Петьку охватывает страх при виде изображенных на картинке чертей, и только дерзкое, веселое лицо солдата возвращает ему бодрость духа. «Ишь какой молодец! — радостно думает он. — Всякие там прынцы и королевичи струсили, а он один всех чертей распугал!» Петьке тоже очень хочется самому вступить в бой с чертями, с теми, которые, по словам взрослых, живут в старой бане во дворе.

Мать и сестры вернулись от Гаврюшовых поздно вечером.

Вот и огонь уже погасили, легли спать. И Петька ждет только, когда стихнут разговоры и все уснут. Но, несмотря на то что он изо всех сил таращит глаза, они слипаются сами собой, и мальчик засыпает чуть ли не первым.

Три ночи Петька борется со сном, но все напрасно. Наконец он придумал: с вечера так напился воды, что даже пояс стареньких штанов стал тесным. Как и ожидал Петька, проснулся он среди ночи с резью в животе. Выбравшись из-под одеяла, стараясь никого не разбудить, бесшумно прокрался к двери. Петька знает, что дверь скрипит, поэтому, сняв крючок, отворяет ее медленно, вершок за вершком. Проскользнув в сени, с такой же осторожностью открыл дверь во двор и долго-долго стоит здесь в нерешительности.

Ночь тревожная. Все небо окутано тучами, и лишь кое-где робко мигают звезды. Кусты черемухи гнутся от напора ветра, а старый высокий осокорь стонет как живой, размахивая громадными ветвями. Петьке страшно, ему нестерпимо хочется вернуться домой, но он все-таки должен дать бой чертям!

Притворив дверь, Петька решительно пошел навстречу сильному ветру, который вселяет в него бодрость. Он очень любит ветер и его необычную музыку, знает о подвигах ветра из сказок, и это пробуждает прежние героические мечты.

«Неужели я боюсь? — урезонивает себя Петька. — Хоть и боюсь, а все-таки пойду!.. А ведь черти-то щипаются… Ан нет, они же мягкие, костей нету. И копытца мягкие, и рожки мягкие, и когти мягкие. Бог их, чай, из духа сделал…»

Темной ночью старая баня кажется еще чернее.

«Чай, поди, полна чертями!» — думает Петька, а зубы сами собой так и выбивают дробь. Петька снял с шеи медный крест, положил его на порог. «А как задушат, сволочи?.. Не задушат!.. Ведь и пальцы у них, должно быть, из духа — мягкие. А я на них сразу наброшусь!» — соображает он. За баней шумит развесистая береза, и мальчику кажется, что она тоже заодно с ним, против чертей.

Ноги у Петьки отяжелели, будто приросли к земле. «Это они пугают и невидимо за ноги держат… Значит, не хотят, чтобы я вошел… Боятся!» — мелькает спасительная мысль, и Петька разом врывается в баню.

Баня пуста.

«Спрятались! — подумал Петька. — Хотят сзади накинуться». Он начинает искать чертей, поминутно оглядываясь: «Вон в печи как будто бы толстый круглый черт». Петька быстро соображает: «Пинуть или не пинуть? Кабы я в сапогах был… А то еще куснет?» Но тут вспоминает, что черт из духа. «Значит, и зубы у него мягкие», — решает он и дает круглому черту здоровенного пинка в пузо.

Круглый черт издает чистый тихий звон. «Чугун ведь!» — едва сдерживаясь, чтобы не застонать от боли в ноге, запоздало понимает Петька.

Теперь он становится осторожнее. Напряженно вглядываясь в темноту, Петька видит наконец настоящего черта, который спрятался за большой кадкой, в углу между печью и стеной. Видна его длинная тонкая шея и маленькая головка с длиннейшим носом. «Вот я тебя за глотку!» — соображает Петька и, вытянув руку, решительно хватает черта. Но это всего лишь кочерга.

«Ишь какой! Глаза морочит! — думает совсем уже осмелевший Петька и с силой тычет кочергой во все подозрительные места. — Пискнешь, как в харю заеду!..»

Он пристально вглядывается в темноту полка. Черти несомненно там. Вон одна голова с длинным крючковатым носом, а вон и две другие с рогами. Удар кочергой — и что-то со стуком откатилось к стене. «А ведь это ковш! — удивляется Петька. — А то, должно быть, шайки…»

Для большей верности он все же стучит раз-другой и по шайкам. «А ведь и вправду чертей нету!» Но тут Петьке приходит догадка: «Чертей надо вызывать!»

