Отвели Михея Кузьмича в палату. В палате три коечки, а коечки такие, что хоть начальника какого укладывай.

— Ну-ну, это ничего! — одобрил Кузьмич, ощупывая одеяло и простыни. — Даже очень прилично!

Разостлав поверх одеяла чистоты ради зипунишко свой, прилег и — к соседям с расспросами.

Соседи ничего — свои, рабочие же люди, с обхождением. А тут — дзинь, дзинь: звонок!

— На жратву, отец!

— А дают? — насторожился Кузьмич.

— Дают помаленьку.

Сел Михей Кузьмич за стол и рту своему не верит: совал-совал добра всякого, а бабочки в белом подносят и подносят.

Оправил Кузьмич бороду, отрыгнул и думает: «Этак кормить будут, сухарей мне нипочем не надо… Ну, да поглядим: может, попервоначалу ублажают!

Покрестился мысленно в угол и — к двери, хотел в сад пройти, разгуляться, а у дверей — сестрица в белом.

— Куда же вы? Идите, ложитесь: мертвый час!..

— Чего? — насторожился Кузьмич.

— Идите к себе, ложитесь!..

— Да что ты меня укладываешь? — поднял Кузьмич голос. — Еще, поди, не подох!

— Нельзя, нельзя, говорю вам — мертвый час!..

«Вот тебе и фунт изюму! — думает Кузьмич, направляясь к балкону. — Кормили, кормили, а потом за упокой отпевать». Прошел он тихонько на балкон, сел за дверью и ждет, что будет дальше, а на сердце — нехорошо и в голову мысли всякие лезут.

«Какой такой мертвый час? Смеется бабочка али взаправду у них тут… над живыми изгиляются!»

Слышит Кузьмич — затих весь дом, совсем как вымер.

«Вот тебе и фунт изюму! Кормили-кормили, а потом… пожалуйте! Что же им люди-то… заместо кролика, что ли?»

Просидел Кузьмич на балконе до самого звонка, а там снова весь дом ожил.

Вышел он из своего угла, навстречу ему сосед из палаты — потягивается, позевывает.

— Где же ты, дедка, был? Почему не спал?..

— А зачем? — развел Кузьмич руками.

— Полагается так… для пищеварения. Хочешь не хочешь — ложись: мертвый час это называется.

Понял Кузьмич свою оплошность, но ничего не сказал. Идет коридором, со встречными пошучивает:

— С воскресеньем из мертвых вас!..

На пороге — сестрица. К нему:

— Пожалуйте на осмотр!

— А чего меня осматривать? — крякнул Кузьмич. — Все при мне, что полагается…

Однако пошел. Навстречу от стола женщина, в том же упокойном наряде — в халате белом, с трубочкой в руке.

«В моих летах барынька, ничего!» — успокоил себя Михей Кузьмич и протянул ковшиком руку.

— Очень даже отлично кормите, благодарствую!..

— Я — доктор, ординатор здешний… Раздевайтесь, ослушаем вас!..

— Что ж, можно! — согласился Кузьмич. — Только упреждаю: деколон во мне гнилой, потный…

— Ничего, ничего. Раздевайтесь!

А сама в бумагу уклюнулась.

— Ваша фамилия, профессия?..

— Из мужиков мы, по мельничному делу…

— Сколько лет?

— Лет-то? А кто их считал! Пиши — полсотни… с хвостиком.

Подошла докторица к Кузьмичу, приткнула трубочку в спину ему.

— Ну-те-ка, дышите… Глубже, глубже… Теперь лягте… сюда… вот…

Ложится Кузьмич на одер, а сам из-под косматой брови глазом косит и в голове неладное: «стара-стара, а туда же себе!..»

Докторица остучала ему грудь, поцарапала кожу, да как хватит по пятке.

— Ух, ядрит твою корень! — вскочил Кузьмич. — Да ты, барыня, в уме?

— Что такое? — встревожилась докторица.

— А то! Не щекочи… ни к чему это вовсе!.. Сыздетства не балованы…

— Ах, какой вы, право…

Успокоила его докторица (это, говорит, для определения ваших нервов), опять уложила, опять стукать принялась, то в грудь, то по животу — и вроде как не живот ей человеческий, а барабан.

— А ну-ка, закройте глаза… так!.. А подымите-ка эту руку… Так!.. А ну попадите пальцем в нос… Вот этак… Да вы сразу, сразу!..

Кузьмич крякнул, с силой отстранил докторицу и молча, посапывая, накинул на себя рубаху.

