Милрой взял рубашку и покачал головой.

– Пусть любителями заправляет Джексон. Терпеть не могу тех, кто твердит, будто обожает спорт, а сам распускает нюни, когда на его крахмальную рубашку упадет хоть капелька крови.

– По-моему, ты недооцениваешь молодую кровь…

– А ты преувеличиваешь мой интерес к боксу. – Кинан натянул рубашку через голову. – Когда Шаббер нашел меня, у меня было только одно – огромное желание выжить. Бокс давал мне еду и место для ночлега. Многие удовлетворились бы и этим. Но удача и опыт позволили мне изменить свою судьбу.

– Вот значит как! Красивые слова, чтобы прикрыть неприглядную правду: месть. Или ты так увлекся своей игрой и расточительством, что забыл о менее благородной цели?

Нет, Кинан ничего не забыл. Эта цель стояла между ним и Уинни, порой ослепляя его, словно солнце.

– Ты голоден? Я нанял прислугу. Теперь у меня есть кухарка.

Голландец ухватился за возможность сменить тему. Он отошел от дерева и направился в дом следом за хозяином.

– Всё как полагается и буфет с деликатесами в столовой?

– Ага. Лакей нальет тебе кофе, а дворецкий вышвырнет вон, если ты будешь мне хамить.

Потирая руки в предвкушении угощения, Голландец ответил:

– Всё честь по чести.

У дверей их встретил недавно нанятый дворецкий. Уиггету было под пятьдесят. В молодости он тоже был боксером, весной 1787 года победил Сэма Мартина по прозвищу Мясник из Бата, а через три недели в пьяной драке в таверне потерял правый глаз. Годы посеребрили волосы боксера, смягчили его черты, но что-то во взгляде этого одноглазого человека предупреждало: его кулаки по-прежнему готовы к бою. Кинан нанял Уиггета безо всяких колебаний.

– Мистер Милрой, вас спрашивает какой-то джентльмен. Он ждет вашего приглашения.

Кинану даже не пришлось брать карточку с подноса – он и так разглядел инициалы.

– Похоже, он гораздо сильнее, чем я предполагал, если жаждет встретиться со своим внебрачным сыном, – пробормотал Милрой.

– Ты примешь его?

Пытаясь убедить себя в том, что карточка ничего для него не значит, Кинан взял ее в руки, раздумывая над вопросом Голландца. В голове у Милроя прокручивалось несколько забавных сценариев, в финале которых его папаша уходил, ничего не добившись. Кинан скомкал карточку и швырнул ее на поднос.

– Уиггет, проводи его светлость в гостиную. – И, пресекая возражения приятеля, добавил: – Позавтракаешь без меня. Я не могу отказать герцогу, раз уж он вознамерился воссоединиться с сыном.

Кинан, ожидая появления отца, устроился в лакированном буковом кресле с высокой спинкой. Его пальцы обхватили резные подлокотники – их твердость придавала боксеру уверенности в себе. Вот и настал этот день. Старый развратник решил, что пришло время признать своего первенца. Милрой вспомнил тринадцатилетнего мальчишку, который продал бы душу дьяволу за то, чтобы Рекстер удостоил его своим вниманием, но дверь захлопнули у него перед носом – знать тебя не знаем! Теперь отец явился к нему сам. Увы, придется разочаровать его – договориться с тем тринадцатилетним мальчишкой было бы гораздо проще, чем с этим взрослым мужчиной.

В гостиную вошел Уиггет. За ним с нетерпеливым видом следовал герцог.

– Сэр, его светлость герцог Рекстер.

Внутри у Кинана что-то сжалось, когда он взглянул в глаза, удивительно похожие на его собственные. Его словно ударили под дых. Стараясь не выдавать своих чувств, Милрой обратился к дворецкому:

– Ты свободен.

Он не стал вставать, да и Рекстер стоял на месте, не протягивая руки́ для приветствия. Уиггет закрыл за собой дверь.

Хозяин и гость пару секунд оценивали друг друга. Решив, что преимущество на его стороне, Кинан кивнул на стоящее рядом с ним кресло. Однако, вместо того чтобы сесть ближе к нему, Рекстер устроился в мягком зеленом полукруглом кресле прямо напротив Кинана. Подлокотники поддерживали резные величественные львы, оскалившие клыки.

