Во многих чумах мы заметили прикреплённые к внутренним шестам иконки. Самоеды поклоняются не только своим богам, но и христианским святым. Номинально они христиане. Но насколько искренне они верят — сказать сложно. Наверняка они в той же степени язычники, в какой православные. Надёжнее ведь всегда иметь возможность призвать на помощь и старых, и новых богов! Тем более когда дело касается оленей. С людскими проблемами поможет христианский Бог, но вот сможет ли он разобраться с животными?! Вряд ли, ведь в Европе нет оленей. Вот и приходится самоедам поклоняться всем богам — на всякий случай и в силу необходимости.
А в тундре у них наверняка есть жертвенники со стоящими на них деревянными идолами, которых они мажут оленьей кровью и которым приносят жертвы, справляя свои языческие обряды. Наверняка есть у них и шаманы, которые отвечают за хорошие отношения с потусторонними силами и могут войти в сношения с ними в случае нужды.
Большинство живущих здесь аборигенов крепкого и хорошего телосложения. Они не такие низкорослые, как наши лопари, но не выше ямальских самоедов и напоминают их чертами лица. У них практически ни у кого не растёт борода, а над верхней губой лишь у немногих наблюдается чахлая растительность. Только у единиц растёт борода. Женщины в большинстве своём ниже мужчин и более выраженного азиатского типа.
Несмотря на то что наш визит пришёлся на один из многочисленных русских православных праздников и никто не работал, лишь две-три женщины были одеты в праздничную одежду: одна — в красную кофту, а другая — в тёмно-синюю с красной оборкой. Остальные были в довольно замызганных оленьих балахонах. Впрочем, самоеды-рыбаки не особенно богаты и напоминают в этом наших саамов.
Они сообщили, что их старейшина, который жил в крайнем с востока чуме, пошёл к купцу, на запад от становища по берегу, и если мы хотим с ним познакомиться, то нам следует отправиться в том направлении.
Каждое племя самоедов, даже самое небольшое, имеет своего старейшину — это их правитель и судья, в обязанности которого также входит сбор и уплата подати (ясака) русскому правительству.
Пока мы там стояли и разговаривали, одна из женщин начала снимать оленьи шкуры (довольно потрёпанные, надо сказать) с шестов чума, а затем вытащила и сами шесты, чтобы по новой поставить шатёр чуть подальше.
Таким образом в доме производится генеральная уборка: когда пол загрязняется, потому что на него всё бросают, то чум просто переносят на новое место. Место, где хоть один раз стоял чум, считается нечистым — больше на нём никогда дом из шкур не ставят. Поэтому-то и встречается в становищах такое количество кругов из-под чумов.
Мы отправились на поиски купца. В его доме, очевидно, располагался кабак. Ещё издалека мы услыхали громкие крики, а затем увидели двоих мужчин, лежащих на берегу. Это были царь и бог самоедов — старшина племени — со своим дружком. Она были пьяным-пьяны и лежали, не в силах подняться на ноги. Старейшина с трудом приподнялся и полусидел, горланя что-то отдалённо напоминающее песню, а друг его лежал лицом в песок и подвывал совершенно по-звериному.
Завидев нас, царь и бог сначала привстал на четвереньки, затем с трудом, как малый ребёнок, только начинающий ходить, выпрямился и сделал нам навстречу несколько шагов, во все горло требуя ещё водки, а свои требования перемежал бормотанием по-русски: «Скажи ты мне, что правда и что ложь! Скажи ты мне, что правда и что ложь! Скажи!» Мы поняли, что он был совершенно невменяем. Отделаться от пьяного было довольно сложно, если не невозможно. К счастью, он не удержался на ногах и завалился на песок, а мы пошли своим путём.
