– Мне не следовало приходить. Это слишком опасно для тебя.

Опасно для нее? О да! Но совсем по другой причине.

– А для тебя не опасно? Отец мог бы тебя за это повесить!

Он повернул ее к себе лицом и чмокнул в лоб. Было очень трудно довольствоваться невинными поцелуями и ласками.

– Я готов начать все заново и сделать намного больше, чтобы снова пережить эти минуты счастья, Изабель. Но теперь мне пора. А ты ложись спать.

Он посмотрел на широкую постель и закрыл глаза, представляя себе изгибы тела Изабель, которое ему довелось ласкать. Он осмелился к ней прикоснуться, и она отозвалась на его ласку…

– Сегодня ночью я буду думать о тебе.

– А я – о тебе, Алекс.

Она посмотрела на него блестящими глазами и робко улыбнулась. Эти слова она пропела, совсем как Конни когда-то. Ее глаза напоминали ему глаза Кирсти. Временами она улыбалась едва заметно и чуть насмешливо – совсем как Летиция. Нет, он больше не мог отрицать, что влюбился в Изабель, как раньше влюблялся в этих женщин… которых потом потерял.

– Изабель!

Он замолчал. Она стояла и ждала, что за этим последует. На лице появилось встревоженное выражение, тонкие брови нахмурились. Он в последний раз поцеловал девушку и обнял так крепко, что она охнула. Он боялся, что, стоит только произнести эти слова вслух, как он потеряет и ее.

– I love ye…[138]

Ошарашенная, Изабель стояла и смотрела, как его накидка растворяется в холодном мраке ночи. И только когда Мадлен с ворчанием принялась закрывать ставни, она пришла в себя.

– Да что с тобой такое, Иза?

– Он мне сказал… Сказал, что любит.

Дни шли за днями. Лед, покрывший реки Сен-Лоран и Сен-Шарль, становился все толще, и на нем – от одного берега к другому – посредством вех, срубленных молодых сосенок, наметили «дороги» для саней. Иногда ночью Александер слышал звон колокольчиков на лошадиной сбруе и скрип снега под полозьями.

Условия жизни в оккупированном городе оставались тяжелыми. Из-за недостатка свежих овощей участились случаи цинги. Особенно этой болезни были подвержены солдаты, вероятно, по причине злоупотребления спиртными напитками. Цинга наводила бо́льший страх, чем французская армия, маневры которой тщательно отслеживались. Зима обещала быть суровой, особенно для тех англичан, которые разместились в наспех построенных и плохо отапливаемых хибарах.

Изабель старалась разнообразить рацион Александера – при первой же возможности приносила ему горшочки варенья, яблоки и другие вкусности, которыми он делился с товарищами. Рассудив, что последняя его вылазка была слишком рискованной, молодой солдат больше не приходил на улицу Сен-Жан. Влюбленные довольствовались короткими встречами в городских переулках и свиданиями на берегу реки Сен-Шарль.

Несколько раз Изабель приглашала Мадлен покататься на коньках и посмотреть, как солдаты «в юбках» играют в керлинг – толкают по льду тяжелые камни, стараясь попасть в намеченное место и заодно оттолкнуть как можно больше камней команды-соперника. Временами игра на радость зевакам заканчивалась потасовкой.

После ежедневных занятий на плацу и работ по расчистке от снега, уборки подсобных помещений и колке дров, если не было возможности встретиться с Изабель, Александер оставался в казарме и вырезал из дерева вещицы под заказ или же отправлялся в трактир «Бегущий заяц». Там, чтобы обмануть одиночество, он играл в карты и кости, пил с товарищами пиво.

В первый день 1760 года небо прояснилось, а воздух потеплел, но будущее по-прежнему рисовалось ему в самых мрачных красках. Он вырезал ножом из дерева фигурку и думал об Изабель, которая стала смыслом его жизни. В последнее время он много размышлял, но, несмотря на любовь, которую к ней испытывал, так и не смог придумать, как объединить их жизни. Денег у него было мало – жалкие десять фунтов. Для простого солдата, который умудряется растратить месячное жалованье, еще даже не получив его, сумма была значительной. Но для такой женщины, как Изабель, которая привыкла получать все самое лучшее, она показалась бы смешной, и этих денег, разумеется, не хватило бы на обустройство семейного гнездышка.

