Внутренний голос стал настойчиво убеждать, что пора и в самом деле рвать когти…

— Никак, вы покидаете нас? — словно угадав мои мысли, елейным голоском поинтересовался председатель.

— Как можно? — в тон ему ответил я. — Ведь праздник только начинается…

— И по сто грамм мы еще не бахнули! — заржал Ященко.

— Да, нехорошо получается… — подыграл ему председатель. — Надо уважить моего кума.

— Может, потом?

— Какое, потом? Ему завтра с утра на дежурство! Служба… Иришка, — Андрей Павлович обратил, внимание на мою спутницу. — Ты бы пошла за Федором присмотрела, чтобы он там не очень. А мы пока мужским делом займемся…

Девушка сникла, но ослушаться председателя не посмела. Одарила меня тоскливым взглядом и поплелась обратно за стол.

Капитан Ященко также смотался под навес и вскоре вернулся с бутылкой и тремя рюмками. Мы отошли к крыльцу клуба и расположились возле бетонного парапета. Музыканты уже собрали аппаратуру и нам никто не мешал.

Я чувствовал себя неуютно в такой компании.

Только, что мне оставалось делать? Не показывать же, в самом деле, что я их боюсь…

Да и что они могут мне сделать здесь, на глазах, как минимум, сотни свидетелей?

Капитан Ященко наполнил две рюмки и уже собирался плеснуть вонючего напитка в третью, когда председатель его остановил.

— Может, хочешь моей водочки попробовать? — обратился ко мне и, не дожидаясь ответа, достал из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую флягу.

Какой-то червь сомнения шевельнулся в душе, но я вспомнил чудный вкус украинского женьшеня и не смог отказаться.

Ароматный напиток освежающей прохладой прокатился по пищеводу и разорвался в желудке кумулятивным зарядом.

Мы выпили еще. Причем, бальзамом потчевали только меня. Председатель и милиционер мужественно лакали местное пойло. Я еще поразился их благородству и трогательной обо мне заботе…

А после третьей рюмки мне стало не по себе.

Все вдруг начало расплываться перед глазами. И хотя я, по-прежнему, слышал и, кажется даже, соображал, тем не менее, контролировать своих действий больше не мог.

— По-моему, молодой человек набрался…

Андрей Павлович склонился надо мной, и его лицо превратилось в громадное желтое расплывчатое пятно.

— Готов! — удовлетворенно хихикнул Ященко.

— Да, совсем молодежь пить не умеет… — ерничал председатель.

— Не обучена… — поддакивал капитан.

— Ну, что ж, негоже его здесь оставлять. Нужно бы позаботиться. Ты, Геннадий, прокатил бы его на своем мотоциклете с ветерком. Авось, очухается. А, может, и нет… — добавил после недолгой паузы. — Ты уж позаботься. Не мне тебя учить…

— Будет сделано, Андрей Павлович! — отрапортовал милиционер.

Кто-то из них подхватил меня под руки, и я почувствовал, что меня куда-то тащат.

Я понимал, что "прогулка с ветерком" хорошего не обещает, и ничего поделать не мог. Ни тело, ни голос мне больше не подчинялись…

Затем в глазах прояснилось.

Я увидел себя сидящим в коляске мотоцикла. Но, опять-таки, я мог только констатировать факты: звук, картинку. Да и то, вроде бы со стороны. Тело же уподобилось тряпичной кукле с оборванными поводками.

На этом, наверное, мой жизненный путь и оборвался бы.

Если бы не случилось чудо…

Настоящее чудо!

Лишь только Ященко завел двигатель, и коляска нервно затряслась подо мной, неожиданно глаза ослепил очень яркий свет. Когда он слегка поубавился, я разглядел силуэт дорогой импортной машины.

До боли знакомой.

Где-то, когда-то я уже видел такой японский вездеход.

Хлопнула дверца и передо мною, как в сказке, нарисовался прелестный облик самой дорогой для меня женщины…

Наверное, все мне только приснилось…

А, может, я уже умер?

— Андрюшенька, родненький, что с тобой?

Татьяна трясла меня за плечи, я видел застывшие в ее глазах слезы.

— А что с ним могло случиться? Перебрал маленько… — внешне спокойно объяснил Андрей Павлович.

— Решили проветрить… — поддакнул Ященко.