– Ваш визит – большая честь для меня, ваша светлость. Принимая во внимание столь ранний час и наши отношения, не ожидал увидеть вашу карточку.

Старик нахмурился, и морщины у него на лбу стали еще заметнее: он явно не ожидал, что кто-то, кого он считал ниже себя, осмелится упрекнуть его в нарушении этикета. Герцог заерзал в кресле и покачал головой.

– В твоих венах течет кровь Рекстеров. Не знаю, с чего это я решил, что ты будешь не так упрям, как твой брат?

– Единокровный брат, – холодно напомнил Кинан. – Я никогда об этом не забывал. Интересно, почему вы так небрежны?

– Как грустно! – произнес Рекстер, снимая перчатки. Взяв их в одну руку, он похлопал ими по ноге. – Мое отношение к тебе было, мягко говоря, недопустимым. Я признаю́ свою вину, грех своей безумной молодости. Если бы я не был таким рохлей, то, возможно, смог бы спасти твою мать от трагического конца.

При упоминании о матери злость, которая доселе жгла Кинана изнутри, выплеснулась наружу бешеной яростью. Подобно неугасимому пламени, она поглотила его любезность. Милрой напрягся всем телом, готовый в любой момент накинуться на обидчика.

– А чего вы ожидали, ваша светлость? Вы бросили ее. Беззащитную, без гроша в кармане, обесчещенную, потому что она родила вам внебрачного сына. Ее сразу же вышвырнули на улицу. Ваш поступок лишил ее возможности честно зарабатывать себе на жизнь.

Его безжалостные слова ударили герцога так же больно, как если бы Кинан воспользовался своими кулаками. Прежде чем старик успел надеть маску высокомерия, в его глазах мелькнуло что-то, подозрительно напоминавшее чувство вины. Кинана так и подмывало оторвать руки от резных подлокотников, сомкнуть их вокруг шеи Рекстера и душить, душить его, пока возмущение на его лице не сменится страхом. За такое и жизнь не жалко отдать. Однако, продолжая крепко держаться за подлокотники, Кинан терпеливо ждал, пока герцог выплеснет негодование. Несмотря на свое прозвище, которое Милрой терпеть не мог, ему не часто хотелось кого-то прикончить.

– К-к-конечно же, она все перекрутила, взрастила в сыне ненависть к отцу… Отомстила все-таки! – проревел герцог, сотрясаясь всем телом. – Айдин Милрой была соблазнительной женщиной, амбициозной третьесортной актриской, до того как я залез ей под юбку. Она только выиграла от моего покровительства.

Кинан тут же уловил в его словах обиду отчаявшегося человека. У боксера опять зачесались кулаки – и опять он сдержался, не стал набрасываться на своего родителя, который когда-то физически и морально погубил его мать. Если сейчас он доберется до него, то обязательно придушит.

А Рекстер не заслужил быстрой смерти. Между ними стоял призрак лежащей ничком, неподвижной, уже холодной Айдин. Даже сейчас, много лет спустя, ее неподвижный изумленный взгляд преследовал Кинана по ночам. Ниточку ее жизни оборвала тяжелая рука пьяного покровителя, который ударил женщину тростью. Кинан много лет назад покарал убийцу матери. Ему потребовалось немало терпения и лисья хитрость, чтобы приблизиться к человеку, в пьяном угаре убившему его бедную мать. Бедняжке приходилось мириться с жизнью, на которую обрек ее Рекстер.

– Что касается моей матери, то тут мы с вами солидарны только в одном: вы, и только вы повинны в том, что ее судьба была сломана.

Вкрадчивая угроза, которая сквозила за внешним спокойствием Кинана, наконец-то насторожила Рекстера, и он больше не стал рисковать, напоминая разъяренному сыну о матери. Милрой с удовольствием объяснил бы своему отцу, что все его нападки тщетны. Со временем недостатки Айдин не превратились в достоинства. Но, даже несмотря на это, Кинан любил ее так сильно, как только она позволяла ему себя любить. Однако одной его любви было недостаточно.

Герцог откашлялся и отвел глаза под решительным, испепеляющим взглядом сына.

– Я искал тебя не для того, чтобы поговорить о твоей матери.

– Разумеется, – с притворной учтивостью отозвался Кинан. – Она не стоит вашего внимания.

– Черт побери, может быть, хватит меня травить? Когда доживешь до моих лет, сможешь ли ты похвастаться тем, что безгрешен?