Мы направлялись к председателю сельсовета. Татьяне необходимо было заверить печатью "Открытый лист", позволяющий проводить научные исследования на вверенной территории.

Илья, по непонятной мне причине, проявил просто-таки ослиное упрямство, столь несвойственное ему, особенно в отношениях с женщинами, доказывая, что это никому не нужно, и что на Монастырище пускают всех, независимо от того, имеется разрешение или нет. Но Татьяна оказалась слишком законопослушной, и Илья вынужден был смириться с сокрушительным поражением.

Извилистая колея вывела автомобиль на не менее разбитую брусчатку, которая полукругом огибала крайние дворы деревни. Слева виднелись сооружения непонятного назначения, из сорняков, высотой в человеческий рост, то и дело возникали металлические монументы заржавевшей сельхозтехники. Внизу, у широкого пруда, нарисовались традиционно длинные, приникшие к земле здания коровников.

Стоило к ним приблизиться, как на дороге возникло престраннейшее существо с вилами в руках, и преградило нам дорогу. Это был невысокий мужчина неопределенного возраста, одетый, несмотря на летнюю жару, в ватную телогрейку, теплые галифе и кирзовые сапоги. Все — основательно испачкано навозом. Поначалу даже показалось, что взору явилась большая коровья какашка, которая, неизвестно зачем, решила вдруг принять человеческий облик. Но какашка двигалась, размахивала руками, что-то говорила, судя по всему, неприличное. В деревне прилично разговаривать почему-то не принято.

Татьяна нажала на тормоз и опустила стекло.

— Блин… Блин… Блин… — пересиливая гул мотора, несся в кабину неразборчивый говор аборигена.

— Кто это? — спросил у Ильи, нутром чуя, что появление страшилы каким-то образом связано с нашими ночными похождениями.

— Петр Тимофеевич, зав. фермой…

— А какого хрена ему от нас нужно?

Илья сдвинул плечами.

— Его трогать нельзя. Бешеный!

— Он вчера был в клубе?

Илья напряг память, от чего его лоб покрылся длинными глубокими морщинами.

— Кажись, не… — выдавил после глубоких размышлений.

Это меня успокоило. Я отворил дверцу и выскочил из автомобиля.

— Привет, мужик! — гаркнул что есть мочи. — Потерял что-то?

Очередь "блинов" прервалась, мужик, запах от которого вполне соответствовал первому впечатлению, тупо уставился на меня.

Разглядывал недолго. Через минуту его снова понесло…

— Ты, блин… блин… блин…

Выражение лица заведующего фермой при этом не предвещало ничего хорошего. А, учитывая вилы в руке…

— Тебя что, бык забодал?

Простой и безобидный вопрос, тем не менее, озадачил агрессивного мужика. Трель "блинов" снова захлебнулась, и он уставился на меня, словно на восьмое чудо света. Хотя, скорей всего, и о существовании первых семи заведующий фермой не подозревал. В его вытаращенных глазах трудно было уловить хотя бы намек на присутствие интеллекта.

Воспользовавшись его замешательством, я осторожно отобрал вилы и глубоко вонзил их в землю.

— А теперь, Тимофеич, рассказывай, в чем проблема?

Лишившись вил, мужик порастерял уверенность в собственных силах. Некоторое время он еще трепыхался, пытаясь выдернуть их из земли, только я не позволил этого сделать.

— Ну, ты че? Отдай… — уже совсем не грозно взмолился зав. фермой.

Естественно, я не спешил выполнять его просьбу.

— Так в чем проблема, Тимофеич? — повторил изначальный вопрос.

— Ты, того… Говорят, к Верке моей в клубе приставал…

Странно было слышать столь долгую и вполне осмысленную фразу после продолжительной нецензурщины. Оказывается, длительное общение с парнокопытными не противоречит знанию нормального человеческого языка…

Не менее странной показалась мне и суть высказанной претензии: вспомнить, кто такая пресловутая Верка и видел ли я ее вообще, оказалось непосильной задачей для моих подрастрепанных за последнее время извилин.

Однако нельзя было упускать инициативу.