Я мог бы легко разоблачить их ложь, только голос, по-прежнему, меня не слушался. И, если откровенно, я все еще не был уверен, что увиденное и услышанное происходит на самом деле.

Услышав диагноз, Татьяна, похоже, успокоилась.

Она настояла, чтобы меня перенесли в ее машину. Странно, ни председатель, ни милиционер не осмелились ей прекословить. Вероятно, в их табеле о рангах девушка занимала не самое последнее место.

Придя к такому выводу, я призадумался: радоваться мне избавлению или нет? Ведь Татьяна тоже из их компании и вряд ли смена игроков что-либо существенно изменит в моей судьбе…

Но, все-таки, согласитесь, гораздо приятнее принять смерть от любимой женщины, чем стать жертвой тупорылого жлобковатого мента…

На этой мысли я, кажется, успокоился и сознание мое, словно ожидая подобного умозаключения, тотчас сигануло в глубокую черную пропасть.

Сознание возвращалось медленно и болезненно. Первое, что я ощутил — жуткую какофонию звуков, раздирающую мою бедную головушку на составные части. Затем мои страдания усугубил едкий всепроникающий запах. От него мне и вовсе стало дурно. Но, почувствовав это, я пришел к парадоксальному выводу, что, если мне так плохо, значит, я все еще живой, и мне снова, каким-то непостижимым образом удалось выкарабкаться из преисподней…

А в том, что одной ногой там находился, я не сомневался.

Резкий агрессивный запах, нагло ворвавшийся в легкие, прочистил мозги и навел кое-какой порядок в голове. Лишние, дурманящие звуки постепенно поубавились, а вскоре и вовсе исчезли, я снова мог слышать, как нормальный человек.

Я попытался открыть глаза и, когда получилось, неимоверно обрадовался. Ведь я снова мог владеть своим телом, и оно мне подчинялось.

Правда, боль в голове не убавилась. Там словно разгорался вулкан. Я всерьез опасался, что он вот-вот достигнет критической массы и разнесет мою черепушку вдребезги…

— Ну как, полегчало?

Живая и реальная Татьяна находилась рядом со мной. Ее нежная белая ручка сжимала клочок ваты у моего носа, и именно от него разил ужасный запах нашатыря.

— Ой, как мне плохо… — простонал я, не столько ради того, чтобы пожаловаться на горькую судьбинушку, сколько, дабы убедиться, что язык действует так же исправно, как и веки.

Разочарования не последовало.

Получилось.

Хоть и не совсем хорошо и уверенно, но все-таки…

— Танюша, как я рад тебя видеть…

Я сумел поймать ее руку и прижал к своей щеке. Она была теплой и такой родной…

— Как ты здесь оказалась?

— Потом расскажу… — в ее голосе напрочь отсутствовала нежность, однако, насколько я помнил, Татьяна и раньше редко поддавалась эмоциям. — На ка лучше выпей, — и протянула мне пластиковый стаканчик с шипящей жидкостью.

— Что это?

— Антипохмелин.

Что за день такой? Второй раз мне предлагали пить эту гадость, которую за всю свою жизнь я пробовал лишь однажды…

— Танечка, мне уже лучше. Я, как только тебя увидел, мне сразу полегчало…

Но напиток все же выпил. И почувствовал себя лучше. Не совсем хорошо, конечно. Я по-прежнему оставался жалкой развалиной, только теперь уже развалиной, способной на какие-то действия…

Я полулежал на откинутом сидении ее "Джипа". Салон освещался маленькой неяркой лампочкой, а вокруг, за ее пределами, все тонуло в сплошном мраке.

— Где мы?

— Потом… — снова резко отмахнулась Татьяна и, убедившись, что со мной все в порядке, устроилась за рулем и завела двигатель.

Я поднял кресло и уставился в лобовое стекло.

Огни дальнего света вырывали у темноты неровную брусчатку с редкими кустиками растительности на обочине. Вокруг, судя по всему, расстилалась степь. Несмотря на отсутствие явных ориентиров, интуиция подсказывала, что мы находимся где-то между деревней и райцентром.

Татьяна резко двинулась с места. Машина рванулась вперед, резво подпрыгивая на частых ухабах. От неистовой болтанки у меня снова помутилось в глазах.