— Стойте, куда же вы?

— Будя! — отмахнулся Кузьмич. — Хватит с нас!

Докторица и сердится и улыбается.

— Ну, ладно, — говорит. — Будет, так будет!.. Вот вам книжечка процедурная, сестра все объяснит…

Вышел Михей Кузьмич за дверь, а больные к нему.

— Ну, что, дедка, как?

— Да, что! — сплюнул Кузьмич. — Не то лечит старая, не то играется…

— В чем дело, чем недоволен?

Расспросили все по порядку, стали объяснять. Отлегло маленько у Кузьмича от сердца.

— Дык, значит, со всеми она так? А насчет щекотки и за нос?!.

— Со всеми, дедка, со всеми… По медицине требуется, по науке!..

— Ну, ежели по науке, статья иная! Известно, мы люди темные, несвычные… Есть, скажем, нос, а что к чему — неизвестно…

Огляделся, попривык Михей Кузьмич на курорте, со всеми перезнакомился. Главврач санатория за ручку с ним, о здоровье справляется, кастелянша одежу-обувку выдала, няни о старухе, родных местах расспрашивают… Все честь честью, вежливенько, смирно, без обиды, а на другой день по приезде — та же сытая кормежка.

«Вот те и сухари», — думает Кузьмич и над старухой своей, что наготовила ему сухого хлеба, посмеивается: «известно, где ей, темной».

Книжечку процедурную бережно на груди носил, под поясом.

— Ну-ка, дед, давай, читанем, чего там у тебя!

Сосед по койке — очень острый в грамоте, а из себя пшибжик, из мелкопоместного класса.

— А-а… меокордит, расширение, недостаток двустворчатого клапана… Да у тебя, дед, как у заправского генерала!..

— А что же нам! — хорохорится Кузьмич. — Мы тоже не тяп да ляп исделаны…

— Да ты, дед, не шути! — пшибжик говорит. — Дело твое пиковое!

— Эка! До самой смерти жить будешь.

— Так-то оно так, а вот у тебя двустворчатого клапана недостает… Понимаешь ты это?

— Недостает, так и не надо! Где ж его узять?

За обедом, похихикивая, рассказывал Кузьмич своей соседке — ткачихе:

— У меня, мать моя, похлеще твово будет! Перво-наперво сердце с корды соскакивает… Опять же — в растяжении… Во! — развел он руками. — Окромя того, двухстворчатого кляпа в ем не хватает.

— Клапана, отец!..

— Ну, клапана… это все едино!..

— Лечиться тебе надо! — вздыхает соседка. — Серьезная болезнь!..

— Чего там! Для нас, трудового, это все — тьфу, боле никаких! Мы же одностворчатым проживем… Не штемберлены какие-нибудь… Пускай буржуй двухстворчатыми ходют, а мы и с одним хороши… Очень даже просто!..

Совсем веселый Михей Кузьмич сделался. Сестра хозяйка блюдо подаст — он не просто примет, а еще бородой тряхнет да словечко бросит:

— Благодарствуем! С нашим пролетарским удовольствием…

Ел он обстоятельно, все до капельки, только сладкое ему не нравилось.

— Ты мне, сестрица, заместо фентиклюшек этих щец подавай две плепорции!..

И жаркого не всегда хватало Кузьмичу. Просил:

— Сестрица, накинь-ка… — И пояснил в самооправдание: — При одностворчатом нашем положении еда нам во как пользительна!

— Завтра вам ванна нарзановая. В шесть двадцать утра!.. — сказала с вечеру Михею Кузьмичу сестра. — Глядите не проспите!..

— Что ж я — спать сюда прислан?..

Чуть свет вскочил Михей Кузьмич, оделся, прихватил с собою все, что полагается, и полотенце также (простыню, что выдали ему, пожалел: больно чиста, хоть на стол в престолпраздник стели!)

У кабинки — ванщица, из себя востроглазая, быстрая, белым передником — виль, виль.

«Тьфу ты, пропасть какая! И тут — бабочки!»

Однако стерпел, даже о жалованье спросил:

— По какому разряду состоите, барышня?..

Ванщица не в духе была, на вопрос — вопросом:

— Цельную вам?

Кузьмич тоже прихмурился.

— А то как? Знамо, не половинку!

— А градусов сколько?

— То-ись, как это?

— Теплоты какой?

— А сыпь погорячей! Мы это любим…

Барышня выхватила из его рук книжку, заглянула, фыркнула.

— Что ж это вы городите? Четверть вам… нарзана на всю ванну!