для этого он уже стар. Либо он остается и танцует на балу, либо он больше там не появляется. Конец карьеры, сервус.
Он считает, что заслуживает других проводов, и, если оглянуться назад, его ошибкой было то, что после выборов он не вернулся в управление городских электросетей. Но теперь эта мысль для него утомительна, почти неприятна, потому что направленные в прошлое спекуляции бессмысленны. Решающее же: а) что сейчас эта дверь для него уже закрыта, потому что б) в управление его не взяли бы из-за предпенсионного возраста, и в) следовательно, его ждут садово-огородные работы, игра на цитре, теннисные турниры и членство в комитете проведения балов с почетным правом открывать бал первым вальсом с женщиной, которая, как пробьет полночь, будет торопить его уехать домой. Нет уж, спасибо. Когда он расписывает себе все это в деталях, ему становится плохо, по-настоящему муторно, даже в животе урчит. Словно лягушку проглотил. Он жил только работой, неделями без выходных и праздников, в которые он как политик ратовал за право людей на частную жизнь, тогда как у него самого дома множились лишь поражения, приводя к тому, что он все дальше уходил в сторону министерства. Там начиная с 1948 года он делал все, что было в пределах его возможностей, чтобы дела в стране шли как можно лучше. Именно в том году был погашен последний газовый фонарь в Вене и чуть ли не каждую неделю священник освящал где-нибудь трансформаторную будку. Это он, доктор Рихард Штерк, патриций, распорядился строить машинные залы электростанций высокими, как оперные театры. Он участвовал в создании базы, необходимой для расширения благосостояния. А теперь? Теперь они вышвыривают его домой.
Доктор Горбах сказал в кафе «Доммайер»:
— У тебя наконец будет время заняться всем тем, чем ты всегда собирался заняться.
Рихард отказывается его понимать.
— Это высказывание я вставлю в рамочку, — ответил он.
А? Что? Как вы сказали? Он должен теперь играть роль одиночки? Читать книги одну за другой, как Альма, чтобы становиться все умнее, не имея возможности применить этот ум на деле? Это походит на издевку. Хотя все правильно, времени ему всегда не хватало. Но времени совсем в другом смысле, времени как срока, времени на подготовку к изменяющейся ситуации, которая грозит перерасти сейчас в переизбыток свободного времени. Никогда не было ничего такого, чем Рихард собирался заняться. Он-то считал, что его собственное будущее достаточно тесно связано с будущим страны и что результаты этого автоматически скажутся и на нем. Фундаментальное заблуждение, как до него теперь дошло. Отечество спасено, но к нему это не относится. Он, выстрадавший вместе с другими членами правительства все переговоры по Государственному договору, отсутствует на важнейших официальных фотографиях. Не повезло ему. А ведь достаточно долго был важной птицей. Ладно, посмотрим, как он с этим справится. Ты уже взрослый, доктор Штерк, так что давай действуй. Правильно, я взрослый. И хочу, чтобы со мной соответственно и обращались. А на них мне наплевать. И черт с ними.
Рихард, кряхтя, кладет голову на задний край ванны, она приятно холодит ему затылок, ему уже кажется, что не так все плохо. Он смотрит в потолок и чувствует, как все его тело размягчается. Духовно же он, напротив, ощущает себя очень сконцентрированным после всех этих волнений, ясно мыслящим, что в последнее время случалось с ним достаточно редко. Наверное, потому что он постоянно был перегружен работой.
Может, ему следует попытаться извлечь из этого пользу и снова вернуться к естественнонаучным интересам, которые были у него в молодости. Может, этой сухой материей удастся несколько уравновесить коварную смесь из почетных должностей и плохо складывающейся частной жизни. Например, он мог бы наконец прояснить для себя вопрос, обнаружил ли кто-нибудь, почему вода временами забывает замерзать. Он слышал об этом в школе, и с тех пор этот феномен никак не идет у него из головы. Тогда считалось, что забытый процесс наверстывается при малейшей вибрации, причем за доли секунды. Это ему импонирует. Интересно было бы узнать, в чем тут дело. То есть вообще-то ему все равно, если не считать того, что здесь таится зародыш надежды: все упущенное можно как-то наверстать.
Может, и время иногда забывает проходить, залежавшееся время, которое нужно встряхнуть для того, чтобы оно прошло? Сто лет, которые пройдут как краткий миг, причем совершенно безболезненно?
