Дятлов. Занозисто мыслит. А то — «корова». Он хитрее.

Ипполит. Мыслит — да. Без системы. Как дикарь.

Дятлов. Природу надо любить, дура!

Кумакин. А она меня любит?

Дятлов (удивлен). Как это?

Кумакин. Так. Человек только и делает, что с природой борется. Мало. Еще люби ее. Горький пишет, что он луну не любит. Ты не скажешь, что он дурак. Эх, был бы я авторитетом, дал бы я вам жизни!

Дятлов. Репина выкинул бы из Третьяковской, а своих скорпионов повесил.

Кумакин. Этого я оставил бы… для смеха.

Дятлов. Кумакин, я могу тебя ударить.

Кумакин. Кумакин ляжет костьми, но мазилу-фотографа великим художником ни за что не назовет.

Клава. Будет тебе, великий художник, будет тебе! Репин «не такой», а Ивана Грозного нарисовал, мое почтение, а Кумакин «такой», и меня нарисовать не может… меня.

Кумакин. Клавдия, не опошляй.

Клава. Видите — «не опошляй»… Потому что стыдно. Ведь мы только зовемся художниками, а живем хуже Абдулы. Я на коленях упросила этого гения нарисовать русалку с меня лично. И что же вы думаете? Не умеет. Ни уха ни рыла не умеет. Вначале ершился: у меня, видите ли, торс грубый… Потом краски не те… Но я стою на своем: пиши. И верьте не верьте, он даже мучиться не стал. Собственными устами чистосердечно признался: «Клава, не умею».

Дятлов. Лавруха!..

Кумакин. Я вашу натуру копировать не умею и учиться не буду, потому что копия есть ложь. Вы верите в сирень, которая никогда не запахнет, вы верите в мертвое тело женщины, которое не дышит, и говорите мне: это реализм. Какая наивность! Чем вы отличаетесь от пещерных людей, которые высекали на камне контуры зверей и верили, что это и есть высший реализм их искусства?

Ипполит. Ну а дальше что? Отрицать — мы великаны. Утверждать — карлики. Что ты предлагаешь? Восхищаться твоими творениями?

Кумакин. И ты туда же. А сам не отрицаешь? Будто не вижу. С тех пор как домовладелец вернулся, ты тоже… Разочарование… или как там у вас? Я в политике профан.

Ипполит. А я сказал «мы». Между мной и тобой есть странное сходство. Увы, брат живописец, есть.

Кумакин. Есть. А что? Давно ли восхищался моими произведениями, но Ленин осудил кумакинского «Пролетария», и ты скис. Все вы указаниями живете.

Дятлов. Указаниями тоже жить неплохо, если указания мудрые.

Ипполит. Да, Лавруха, и сие верно. Ленин мне испортил впечатление от твоей картины, и я скис. Человек он необычайный, сильный. А тут рабочие… ругаются! Ругают автора по матушке по Волге. Ничего не поделаешь.

Дятлов. Да пойми ты: рабочие! А ты — сын народа. Для него должен творить.

Кумакин. Что ты мне народом глаза колешь! Я лучше тебя знаю, что надо народу. Иконы ему надо, потому что они для него — иконы. А еще Буденного на вороном коне, потому что он Буденный. Если я от народа вперед ушел, то повеситься мне, что ли?

Дятлов. А может быть, не вперед? Может быть, в сторону? Нам икон не надо, но ты и от нас ушел.

Кумакин. Ничего я не знаю и спорить не хочу. Но одно знаю, что за мои вещи за границей платили бы громадные деньги. А вы плюете на меня. Вы недоразвитые люди, вам мертвая сирень, намалеванная на мешковине, дороже полетов моей фантазии. И я не виню вас. Чтобы понимать мое искусство, нужно жить по-другому… объездить все музеи мира… вообще жить по-другому. Я стою за пределами реализма. Я гений жизни, которой не было и быть не может. Вот что такое я. А теперь вопи, товарищ Федор. Вопи на меня.

Ипполит. Не так бы уж… «Я гений». Не надо.

