– Это так непривычно… Вы с ним очень похожи. Мне это приятно и…

– Вы его любите?

– Он любит леса, как и мой покойный супруг. А я больше не желаю любви, которая принуждает месяцами ждать, когда наконец любимый вернется. Это убивает меня.

– А разве бывает любовь, которая не убивает?

В голосе Александера прозвучала такая горечь, что Мари-Анн предпочла промолчать. Какими бы ни были обстоятельства жизни этого человека, жизнь преподала ему тот же печальный урок, что и ей самой. Она решила сменить тему разговора.

– И что вы теперь намереваетесь делать? – поинтересовалась женщина.

– Завтра же пойду обратно, в Квебек.

– Но вы ведь дезертир! Они вас…

– Повесят? Я никуда не убегал.

– Вас не станут слушать!

Опустив глаза и посмотрев на руки молодой женщины, лежащие на его голой груди, Александер немного подумал. Он успел оценить свои шансы на помилование. Чем скорее бежало время, тем призрачнее они становились.

– Придется рискнуть. Я не пытался сбежать, и, если сдамся добровольно, повешение могут заменить поркой.

– Вы можете остаться здесь. Весной вернется Жан, и…

– Нет! Я не могу, я… Простите! У меня там остался еще один брат. Я должен вернуться и все ему объяснить. Нельзя, чтобы он думал, будто я…

Она кивнула, но по-прежнему продолжала хмуриться. Если она и понимала его побуждения, то только наполовину.

– В Квебеке у вас осталась подружка?

С минуту он молча рассматривал рисунки на стеганом одеяле, покрывавшем его ноги.

– Нет.

– Как, у вас нет подружки? – протянула она томно, не сводя глаз с печального лица Александера.

Несмотря на отрицательный ответ, она догадалась, что под руками у нее бьется истерзанное сердце. Женщина мягко погладила пушок у него на животе, отвлекая от мрачных мыслей. Он повернул к ней лицо – такое знакомое лицо, которое она, увы, не увидит еще много месяцев.

– А у меня больше нет возлюбленного…

Мари-Анн нежно провела пальцем от ключицы до плеча. Это поразило Александера: Изабель делала так же. Невольно он представил ее в объятиях мужчины, с которым столкнулся тогда возле ее дома на улице Сен-Жан. Состоятельный и известный в своих кругах нотариус, имеющий завидное положение в этом проклятом обществе… Гнев захлестнул его, растревожил мысли о невозможном, отравлявшие ему жизнь. Резким движением он сбросил легкую ручку со своего плеча. Мари-Анн посмотрела на него с изумлением.

– Ой! Я думала…

Она отняла было руку, но Александер, который вопреки всему желал ее, успел ее удержать.

– Я не Джон…

– Я знаю. Но и я не та, другая…

Прояснив для себя главное, они впились друг в друга взглядами, а потом их губы внезапно слились в поцелуе. Они любили друг друга – то страстно, то нежно, каждый в своей бездне, – пытаясь увидеть в партнере по наслаждению другого или другую, кого нет рядом, оживляя ощущения, хранимые памятью глаз и тела. То было похоже на сон, который оба смотрели, широко раскрыв глаза…

Мунро сбежал вниз по улице де Повр и повернул на улицу Сен-Николя. Едва не поскользнувшись на замерзшей лужице, он наконец увидел своего кузена Колла и замахал руками. Выражение лица у него было такое, что Колл тут же бросился ему навстречу.

– Они его… его… поймали!

– Кто кого поймал? Кого? Аласдара? Они нашли Аласа?

Мунро закивал, вытаращив от страха глаза. Оба прекрасно понимали, какая участь может ожидать их брата. Не задавая больше вопросов, Колл последовал за кузеном по пологому, спускавшемуся к морю лабиринту квебекских улиц, до Центральной площади. Там вокруг саней, в которые была запряжена пара лошадей, уже собралась толпа. На санях лежал мужчина, и лицо у него было в крови. Колл попытался пробиться поближе, но его грубо оттолкнули.

– Алас! – крикнул он что есть мочи. – Аласдар!