В этих добрых и гостеприимных детях природы особенно поражает то, что они, прекрасно владеющие собой и практически никогда не впадающие в гнев и ярость, стоически переносящие страдания, совершенно не переносят водки, как и прочие первобытные народы, чем, к сожалению, многие пользуются. Но даже ради водки они не пойдут на воровство. Миддендорф пишет, что во время путешествия по таймырской тундре самоеды, несмотря на почти звериное влечение к спиртному, никогда и близко не подошли к его запасам водки, и он мог оставлять и бочонок, и бутылки с горячительным без всяких опасений и в любом удобном ему месте, и самоеды никогда к этим запасам не притрагивались. Он обнаружил в тундре потерпевшую крушение лодку, которая, вероятно, пролежала там лет сто, с неё не пропал ни один гвоздь, потому что было понятно — это собственность царя, а ведь в те времена железо ценилось самоедами на вес золота.
Подумать только, какая разница мироощущений по сравнению с представителями нашей расы! Наверное, европейцам было бы легче удержаться от пьянства, зато они вряд ли бы не притронулись к запасам водки, оставленным в «свободном доступе», а уж тем более не прошли бы мимо железных гвоздей, если в них была бы нужда. Но после соприкосновения с европейской цивилизацией, после знакомства с её водкой и абсолютно неприкрытой непорядочностью купцов и чиновников происходит неминуемая утрата честности и добрых нравов даже у таких народов, как самоеды.
Мы подошли к двум-трём землянкам, в которых жили русские, приезжающие сюда на промысел рыбы и зверя. Они скупали рыбу и у местного населения.
Далеко к западу виднелся низкий деревянный дом — как нам сказали, то был «монастырь». Там жили пятеро или шестеро монахов, или, вернее, послушников, готовивших себя к принятию монашеского обета. Вместе с ними жили и две монахини. Они приезжали сюда на лето, чтобы запастись рыбой для монастыря, из которого они, собственно, и были сюда посланы.
Они встретили нас очень дружелюбно и оказались очень приятными благообразными людьми. У одного из них была длинная светло-каштановая борода, и вообще, как мне показалось, он очень походил на типичного норвежского крестьянина, и таких людей довольно много можно встретить в Сибири. У другого, который, судя по всему, был тут старшим, были длинные волосы до плеч и длинная же борода, а голубыми глазами, прямым носом и красивым разрезом глаз, смотревших мягко и всепрощающе, он очень напоминал Христа. Такое сходство в Центральной России и Сибири является заветной мечтой каждого священнослужителя и монаха. Все они носят длинные волосы, часто вьющиеся, и длинную бороду, разделённую надвое. Этот молодой мужчина, которому вряд ли было 25 лет, довёл это сходство до крайних пределов, и, вероятно, он будет хорошим монахом.
А ещё там жил настоящий херувим — пухлый юноша с длинными золотыми кудрями, голубыми глазами, светлыми бровями, круглыми щёчками и алым ротиком. Нельзя сказать, чтобы у него было умное выражение лица, и вообще он казался бесполым существом. Он был облачён в длинный светлый полотняный балахон, перехваченный на талии поясом, для полноты картины не хватало только крыльев. Он мало говорил и заикался, больше таращил глаза и походил на слабоумного, во всяком случае настолько не от мира сего, что врата Царствия Небесного распахнутся перед ним с лёгкостью.
Старшая из монахинь была маленькой горбуньей, в очках, с добрым и умным лицом. Младшая же очень походила на обычную крестьянскую девушку из Норвегии, но была тоже не первой молодости.
В «монастыре» была всего одна комната, в которой все они и жили вместе. Спали они на нарах, которые были сделаны вдоль одной из стен. Спальные места монахинь были у самой стены и отделены занавеской.
Было понятно, что они опытные рыболовы и отлично умеют обращаться с рыбой, большую часть которой чистили, мыли и солили в бочках, меньшую часть вялили. Под потолком были развешаны связки вяленой рыбы — славное угощение для насельников родного монастыря. Особенно вкусен кусочек такой жирной вяленой рыбы под рюмочку водки, он не помешает и монахам! Мы купили у них вяленого омуля, совершенно прозрачного, исходящего жиром и напоминающего вкусом не то копчёную камбалу, не то копчёную сёмгу. Ещё мы купили свежей красной икры, которая имела у нас успех за завтраком. Эта икра добывается здесь из сиговых пород рыб, чаще всего из омуля. Много такой икры солят впрок.