— Ты че, мужик, офонарел? — вызверился я. — На кой мне сдалась твоя Верка, когда у меня вон какие бабы…

Я кивнул в сторону автомобиля. Рыжая к этому времени высунулась в приоткрытую дверцу и вместе с Татьяной внимательно наблюдала за происходящим. Илья на свет Божий показываться не спешил. Как я понял, он побаивался заведующего фермой и решил не мозолить глаза своим присутствием.

Мой аргумент сразил Тимофеича.

Он долго внимательно осматривал моих подруг, что-то прикидывал в уме, и по его кислой физиономии было понятно: Верка конкуренции не выдерживает.

— Оно то, конечно, так… Но ведь люди говорят…

— Мало что люди говорят. Тебе скажут, земля плоская, ты — поверишь?

Не знаю, каковы были познания зав. фермой в географии, но с доводом моим он согласился.

— Врут, наверное… — миролюбиво молвил он, полез в карман ватника, достал оттуда клочок бумаги и щепотку самосада.

Дабы закрепить мировую, я вытащил пачку "Примы" и протянул мужику. Тот некоторое время помялся, затем методично, в обратной последовательности, спрятал извлеченные накануне табак и бумагу.

— Вообще-то, я к своему привык… — словно оправдываясь, промямлил он и вытянул сигарету.

Я услужливо поднес зажигалку.

— Тебя как зовут?

— Андрей.

— Ты, Андрюша, того, не серчай… Люди наговорили…

— Чего уж там, с кем не бывает?

Я повернулся и направился к автомобилю, но Тимофеич придержал меня за рукав.

— Слышь, отойдем на минутку, — заговорщически, словно старому приятелю, прошептал он и настороженно покосился в сторону девчонок.

Я невольно посмотрел туда же. Рыжая с Таней о чем-то мирно болтали, несомненно, комментировали разыгравшийся перед их глазами спектакль. Илья по-прежнему скрывался в чреве автомобиля, притворяясь невидимкой.

— Я на минутку… — бросил им и пошел вслед за мужиком.

Почалапав по лужам жидкого навоза, кое-где присыпанных соломой, мы вошли в раскрытые створки коровника. В нос шибанул убойный аромат смеси запахов кизяка и парного молока, назойливые мухи облепили со всех сторон. От ясел раздавалось сонное мычание и умеренное чавканье.

Тимофеич провел меня в небольшую отгороженную дощатой стеной каморку. Покопался в сваленной в углу куче сена, извлек бутылку, закупоренную пробкой из туго скрученной газеты. Достал с полки две алюминиевые кружки.

— Ну что, за знакомство!

Он щедро разлил содержимое бутылки в кружки, и окружающее пространство сразу пропиталось преотвратительным запахом уже знакомого мне маляса. Вероятно, зав. фермой пользовался тем же источником, что и друзья Ильи.

Собрав волю в кулак, я мужественно вылакал обжигающий горло напиток и, вытерев проступившие слезы, потянулся за сигаретами.

— Погодь, не спеши. — Тимофеич насыпал мне в руку жареных семечек. — Зажуй…

Я послушно воспользовался его советом, после чего, все же, не удержался и закурил.

— Тебе Федька про Верку наплел?

Спросил просто так, лишь бы что-то сказать, и неожиданно попал в точку.

— Он самый, — ответил Тимофеич, разливая остатки самогона. — Слышь, а чего вы с ним не поделили? Шото злой он на тебя, как собака…

— Да подруга его стала ко мне ласты клеить, а он все наоборот вывернул.

— Катька, что ли? — неизвестно с чего развеселился зав. фермой. — Так она не только к тебе, она ко всем клеится. Как увидит мужика, так на него и лезет…

— И на тебя тоже?

— Ша! — Тимофеич приложил палец к губам. — Федька, он ведь — дурак. Разбираться не станет, сразу ноги повыдергивает…

— А сам не такой? — засмеялся я. — Кто на меня с вилами кидался?

— Дак, то… что… — замялся Тимофеич и, дабы избавить его от ненужных угрызений совести, я поднял кружку.

— За все хорошее!

Похоже, я уже начал привыкать к экзотическим напиткам. Выпил и даже не скривился. Загрыз семечками. Поднялся.

— Пора, Тимофеич. Труба зовет!

— Ты к нам надолго?

— Как получится. Даст Бог, еще свидимся…

Девчонки, едва я появился в поле их зрения, встретили меня заливистым смехом.