В моменты уныния здравый смысл принимался нашептывать, что лучше бы ему забыть Изабель и найти симпатичную, милую девушку где-нибудь в пригороде Квебека. Знал он и о том, что Эмили не заставит себя упрашивать, подай он только знак. Однако сердце просило довериться судьбе. Но разве судьба не покидала его в решающий момент? Вспомнилась Летиция, как это часто с ним случалось. К этому времени она уже должна была произвести на свет ребенка Эвана. Александер всем сердцем желал ей и ребенку благополучия и здоровья. Он с радостью помог бы им, но… жизнь распорядилась по-иному.

Временами он вспоминал и брата Джона. Он сожалел, что в свое время у него не хватило мужества поговорить с ним, уладить ту историю, которая вот уже пятнадцать лет отравляла ему кровь. Его брат-близнец, его отражение… Александер вспоминал, как они плескались в озере и играли в догонялки на заросших вереском холмах, и ему становилось грустно. Он очень скучал по Шотландии, хотя и отказывался признаться себе в этом. Отныне его жизнь протекала тут, в Канаде, которую еще предстояло восстановить. Но куда отправиться и как обустроиться в этой новой стране, он не имел понятия.

Многие солдаты мечтали о том, что станут трапперами – вольными охотниками, которые путешествовали по лесам и зарабатывали состояния на торговле мехом. Для Александера, любившего приключения, возможность таким образом заработать достаточно денег, чтобы попросить Изабель выйти за него замуж, представлялась весьма заманчивой. Но тогда бы пришлось уйти в леса на много месяцев, а то и лет. Стала бы Изабель так долго его ждать? Да и он сам выдержал бы испытание разлукой? Однако в любом случае нужно было дождаться окончания этой проклятой войны. На текущий момент губернатор Мюррей запретил своим солдатам вступать в брак с канадками. У Александера складывалось впечатление, что он в тупике.

В казарму вошла компания солдат. Они вдесятером ютились в помещении размером тридцать футов на шестнадцать, с двумя окнами и очагом, дававшим слишком мало тепла. Офицерам мерзнуть не приходилось – у них в комнатах стояли железные или чугунные печки. И все же в солдатских казармах всегда было чисто, и, кроме матрацев, разложенных на полу вдоль стен, в каждой комнате имелись стол и пять колченогих стульев.

Мунро бросил на стол жирную куриную тушку – жест, который породил спор о том, в чей матрас пойдут перья. Солдаты попеременно занимались уборкой и приготовлением пищи, но сегодня была не его очередь, и Александер, понаблюдав немного за товарищами, сосредоточил все свое внимание на личике младенца Иисуса, которое почти закончил. Он решил подарить статуэтку сестре Клотильде, связавшей ему пару отличных гетр. Монахини хорошо относились к солдатам хайлендского полка, ведь большинство из них были католиками и их помощь, особенно в такие холода, была неоценима.

Запах спиртного заставил его поднять голову. Колл стоял рядом и с широкой улыбкой протягивал ему кувшин с домашней водкой. Александер принял сосуд из его рук.

– А это откуда?

– От хозяина трактира.

– Подарок?

– Еще чего! Мы очистили от снега фасад и накололи ему две веревочные сажени[139] дров за три кувшина водки. Конечно, с виски из нашей винокурни в Гленко она не сравнится, но… Все же лучше, чем сосновое пиво, которым нас обычно поят!

Александер отхлебнул из кувшина и закашлялся. Огненный напиток опалил ему желудок. Надо же, а она крепкая! Наверняка эта водка поможет ему сегодня забыть, что они с Изабель не смогут увидеться…

В обмен на маленькие услуги горожанам и монахиням товарищи по казарме сумели раздобыть продукты, чтобы достойно отпраздновать праздник Хогманай[140]. В меню были заявлены курица, две колбаски, четыре брюквы и один кочан капусты, и все это – сверх их дневной нормы, состоявшей из куска соленой говядины, нескольких хлебов и небольшого количества сухого гороха и сливочного масла. Настоящий пир, верно? Так что час спустя из казармы солдаты вышли с полными животами, разгоряченной кровью и намерением закончить вечер в трактире, где найдутся сострадательные дамы, которые смогут обогреть им еще и сердце.