Настя (осмотрелась). Ну вот, вытаращили глаза, как будто такого добра никогда не видели.

Ласточкин. Хозяйке рады. Без хозяев дом — гроб. Вы кто будете?

Настя. Рыбаки. А вы?

Узоров. Мы чапаевцы.

Настя (пристально всматривается). Какое вранье! «Чапаевцы»… Разве я их не видела? Те люди не такие.

Ласточкин. А мы — какие?

Настя. Не знаю… непохожие. Бледные вы люди, городские.

Соловей (вдруг). Вот я тебе наш полк покритикую. Вали к печи… Твое дело — горшки считать.

Настя. Этот еще так-сяк, в сумерках стращать может. (Исчезает в окне).

Ласточкин. С гирей на полати засела… такая убьет.

Боец. Мы, волгари, все такие.

Узоров. Хорошо… рыбачка. «На берегу сидит морячка». Сколько на свете людей разнообразных живет — ужас.

Соловей. Дурак, на такой женись — замучает.

На пороге хаты появляется Настя.

Настя. Вас тут много? Я покормлю. Вобла есть, квас, картошка. Постную окрошку уважаете?

Бойцы (радостно). Уважаем, уважаем.

Настя. Вы, чапаевцы, сапоги обтирайте. (Сане). А вы не хотите окрошки похлебать?

Саня. Спасибо, сыта.

Настя. Чем богаты, конечно. Вы, чапаевцы, у меня сами будете окрошку делать.

Соловей. Вот я тебе над нашим полком понадсмехаюсь!

Настя. Не пугай меня, дяденька! Нас здесь два года пугали. Мы — обвыкшие.

Бойцы, Ласточкин и Соловей уходят в хату.

Узоров (задерживается). Как же тебя зовут, девушка?

Настя. Запросто — Настасья.

Узоров. И меня запросто — Митя.

Настя. Такое имя вам к лицу. Идите, не задерживайтесь.

Настя и Узоров входят в дом.

Саня. Мы — скифы, это точно… голодные, дикие, проклятые небом. Степное небо. Боже мой, как болит душа. Заснуть не могу.

Появляется Корчагин.

Корчагин. Вот, Александра Африкановна, я все дела и обделал. Бригадой этой командует знакомый человек, Афанасий Дронов. Он даст повозку до станции, и ночью мы — на фронте. Но фронт теперь меняется, как тень грозы, летучей степной грозы с бураном.

Саня. Я думала, что лишь в бреду вы говорите так высокопарно, а вы — всегда.

Корчагин. Интеллигент… согласен. И вот сейчас я думаю интеллигентски, какое безразличие заключено в понятии судьбы. Мне врач говорил, что вы спасли меня в госпитале от смерти. Мы вместе восемь дней едем на фронт, пили из одной кружки, делили ломоть хлеба. И через несколько часов мы потонем в этом степном пространстве, быть может, навсегда. Я не хочу вам делать сентиментальных очерков, но как тут ни храбрись, а это грустно. Зачем вы едете на фронт?

Саня. А вы?

Корчагин. Обо мне что говорить. Я должен, вот и все.

Саня. И я должна… и для меня это слово означает что-то очень серьезное. Может быть, и более серьезное… Нервозность. Вы не один раз спросили… Это мучительно. Хорошо, я отвечу. Я ищу отца…

Корчагин. Отца? Здесь? В боях?

Саня. О боже… опять отвечать?

Корчагин. Простите, ничего больше спрашивать не стану. Успокойтесь, Саня. Давайте говорить о чем-нибудь другом.

Саня. То-то и страшно, что ни о чем другом говорить не нужно. А говорить не хочется, и молчать невыносимо. Как я устала, как я ничтожно несчастна.

Корчагин. Нельзя так… каждый человек велик… вот они… каждый из них велик.

Саня. Они — да. Они но крайней мере знают, что делают. А я — нет. Они хотят выковать новый мир. А я ни старого, ни нового не хочу… ничего не хочу.

Корчагин. Это какой-то надрыв… это пройдет.

Саня. Милый человек, вы святой, идеалист, романтик, вы тянетесь ко мне, я вижу. И, может быть, вы тянетесь оттого, что чувствуете, как бы я хотела ответить вам с той же детской нежностью, с какой вы тянетесь ко мне… Какая длинная фраза. А сейчас надо говорить кратко, ясно, честно. В общем, вот что… проводите меня до большака, и распростимся. Вот все, что я могу сказать вам ясно.

Корчагин. Саня, мне начинает казаться, что вы со своей совестью не в ладах.

Саня. Вот-вот… скажите, чтоб меня свели в Чека… ей-богу, это лучше всего.

Корчагин. Зачем вы это говорите. Ведь видно, что у вас глубокое несчастье.

Саня. Простите меня, милый мой. (Надрыв.) За что мы так мучаемся… а я еще в бога верю, в его предначертания… за что нам эти страшные предначертания? Таких, как я, по России мыкается неприкаянными миллионы, и каждый жалок и безумен. Не провожайте, я пошла, прощайте. Я люблю вас. Прощайте.

Корчагин. Саня, так невозможно.

Саня. Наверно, невозможно. Проводите… все равно…

Саня и Корчагин уходят. Появляется Настя, что-то прибирает во дворе.

Настя (поет).

Аккуратный какой, вежливый. Отрубят голову казаки такому, не вернется с войны. Ох, парень, ну тебя с твоими прибаутками.

Из хаты выходит Узоров.

Узоров. Сделать что-нибудь?

Настя. А что?

Узоров. Не знаю.

Настя. Что помогать — не знаешь, а пристаешь.

Узоров. Я без задней мысли.

Настя. А передняя мысль у тебя какая?

Узоров. С тобой побеседовать хочу.

Настя. На всякое хотенье имей терпенье.

Узоров. Да ведь война, барышня. Нынче здесь, завтра там.

Настя. Барышни в Самаре каблучками стучат, а мы — люди рабочие.

Узоров. Барышни не по каблукам, а по возрасту. А также и по виду.

Настя. Видать, ты много видов видел.

Узоров. И ты, дорогая, не в лесу выросла!

Настя. Мы на речке живем!

Узоров. А мы в городе.

Настя. Что ж, у тебя в городе супруга есть? Молоденькая? Как звать?

Узоров. В городе поздно женятся, Настасья.

Настя. Все вы за воротами неженатые.

Узоров. Зря обижаешь. Лгать не люблю.

Настя. Ты вежливый.

Узоров. А ты очень хорошая.

Настя. Ох, парень, не крути ты мне голову. И смотришь ты на меня — от солдат совестно. Уйди, отдохни, спать ложись.

Узоров. А ситчик, я смотрю, на тебе наш.

Настя. Почему это он ваш?

Узоров. На нашей фабрике делали. Может быть, мать моя или сестра ткала.

Настя. Значит, ты фабричный?

Узоров. Фабричный.

Настя. Пускай правда, почем знаешь, что твоя мать или сестра ткала?

Узоров. Я к этому ситчику узор составлял.

Настя. Как это — узор составлял?

Узоров. А я, Настенька, рисовальщик. Рисунки к ситцам рисуем. Кумачовый художник. И фамилия наша — Узоровы, по отцу, по деду, от самых крепостных времен.

Настя (наивно). Художник… вот не ожидала.

Узоров. Подумай сама, какая тема у нас с тобой получается. Я на ситец цветы придумал, мать соткала, ты надела — носишь. Ты рыбы наловишь, воблы навялишь, мы съедим дома. Это и есть светлый братский пир труда и мира. А ты на меня смотреть не хочешь.