— Вот чего, граждане! — обратился к собравшимся председатель. — Пришла из союза бумага… читать али словесно обсказать?.. Бумага длинная — до обеда хватит…
— Словесно, чего там! — загудели голоса.
Председатель заглянул для приличия в бумагу, крякнул и заговорил:
— Дело, братцы, такое: требуют от нас по разверстке человека на курорт… Сначала к осмотру на комиссию, а опосля на самый курорт… Для бесплатного излечения… По всем правилам плоцедур!..
В толпе зашумели:
— Еще чего выдумали? Каки-таки куроры?!. Рабочая пора у людей, а он с повинностью.
— Ша! — поднял председатель руку. — Запамятуйте: мы есть часть всей есесер и отпираться не должны! Какие вы есть пролетарии, ежели будете пятиться по такому случаю в дезертиры?.. Обратите ваше внимание: полное иждивение при бесплатном проезде чугункою… Но-о?
В толпе молчали… Эх, не было печали!.. Ни дня, ни часу покоя: то с Деникою возись — повинность всякая, то на курорт высылай… Беда!
Тут вышел в круг Микита, Мукоет, по всем статьям головастый человек.
— Вот чего, братцы! Давайте с полным нашим расположением Михея Кузьмича просить… Мужчина он старый, дряхлый!..
— Правильно! — отозвалось собрание в полсотни глоток…
— Ему, братцы, все одно, этакому-то: годом раньше, годом позже…
— Верно, чего там!
— Опять же есть он герой труда!..
— И пашни под им нет… Вовсе слободный…
— Кузьмича, Кузьмича… желаем!..
Михей Кузьмич выступил вперед, потрогал седенькую бороденку, снял картузишко, жалобно заговорил:
— Ребята, ослобоните! Всякому вить на этом свете пожить хочитца…
— А ты не супротивься! — зашумели вокруг. — Для мира, для обчества старайся…
— Имей, Кузьмич, в виду… — подхватил председатель, — ежели, упаси бог, неладное что на курорте выйдет, так вить ужли мы звери? Старуху твою оберегем, по миру не пустим!..
— Просим, просим!..
Михей Кузьмич отер пот, горохом выступивший на лысине.
— А далеко, милые, ехать-то?..
— Пошто далечко? Единым духом домчат… Ты не стесняйся!..
Долго улещивали Кузьмича. Под конец согласился старый.
— Видно, на роду у меня так написано, — сказал он. — Китай бунтовал — я из всей деревни ходил! И теперь, выходит, мне!..
В тот же день вечером Михея Кузьмича повезли в город, а город — за шестьдесят верст. Возвратился он на третьи сутки к полудню, скорбным, но обреченно спокойным.
— Ну, братцы! — объявил он людям. — Ехать в Кисловодск, за тыщу аж верст, на самые кислые воды…
— С богом, что там! — дружно отозвались вокруг. — Ты не робей… Вода — первый сорт!
Эх, кому-кому, а старухе Кузьмича досталось хлопот: сухарей мужу изготовила (одной водицей да еще кислой, не проживешь!), в церковь сбегала — молебствие заказала о здравии раба божия Михея путешествующего. И к ворожейке заглянула — не будет ли каких предвидений… Все бы ничего, да перехватила старуху на улице вдова покойного владельца мельницы.
— Слыхала, слыхала, Акулинушка!.. — начала купчиха. — Слыхала!.. Да ты что… Сдурела на старости лет? В такое приключение супруга пускаешь?!. Большевицкие все это выдумки, на погибель на рабочую!..
— Авось господь спасет!.. — закрестилась Акулина. — Пущай едет…
— А вот погоди, погоди! — зашипела мельничиха. — Узнаешь, чем он, курорт этот, пахнет… Мой-то, покойник, ездил!.. Бывало с собой — полтыщи, а назад — с одними шальварами… Послушай, не зря говорю: держи старика! Закрутит его на курорте мармудка какая-нибудь — потедова ты муженька и видела…
Акулина усомнилась:
— И-и, милая! Да кто ж на ево, на лысого моего, польстится-то? И с пороком он тоже… Порок у ево в городе определили… сердечный!
— Дура ты энтакая! — вышла из себя мельничиха. — Мужик нынче вон в какой цене, а большевицкои девке хучь какой порок, лишь бы в штанах.
Прибежала домой Акулина сама не своя.
— Не пущу, старый! Знаем теперь, куда твои глазыньки целят… У, бесстыжий!..
Пришлось народу уговаривать бабку. На трех пудах пшеничной муки помирились: от завкома обещали, на поддержание в холостом ее положении.