И страх охватывает Петьку с новой силой, но чертей он все же решается вызвать.

Петька затворяет дверь бани изнутри, запирает ее на крючок. «Пусть лучше лезут по одному через трубу, я их по башке лупить буду».

Занеся кочергу для удара, Петька встает у печки и кричит что есть силы:

— Черт, черт, выходи!..

К удивлению Петьки, вместо крика получился какой-то жалкий писк. А черти не показываются.

— Черт, черт выходи!.. — Теперь голос звучит так громко, что Петька сам его пугается. Черти все не появляются. Страх совсем проходит. «Черти меня боятся! Черти меня боятся!» — ликует в душе Петька и храбро ставит кочергу в угол, открывает дверь.

Во дворе все так же темна ночь, все так же быстро несутся черные тучи, по-прежнему шумит и воет ветер в ветвях.

Но теперь Петька уже ничего не боится. Мир для него стал шире и понятнее, и он чувствует себя в нем хозяином. Черти оказались совсем не такими страшными.

— А еще черти!.. — презрительно бурчит Петька и снисходительно жалеет их: — Знамо, им страшно, ежели они мягкие! Во какие у меня кулаки!..

Уходить домой Петьке не хочется. «Хорошо не бояться! — думает он. — Никогда ничего не буду бояться!»

В жаркий летний полдень ватага мальчишек во главе с Ванькой Шкуновым бежит купаться на Волгу. Ванька — герой дня. Со двора Саранчихи он сделал подкоп под забор грибковского сада и по ночам лазил туда за яблоками. Подкоп хотя и был замаскирован, все же заметили, и на мальчика устроили облаву. Ему дали забраться в сад, дали насобирать полную пазуху падалицы, а потом схватили и отвели в полицию. Там Ваньку так жестоко избили, что он две недели после этого не выходил из дому.

Раздевшись на песках, Ванька теперь с гордостью показывает лилово-синие широкие рубцы. На лицах ребят — выражение ужаса.

Ванька замечает произведенное впечатление и говорит хвастливо:

— Двадцать пять горячих дали! И сейчас сидеть не могу!

Все единодушно сочувствуют Ваньке:

— Селедки проклятые! Фараоны!..[52]

Ругают и Грибкова, к которому лазят в сад почти все. Кто-то замечает, что яблоки божьи, потому что сами растут.

— Знамо, божьи.

— Да мы их и не рвем!

— Собираем, которые упали!

— Червивых ему жалко! — раздаются возмущенные голоса.

Только Петька молчит. Он смотрит на страшные рубцы и не понимает, как можно так бить человека. Ведь он не дерево. И почему в полиции бьют. Там судить должны. В острог сажать. А бить детей и отцу с матерью не положено.

От волнения голос Петьки срывается, когда он спрашивает Ваньку:

— Кровь… текла?..

— Знамо, текла! Кабы дом Грибкова был деревянный, поджег бы!

— А в сад не полезешь?

— Ночью не полезу. Не видать ничего. Опять подкараулят. Буду лазить через забор. Утром, на зорьке…

— Брось ты Грибкова. Лазь лучше в наш сад! — по-своему сочувствует Яшка.

— Тебя спрашивать буду! — отвечает презрительно Ванька.

— Что же, я ничего! — конфузится Яшка. — Только ведь опять поймает Грибков. А наш тятька ничего. Разве ему жалко? Сад-то господский. Покричит только…

Разговор обрывается. Все уже разделись и бегут барахтаться в реке, а потом катаются по песку и снова купаются, играют в чехарду…

Солнце припекает, постепенно окрашивает бронзой хрупкие тела. Долго возятся на песках мальчишки, но купаться все же надоедает, и они бредут домой. Поднявшись на первую гору, расходятся. Одни идут по съезду, другие бегут в расположенный рядом Александровский сад.

Петька с Ванькой лезут на вторую гору по деревянной лестнице, которая ведет на Кизеветтерскую улицу[53].

На половине лестницы Петька замечает двух полицейских, спускающихся навстречу ребятам.