Дятлов. Черт с ним, пусть будет гений. Но ведь тут чистейшая контрреволюция! Этот холуй мечтает служить пресыщенным классам, которым все на свете надоело. Вот ведь что это такое. Просто, как репа. Наслышался, начитался… Теперь американцы до того на мировой бойне разбогатели, что целые замки из Европы к себе перевозят. Они бы и Лавруху Кумакина для маскарада прихватили. Ленин сразу по твоей картине понял, какому идолу ты молишься. Золотому идолу ты молишься, нечистая сила! Четыре года назад я пустил бы тебя в расход без колебания, а сегодня смиряюсь, уговариваю тебя: Лавруха, служи народу, служи, скотина… то есть милый мой, дорогой. А ты кочевряжишься… буржуазия больше заплатит. Стоило для такой скотины Октябрь делать.

Кумакин. Пойдем, Клава, прозябать. Этим людям коров писать… тогда они скажут — вот народное искусство. Прощайте. Но запомните мои слова. Я, Лавруха, прозвучу в веках: Лавр Кумакин. Запишите.

Клава. Нет, милый мой, довольно… Я сама научу тебя делать картины. «Заграница». «Америка»… Без Америки проживем.

Кумакин уходит. Входит Настя и следом — господин с толстой тростью, господин с животом и господин в лаковых башмаках с замшей.

Настя (пришедшим). Знакомьтесь, господа, с моими соседями — постояльцами здешнего подворья.

Господин с животом. Нам, Настасья Еремеевна, излишние знакомства совершенно ни к чему. Мы пришли сюда лишь только для того, чтобы окинуть беглым взглядом ваше подворье в дальнейших практических видах.

Настя. А перекусить?

Господин с животом. Сие естественно.

Господин в лаковых башмаках. Говоря языком делового Запада, мы это берем. Помещения староваты и грязноваты, мадемуазель Гвоздилина, но мы и не собираемся открывать в них ателье французских изысканностей.

Дятлов. Настя, ты подворье собралась продавать? С ума сошла?

Ипполит. Это уже весело.

Господин с тростью (весьма расторопно). Во-первых — вот. (Вертит тростью.) Последнее открытие дарвинизма, или наглядная карточка, как человек приспособляется в борьбе за красивое существование. (Отвинтил набалдашник и налил в него коньяк из трости.) Чистейший коньяк высшей марки родного отечества! У меня любое щекотливое дело решается на ходу. Во-вторых, никто ничего не продает и не покупает. В настоящий текущий момент процветает политика взаимных уступок. (Предлагает Ипполиту и Дятлову набалдашник.) Не желаете как желаете. За взаимные уступки! Взаимные. Подчеркнуто мною… пью!

Господин в лаковых башмаках. Говоря языком бульвара: деньги на бочку — и ваших нет… к взаимному удовольствию.

Ипполит. Сон какой-то. Дико даже.

Господин с животом. Никакого сна-с, господин постоялец, никакого сна-с. Нашей компанией получена лицензия на пуск маргаринового завода в черте города с правом вступить во взаимоотношения с постояльцами на предмет выселения последних… за определенную мзду, конечно.

Ипполит. Вот оно, Федор, вот оно! Почти как при старом режиме.

Настя. А давно ли, Федя, ты намеревался выдворить меня из собственного гнезда?..

Господин с тростью. Почти, да не почти. При старом режиме мадемуазель Гвоздилина и не помыслила бы даже о копейке вознаграждения. А мы намерены вступить с вами в полюбовный торг. Это огромное достижение, какого никогда не знали люди простого разряда в старые годы.

Господин в лаковых башмаках. Даже в странах просвещенного Запада, издавна покончивших с произволом высших классов, нет ничего похожего на права, полученные российским пролетариатом.

Ипполит. Коль так, давайте торговаться. Но что он выручит, живя в дыре, достойной пролетария старых годов?

Настя. Не затевайте скандала, мы тоже заботимся об общем благе.

Ипполит. Настя — и общественное благо… уже весело.

Настя. А что? Настя — не только мушки и завивки с ажурными чулками. Я Гвоздилина! Гвоздилина и компания. Вы понимаете? Это фирма.

Дятлов. Маргариновый завод?

Настя. Да, маргариновый.

Ипполит. А что сие — ваш маргарин?