Провожали Михея Кузьмича всей мельницей.
Председатель речь пустил, с перечислением заслуг отъезжающего. Закончил он так:
— Желаем тебе, Михей Кузьмич, дорогой ты наш гражданин, полного изничтожения всех твоих недугов и воопче… здоровья… чтобы, значит, возвратился ты к нам навовсе беспорочным по всем, значит, статьям, в полном боевом виде!.. А что касаемо решимости твоей, то все мы очень даже понимаем и сочувствуем… Да здравствует Советская власть, третий тернационал и дорогой наш ерой Михей Кузьмич Заволокин… ура!
Все обнажили головы, закричали «ура!».
Обнимая в последний раз старика, Акулина всхлипывала:
— Клятву-то, клятву-то супружеску не переступай!..
Наконец, покряхтывая, пошатываясь, Михей Кузьмич выбрался из толпы и полез в таратайку.
Кони тронулись, люди замахали фуражками, опять закричали «ура»; бабы под руки повели Акулину, соломенную вдовицу, прочь!
II
Много лет сиднем сидел Михей Кузьмич среди леса при мельнице. Можно сказать, одичал даже. Но, видно, на то он и человеком был, чтобы махом одним все трудности одолеть.
В вагоне он моментально в курс мировых событий вошел, клял на чем свет стоит всесветных разбойников и вообще высказывал необычайную храбрость. Но курорт все еще пугал его: вспомнит невзначай — и засосет под ложечкой. Впрочем, и с этим он справился: люди разговаривали. В один голос все:
— Отличное дело — курорт!.. Так что которые вовсе в лежачем положении находились, начали вертикалей ходить…
А когда на одной из больших стоянок паренек бывалый все честь по чести разъяснил, Михей Кузьмич окончательно повеселел.
— Вон — гляди!.. — говорил паренек. — Стоит у буфета гражданин пузатый… Воду он пьет по прозванию нарзан… Гражданин этот не иначе как богатей, воду пьет и денежку за нее платит, а ты в ей без всякой даже платы купаться будешь…
— Да ну? — осклабился Кузьмич. — Ах, ты, ястри-те! Купаться, говоришь?..
— Обязательно! Нынче что буржую в нутро, пролетарию — заместо бани! Потому времена теперь, дед, как по писанию: последний да будет первым. Ты весь свой организм промывать будешь, а «он» обмывки твои пить… Понял?..
На пятые сутки вылез Михей Кузьмич из вагона. Не успел он на асфальт ступить, подлетел к нему человек:
— Вы — санаторный?..
— А тебе что?.. — скосил на него глаза Кузьмич и покрепче прихватил локтем гашник с зашитою пятеркою.
А человек свое:
— Если санаторный, провожу!.. Я — агент…
— Провожай свою мать! — буркнул про себя Кузьмич. — Ангел какой нашелся… — и в сторону, а человек за ним — боком-боком. Ну, просто юла!
Рассердился Кузьмич.
— Отойдите, господин, честью прошу!..
Отбежал тут человек, к другим кинулся, а Михей Кузьмич с мешком своим и туда и сюда… Шут их знает, где они тут — кислые воды… Толкнулся к носильщику.
— А тебе, — говорит, — по всем видимостям, к Цустраху надо… Вон энтот человек, видишь? Иди в полное его усмотрение!..
Глянул Кузьмич, а это все он же, человек тот юркенький. Поскреб Кузьмич бороденку, подошел, снял на всякий случай картуз: тоже, поди, комиссар какой.
— Честь имею в полное ваше усмотрение!
— Санаторный?..
— Вроде того…
Подхватил агент мешок Кузьмича на плечо — и ну шагать.
— Следуйте за мною!
Кузьмич следует, а сам разговор ведет:
— А я тебя, Чустрах Моисеич, за жулика принял… Вид у тебя такой… Ты уж не обессудь… Семейный будешь?..
Тут народ всякий повалил, просто как в губернии.
Поспешает Кузьмич за Цустрахом Моисеичем, а у самого опять сердце поджимается: «Сбежит! Обязательно с сухарями сбежит!»
Ну, ничего! Не сбежал. Подвел к белым хоромам, дверь распахнул.
— Пожалуйте, — говорит, — честь и место!..
— С полным нашим удовольствием! — повеселел старик и ступил, все же озираючись, за порог. Приняли его, да еще как! И впрямь — по-генеральски… Только дамочек вокруг много что-то и все в белом, вроде как на упокойниках.