Александер узнал голос брата и поднял голову. Цепь звякнула, и этот звук болезненным эхом отозвался в сознании. Он привстал и нашел глазами Колла. Увидел, как его губы шевелятся, но из-за гомона толпы ничего не смог услышать. Потом прочел по губам: «Зачем?» И ответил про себя: «Потому что я так решил!» А затем улыбнулся. Офицер дочитал перечень обвинений, которые ставились задержанному в вину, и сани поехали прочь. Александера забрали в тюрьму.

Заложив руки за голову, Александер смотрел на щель в стене прямо перед собой. Заснуть не получалось. Мыслями он все время возвращался к Джону. Он без конца думал о последних неделях, о том, что произошло с тех пор, как он уснул на снегу.

В первые дни после спасения он находился в бреду, но бывали и редкие моменты просветления, когда он чувствовал на себе чей-то взгляд, прикосновения ласковых рук к своему помертвевшему телу. Тогда он еще не знал, чьи это руки, но это молчаливое присутствие успокаивало. Потом из темноты послышался голос, и он узнал Джона. Брат напевал песню, которую они обычно пели вместе в часы, когда солнце пряталось за горы и заливало их долину золотым закатным светом. За все то время, пока Джон сидел у его постели, они не обменялись и словом. Но холодок пробежал между ними, Александер это почувствовал. Совсем как раньше… Это заставило его вспомнить детство, как им бывало хорошо вместе.

Они были похожи как две капли воды и часто разыгрывали родных: Джон выдавал себя за Александера, а тот, наоборот, – за него. Это было легко, поскольку они мыслили одинаково, и все получалось совершенно естественно. А потом эта связь оборвалась. Когда и по какой причине? Он не мог ответить однозначно. Может быть, после смерти дедушки Лиама? Да, после того дня их с Джоном взаимоотношения изменились. Но по той ли причине, что он привык думать?

Джон уехал прежде, чем он успел с ним поговорить. Это должно было бы утвердить Александера в мысли, что брат на него злится. Но что-то тут не сходилось. Зачем Джону было его спасать, ведь мог же он предоставить природе закончить акт братоубийства, начало которому было положено много лет назад? Или же он испытывал потребность в том, чтобы месть свершилась в честной борьбе?

Ему показалось, что Джон избегает его так же, как сам он избегает общества Джона. Сознавать это было очень грустно. Почему так вышло? Мучит ли Джона совесть? Александеру хотелось узнать, что именно видел Джон в день, когда ранили дедушку Лиама. Он хотел бы понять, что на самом деле произошло тогда на равнине Драммоси-Мур. Поразительно, но недавнее поведение Джона опровергло все его прежние предположения.

Мучительное сомнение зародилось в душе Александера. Все оказалось под вопросом. Что, если он ошибся? Испортил себе жизнь, воображая то, чего нет, думая, что другие его ненавидят, когда об этом не было и речи? Может, он сам сотворил чудовищ, пожирающих его душу, придумал все эти страхи и препятствия? Пальцы Александера вдруг сжались на шее, но взгляд расширенных от ужаса глаз так и остался прикованным к трещине на стене.

Звук голосов и чьих-то шагов вывел его из забытья. Он посмотрел на дверь. В холодной темноте звякнул засов, и дверь распахнулась. Вошли двое с факелами, причем первый нес стул. Охранник вышел, оставив Александера наедине с посетителем.

Довольно долго тот стоял не шевелясь. Начищенные сапоги и золотые пуговицы на мундире слабо поблескивали в полумраке. Лицо его, по-прежнему остававшееся в темноте, окружал ореол рыжеватых волос.

Александер, щурясь, привстал на своем жалком ложе.

– Капитан Кэмпбелл?

Офицер кашлянул, делая очевидным свое замешательство.

– Я пришел как ваш родственник, Александер. Если хотите, как друг. Ваш друг Арчи Рой, помните?

Александер сел на край матраца.

– Арчи Рой…

Арчибальд Кэмпбелл присел на стул и посмотрел на племянника. Он не мог подобрать слова. Грудь его стеснилась от горя, ему хотелось кричать. Он пообещал себе забыть о различиях в чине, но прошло столько времени, что даже самые невинные проявления привязанности и участия теперь давались с трудом. Он заставил себя принять непринужденную позу и скрестил вытянутые перед собой ноги.